БИТВА НА РЕКЕ КАЛЬМИУС
Час битвы близок. Сегодня грозно
Враги сойдутся померить силы.
Пусть трус уходит, пока не поздно,
Сегодня многих снесут в могилы.
1
Город стоял по правую сторону речки. По другую шла степь - море полыни, кашки и молочая.
От речки поднималась крутая каменистая гора, на ней расположились нестройными рядами землянки, косоглазые, с длинными печными трубами, с крышами набекрень. Извилистые улицы ручьями сбегали с горы к речке.
Между этими улицами тянулись кривыми линиями тесные переулки. Они служили для свалки нечистот и назывались Грязными. По этим улочкам никто не ходил, и летом они густо зарастали лебедой, лопухом и колючками. Кое-где среди бурьяна желтели подсолнухи, выросшие сами собой на мусоре.
Грязные улицы были излюбленным местом наших собраний. Здесь решались все неотложные дела. Так было и в то памятное июльское воскресенье семнадцатого года.
Мы собрались на Грязной с утра. Причина была важная: предстояла битва с кадетами, битва не на жизнь, а на смерть.
Наш главнокомандующий Васька держал перед нами речь. Он стоял на опрокинутой тачке голый по пояс (рубашку стирала мать) и, потрясая кулаками, выкрикивал:
- Товарищи пацаны! До каких пор будем терпеть! Царя скинули? Скинули. Значит, должна быть свобода. А чего кадеты всю власть себе заграбастали и задаются?
Концы веревки, которой были подвязаны Васькины штаны, яростно болтались и подпрыгивали.
- Почему богачи учатся читать и писать, а нас в школы не принимают?
Золотистые, как пшеничная солома, волосы на Васькиной голове росли буйно и неудержимо. Они сползали клиньями на виски, на высокий лоб, а на затылке даже закручивались в косичку. Брови у Васьки были грозно сомкнуты, а голубые глаза метали молнии.
- Кадеты на ставок нас не пускают, купаться не дают, - продолжал он. - Вчера колбасник Сенька нашему Алеше Пупку голову проломил. Поглядите, вон у Алеши голова перевязана. За что сироту мучить? Мы с вами кто?.. Я спрашиваю, кто мы?
Ребята не знали, как отвечать, и помалкивали.
Мне захотелось поддержать Ваську, и я выкрикнул:
- Пролетарии всех стран!
- Правильно! - одобрил Уча.
А Васька, ободренный нашими возгласами, продолжал:
- ...И если мы пролетарии всех стран, что мы, ставок у кадетов не отвоюем?
- Отвоюем! - поддержали ребята.
- Что мы, кадетам по шеям не дадим?
- Дадим! - загудели голоса.
- Царя кто скинул?
- Я! - выкрикнул Уча.
- Правильно! - подтвердил Васька. - Я сам видел, как Уча и Абдулка за веревку тянули. Значит, ставок теперь наш. Верно я говорю?
- Верно, верно! - одобрительно кричали отовсюду.
- Тут кадеты письмо прислали, - сказал Васька, - сейчас Ленька прочитает.
Я взобрался на тачку. Абдулка Цыган, у которого под глазом красовался лиловый синяк - «подарок» кадетов, порылся за пазухой и вместе с обрывками веревок, гвоздями и цветными стекляшками извлек черный конверт. Посредине конверта зловеще белели череп и две скрещенные кости.
При виде страшного письма все подались вперед.
- Смерть! - прошептал кто-то.
- Тише, может, там бомба, - сказал Илюха.
Я вскрыл конверт. К моим ногам упала желтая двадцатирублевая керенка.
Стукаясь лбами, ребята бросились поднимать.
- Глянь, деньги! Зачем это?
Васька взял из рук Илюхи керенку, повертел и кивнул мне:
- Читай, Лёнь, потом узнаем.
Я вынул из конверта тетрадный листок в три косых. На нем синими чернилами крупным красивым почерком было написано:
- «Я вчера приехал из Петербурга, и мне пожаловались, что вы, оборванцы, не хотите повиноваться нам и даже деретесь...»
Прочитав это, я запнулся.
- Читай, чего остановился? - загалдели ребята.
- Тут руганье, - сказал я.
- Читай, - зашумели вокруг, - читай все подряд!
- «Кухаркины сыны, рабы презренные! Как вы смеете поднимать руки на своих господ? Свободы захотели? Я вам покажу свободу!..»
Я взглянул на ребят. Задрав головы, они в недоумении глядели на меня. Я продолжал читать:
- «А в общем, а ла гер, ком а ла гер[3], как говорят французы, сегодня я приеду к вам с моим войском, и скажите там вашему сапожнику Ваське, чтобы он поклонился мне в ноги, когда приеду, а то я не люблю ослушания!..»
На этот раз поняли все и обиделись.
- А вот этого он не пробовал? - вскричал Уча, грозя костылем.
- Тише, не мешайте слушать.
Напрягая голос, я читал дальше:
- «Приказываю собрать к моему приезду и сдать оружие. Кадет 4-го Санкт-Петербургского кадетского корпуса, 5-го класса Геннадий Шатохин».
Дальше шла приписка карандашом большими кривыми буквами:
- «Выходите сегодня на пустыр, мы вам набем морды. А на 20 рублей нехай Васька закаже себе гроб. Гроза и молния - силач Семен Муромец (у которого кулаки смертью пахнут)».
Когда я кончил читать, поднялся невообразимый свист, крики, топот ног.
Васька вскочил на тачку и поднял письмо:
- Что будем делать?
- Ответ писать!
- Не надо ответа!
- Бить кадетов!
- Голосуй!
- Кто за то, чтобы кадетов бить, подымай руки кверху. Вот так...
Мы дружно исполнили команду. Васька сурово оглядел нас и сказал:
- Против нема никого? Значит, объявляем кадетам бой... - Васька помедлил и добавил: - Не на живот, а на смерть!
На тачку взобрался Абдулка, которому кадеты передали письмо, и рассказал, как его поймали враги, как били, а потом приказали передать письмо. Абдулка сказал, что сочинил письмо настоящий кадет, приехавший из Петербурга на побывку, а приписку сделал сын колбасника Цыбули Сенька. Кроме того, мы узнали, что вражеским войском будет командовать сам кадет, верхом на лошади и с настоящей шашкой.
- Кадета Генькой зовут, а отец у него генерал, - рассказывал Абдулка. - Этого Геньку слуги укачивают, когда он спать ложится.
- Не ври.
- Ей-богу, правда: кладут в люльку и качают.
- Выдумываешь...
- Да нет же. И это еще не все. Слуги ему штаны по утрам надевают.
- А сам?
- Не умеет.
- Вот гад...
- Ничего удивительного нет, - заключил Уча, - богачи что хотят, то и делают, с жиру бесятся. У них только птичьего молока нету.
- Есть, - выкрикнул Илюха, глядя на нас бесстыжими глазами, - я сам видел, как Генька птичье молоко пил!
Ребята рассмеялись, а Васька вскочил на тачку и яростно взмахнул кулаком:
- Долой десять министров-капиталистов!
- Долой! - поддержали мы, хотя никто из нас не понял, о каких министрах шла речь. Но если Васька сказал - значит, долой!
- Я ихнему Геньке пропишу письмо вот этим карандашом! - И Уча воинственно потряс костылем.
- Вась, а правда, что кадеты хотят обратно царя поставить? - спросил я.
- Уже поставили, - хмуро отозвался Васька, - только называется он не Николай, а... как-то... забыл.
- Керенский, - подсказал Абдулка.
- Верно. Этот кадетский царь Керенский только называется царем, а сам с виду мокрица: глянешь, и плюнуть охота.
- Какой же он?
- Поганый: волосы как сапожная щетка, нос толстый, а правая рука за пазухой.
- Почему?
- Камень там держит... камень за пазухой, понятно?
- Правитель нашелся, - передразнил Уча. - Деньги свои выпустил.
Ребята стали разглядывать керенку, присланную колбасником. Она была похожа на обертку от дешевой конфеты. На ней, как и на царских деньгах, значился двуглавый орел, но какой-то ощипанный и без короны.
Васька продолжал:
- Я вам про войско Керенского рассказал бы, да боюсь, кишки со смеху порвете.
- Не порвем, Вась, расскажи.
- У него армия - одни тетки в юбках.
- Как тетки? - удивились ребята.
- А так. Набрал теток и разных женщин, одел их солдатами, дал винтовки и приказал: «Стреляйте!»
Ребята рассмеялись - кто недоверчиво, кто весело.
- Не может быть, чтобы тетки стреляли.
- Ей-богу, не вру.
- А командир тоже в юбке?
- И командир в юбке. Зовут Мадам, шапка солдатская, на ногах сапоги, а ружье кривое, вроде кочерги: целишь прямо, а пуля летит вбок.
Ребята покатывались со смеху.
- Это войско называется «Батальон смерти», - продолжал Васька под хохот ребят.
Уча спросил:
- Почему называется «Батальон смерти»?
- Потому, что с этого батальона можно обсмеяться до смерти.
Васька взял керенскую двадцатирублевку и наколол ее на пику.
- Не признаем кадетов! Мы большевики!
- Вась, расскажи про Ленина, - попросил Абдулка.
- После боя, сейчас некогда.
Васька сложил два кулака трубками и приставил к глазам. Как в бинокль, он долго оглядывал окрестности, откуда должен был появиться неприятель. Кадетский фронт проходил по бугру, а наш понизу, вдоль речки Кальмиус.
- Еще рано воевать, расскажи про Ленина, - просили ребята.
Наконец Васька сел в густую лебеду. Мы расположились вокруг и затихли.
- Ленин добрый, потому что сам бедный, - начал Васька. - Если, к примеру, ты, Уча, придешь к нему и скажешь: «Здравствуйте», - он перво-наперво спросит: «Ел сегодня?» Ты, конечно, застесняешься, скажешь: «Благодарствую, сыт». Так он, думаешь, поверит? Нет. «Садись, - скажет, ешь, а после разговаривать будем». Он тебе последнее отдаст. Вот какой Ленин...
Ребята молчали, пораженные и очарованные рассказом.
- А верно, что его царь в цепи заковал?
- Верно. И в Сибирь угнал. А Сибирь знаете где? На самом краю света! За тыщу дней оттуда не дойдешь, не доедешь. А Ленин дошел. Тяжело было идти в цепях. Снег вот до сих пор, по самую грудь, а еще вьюги, мороз. Но Ленин не сдался: где пешком шел, где на паровозе. Приехал в Петроград (царь тогда в Питере жил). Пришел Ленин к рабочим на завод и говорит им: «Смотрите, братья, в какие цепи заковал нас царь», - и ка-ак рванет кандалы, они и рассыпались. Взяли рабочие красный флаг и пошли ко дворцу. А царь сидел на троне и водку пил. Ленин подошел и говорит: «Отдавай власть народу!» Царь отставил бутылку и отвечает: «Не отдам, а тебя еще дальше в Сибирь загоню». Тогда Ленин сказал: «Эх ты!» - и свергнул царя.
- Зачем же опять буржуям власть отдали? - спросил Уча.
- Они сами хитростью взяли, - объяснил Васька. - Переоделись в рабочую одежду, взяли в руки кто молоток, кто гаечный ключ, кто пилу, пришли в Совет и говорят: «Примите нас, мы тоже рабочие». Их приняли, а они ночью власть захватили и своего Керенского поставили.
- А Ленин сейчас где?
- Ленина рабочие спрятали. Буржуи ищут, никак не найдут. Двести тысяч рублей за голову обещали, убить хотят.
- Как ты сказал? - багровея, спросил Уча. - Нашего Ленина убить? Пошли на войну! - скомандовал он. - Я больше знать ничего не хочу. Пошли бить кадетов!
Наш главнокомандующий Васька еще раз оглядел в «бинокль» боевые позиции. В кадетском стане заметно было оживление. Там беспорядочно, как муравьи, двигались черные фигурки людей, по бугру разъезжал какой-то всадник.
Васька влез на тачку и вытер о штаны два пальца. Ребята оставили свои занятия и притихли в ожидании: сейчас Васька засвистит. Никто не умел свистеть так красиво, как Васька! Он ловко подражал птицам, умел свистеть с помощью мизинца, согнутого крючком, умел двумя пальцами, тремя, а то и вовсе без пальцев - одними губами, тогда свист выходил переливчатый, как песня жаворонка. У Васьки был свист-приказ, свист-окрик, свист-насмешка. Но если подаст сигнал к бою - вся кровь заволнуется!
Вот и сейчас не спеша и торжественно Васька заложил в рот четыре пальца, чуть-чуть откинулся назад, немного привстал на носки, и прозвучал воинственный, призывающий к бою свист.
- Подполковник Ленька, подавай команду! - приказал он мне.
Я вдохнул полную грудь воздуха и крикнул:
- Во-о-ру-жайтесь!..
2
Началась подготовка к сражению. Я надел валявшуюся у нас в сарае немецкую каску, привязал к пуговице рубашки кривую саблю, сделанную из обруча, и для красоты обвил ее красной ленточкой. За ремешок на каске я вдел два желтых одуванчика, чтобы всем было видно, что я главный подполковник. Высоко подняв голову, я покрикивал на ребят, а сам думал о том, что к одуванчикам на каске хорошо бы прибавить красный полевой мак. Я так и сделал, покосился в стеклышко: красиво! «Теперь бы Тоньке показаться», - подумал я. А она, глупая, как увидела, так и привязалась: «Возьми да возьми воевать». Я знал: Васька заругает меня, скажет: «Кого привел? Не хватало еще, чтобы и у нас, как у Керенского, солдаты в юбках были». Но Тонька со всех ног помчалась на Грязную, и уже нельзя было ее остановить.
Между тем в степь на тачках подвозили оружие: гайки, камни, обломки черепицы. Ими стреляли с помощью металок. Чтобы «выстрелить», нужно вращать металку вокруг головы вместе с камнем, а потом бросить свободный конец веревки, и камень с визгом полетит во врага.
Такими металками были вооружены многие. Кроме того, имелись палицы тяжелые дубинки с гвоздями. Были у многих железные прутья, загнутые на концах наподобие кочерги. Такими крючками хорошо хватать неприятеля за шею или за ногу.
Прикатили пушку, которую смастерили из самоварной трубы и резиновых подтяжек. Колеса у пушки были разные: одно от старой тачки, другое от разбитого фаэтона, да и стреляла пушка недалеко, зато смотреть на нее было страшно.
Армия у Васьки была небольшая, но надежная, Васька имел пять подполковников. Главный - я. Второй - Уча.
Если разобраться по совести, то главным подполковником должен быть Уча, а не я. Уча был на улице первым бойцом - ловким, горячим, смелым, хотя и без одной ноги. На зависть ребятам, он ловко лазил по деревьям, дальше всех скакал, хорошо плавал. Взберется на вышку над ставком, бросит в воду костыль, а сам ныряет за ним вслед, смешно дрыгая ногой. В бою Уча был незаменим. Он орудовал своим костылем, как шашкой, пикой, а когда нужно, и дубинкой. В редком бою кто-нибудь сбивал его на землю.
Третьим подполковником был Абдулка Цыган, по характеру добрый, но вспыльчивый: если рассердится - убегай, чем попало стукнет. Отец и мать у него были татары, и почему сына звали Цыганом, никто не знал. Абдулка умел танцевать по-татарски. Часто, собравшись где-нибудь у двора, мы просили его поплясать. Он ходил по кругу, пошлепывая ладонями себя по бедрам и напевая:
Алдым балта,
Салдым тамга,
Имянга тугель талга.
Четвертым подполковником Васька назначил Алешу Пупка. Алеша был очень бедный. Штаны, сшитые из мешка, продырявились на коленках, а сбоку, наискось, виднелось клеймо, которое можно было прочитать издалека: «Пшено».
Алеша редко бывал с нами, потому что ему приходилось добывать пропитание для больной матери. У Алеши был красивый голос, и он знал много песен. Он бродил по улицам, мимо землянок, посадив к себе на плечи верхом маленького братишку и придерживая его рукой за пятку. Другую руку он протягивал за милостыней и пел такие грустные песни, что сердце сжималось:
А брат твои давно уж в Сибири,
Давно кандалами звонит...
Пел он и шахтерские песни - про коногона, про то, как Маруся отравилась, но особенно трогала меня арестантская песня:
Далеко в стране иркутской,
Между двух огромных скал,
Обнесен большим забором
Александровский централ.
На переднем на фасаде
Больша вывеска висит,
А на ей орел двуглавый
Позолоченный блестит...
Алеша так трогательно пел эту песню, что хозяйки выходили за калитку и подолгу слушали, вытирая слезы фартуками. Женщины выносили ему из землянок что у кого было.
Сегодня Алеша пришел только затем, чтобы отплатить своему заклятому врагу - Сеньке Цыбуле.
Появился у Васьки и пятый подполковник - Пашка Огонь с Пастуховского рудника. Тот узнал на базаре, что мы будем драться с кадетами, и пришел со своими ребятами на подмогу.
- Молодец, шахтер, - сказал Васька и похлопал Пашку по плечу, займешь со своими ребятами правое крыло.
- Есть, слухаюсь! - ответил Пашка и взял под козырек.
3
Подготовка к наступлению была закончена. Тоньку отстранили было, но она так заныла, что Васька не выдержал и назначил ее сестрой милосердия.
Грозная наша армия высыпала на пустырь. С горы доносился воинственный гул.
Мы знали: пощады в этом бою никому не будет.
Наша вражда с кадетами тянулась с давних времен, хотя причиной предстоящего боя была ссора в церкви.
Произошло это в прошлое воскресенье.
В церкви, как всегда, было торжественно и празднично. Тысячи огоньков от лампадок и свечей отражались в люстрах, в серебряных крестах, в позолоте икон, все вокруг сверкало, как в солнечный день. В церкви плавал аромат ладана. На клиросе церковный хор пел: «Победы Временному правительству на сопротивные даруя...»
Гнусавил поп, заглядывавший в огромную медную книгу, а мы с нетерпением переминались с ноги на ногу, ожидая причастия сладким вином, из-за которого мы и пришли в церковь.
От скуки я то затыкал, то открывал уши, отчего получалось сплошное «ува-ува...».
Когда мне это надоело, я занялся другим: зажмуришь левый глаз - видно алтарь и попа, правый - виден хор. Потом я начал разглядывать людей.
Спереди стоял отставной генерал помещик Шатохин с женой, толстой и румяной старухой. В церкви было тесно, но позади генеральши на целую сажень никто не стоял, потому что на каменном полу лежал длинный хвост ее платья. Молящиеся боялись наступить на него. Рядом с генералом выпятил грудь плюгавый юнкер, державший на полусогнутой руке военную фуражку с кокардой. За его спиной молился жирный колбасник Цыбуля.
У входной двери понуро стояли рабочие в чистых рубашках, с новыми картузами в руках, бедные женщины, солдаты-калеки.
Генерал Шатохин в торжественной тишине оглушительно сморкался в большой белый платок. Рядом с его ногами, обутыми в зеркальные штиблеты, чернели наши грязные, покрытые цыпками, босые ноги. Невдалеке, возле высокого, закапанного воском медного подсвечника молились наши исконные враги - кадеты. Они с презрением поглядывали в нашу сторону и незаметно подвигались к алтарю, не желая уступать нам очередь во время причастия.
Васька следил за ними исподлобья и подталкивал нас вперед.
Вдруг от кадетов отделился маленький шкетик в кадетской форме и на цыпочках прошел мимо, больно наступив мне на ногу.
- Уходи отсюда! - угрожающе шепнул он и стал позади.
Другой, с широким носом, толкнул меня в бок, а третий, огромный верзила, подошел и стал впереди, заслонив собой алтарь и попа.
В это время хор грянул: «Тело Христово приимите, источника бессмертного вкусите». Поп вынес из алтаря золоченую чашу и блестящую ложечку.
Мы ринулись вперед. Васька схватил за полу длинного кадета и, оттянув его назад, шагнул к попу.
Кадет разозлился и, когда Васька наклонился для благословения, чем-то уколол Ваську сзади.
Васька вздрогнул и поддал головой чашу, которую поп держал в руке. Вино плеснулось и облило золоченую ризу.
- Кровь Христову разлили!
Молящиеся заволновались.
- Богохульники!..
- Тикай! - крикнул мне Васька и бросился к выходу.
Я побежал за ним, ныряя в щели между молящимися.
Позже мы узнали, что кадетов, виновных в пролитии «крови Христовой», высекли розгами.
С того дня нам была объявлена война. Если кто-нибудь из наших попадался в центре города, кадеты ловили его и, прежде чем предать пленного лютой казни, спрашивали: «Кадет или нет?» Скажешь «нет» - побьют, скажешь «кадет» - тоже отлупят. «Не ври, у нас нищих нет». Враги, насмехаясь, заставляли нас есть землю, грызть камни, спускали на нас цепных собак.
Мы тоже не оставались в долгу и, если на окраине попадался кадюк, давали волю кулакам. Но кадетам незачем было ходить на окраину, а мы каждый день бегали в город, потому что там были киноиллюзион и цирковой балаган, поэтому нам попадало чаще. Кадеты просто-напросто не давали нам жить. Если к этому прибавить, что они стояли за войну, а потом и царя откуда-то выкопали, мы не могли стерпеть такое. Тогда и решил Васька свергнуть кадетов, отнять у них власть.
4
И вот пробил час расплаты.
Кадеты кинулись в наступление первыми. Их было человек сто. Враги шли с горы стройными рядами, уверенные в себе. Чувствовалось, что они на кого-то надеялись и этот «кто-то» был временно припрятан.
Впереди с топориком в руках шагал колбасник Сенька. Справа от него коренастый гимназист с царским флагом.
У каждого кадета сбоку висела сумка с камнями. Враги надвигались сплошной стеной, и от этого становилось не по себе. Васька воинственно взмахнул железным крюком.
- Флаг вперед! - скомандовал он. - Не бойсь!
Кадеты приблизились настолько, что можно было разглядеть выражение лиц. Обе армии остановились. Началось, как всегда, с обидных песенок-припевок. Кадеты начали первыми. Сенька запел хриплым голосом:
Пароход идет
Мимо пристани,
Будем рыбу кормить...
Сенька подал команду, и кадеты дружно выкрикнули:
Коммунистами!
Васька отдал приказ Алеше Пупку:
- А ну, отвечай буржуям!
Алеша вышел вперед и запел:
Николай любил малину,
А Керенский виноград.
Николай пропил Россию,
А Керенский Петроград.
Частушка задела кадетов, и они перешли на оскорбления. Начал колбасник:
- Эй, голоштанники! Заплатки с лоскутами разговаривают!
- Продай колбасы вонючей! - отвечал ему гречонок Уча.
- А ты грек - соленые пятки!
Сенька взмахнул топориком:
- Запасайтесь гробами, сапожники! - и скомандовал: - По большевикам, ро-о-та, или!
Сенька первым кинул в нас чугунную плитку, за ним последовали остальные.
- Бей рабочих и крестьян!
- Лупи шаромыжников! Ура!
Лавина камней обрушилась на наши ряды.
Камни со свистом пролетали у нас над головами, рикошетом отлетали от земли и ранили ребят.
Наши выкатили пушку, но старые подтяжки подвели, и «снаряды» падали, не долетая до врага.
Я оглянулся и увидел, как некоторые из нашего войска попятились, как трусливо присел в канаву Илюха.
- Вася, наши тикают!
Он оглянулся и взмахнул железным прутом:
- Не отступать! - И бросился вперед, пряча голову от летящих камней, отскакивая или подпрыгивая, если камень пролетал понизу.
Пашка Огонь бесстрашно следовал за ним. Уча надел на голову старое ведро и запрыгал навстречу каменному ливню. О ведро ударялись камни, разбрызгивая ржавчину, но это не задерживало Учу. Васька раздавал удары направо и налево.
Я смотрел, как храбро дерется Васька, и мне сделалось стыдно, что я опять робею, вспомнил нашу клятву на костре и почувствовал, как во мне что-то зажглось.
- Не отступать! За мной! - крикнул я, и мне стало совсем не страшно. Нагнув голову и зажмурившись, я бросился в самую гущу врагов.
Началась рукопашная.
В это время появился всадник на белом коне. Он вертел над головой сверкающей шашкой и что-то кричал. Ко мне донеслись слова:
- Господа, война до победного конца! С богом, вперед!
Я узнал того самого кадета, с которым столкнулся в его доме в день свержения царя. Теперь, с шашкой, он казался еще страшнее. Голос у него был властный - не хочешь, испугаешься.
Кадет с ходу въехал в самую свалку, высоко поднял шашку.
- Да здравствует Александр Федорович Керенский! Ура! - выкрикнул он и чуть не упал с лошади, которая, испугавшись чьей-то палки, отпрянула в сторону.
Кадет сильно натянул повод и успокоил коня. С важным видом он подъехал к Ваське. Мы замерли. Остановились и враги.
Перед армиями лицом к лицу встретились двое командующих.
Кадет привстал на стременах, оглядел нас и спросил:
- Ну-с, кто тут свободы хотел?
Мы молчали.
Кадет вскинул шашку и повторил:
- Подходите, буду свободу выдавать!
Сенька, стоявший позади, хмыкнул в кулак.
Кадет все время делал вид, что не замечает Ваську. И вдруг, будто нечаянно увидел, посмотрел на него свысока, скривил губы в усмешке. Острым концом шашки он поддел и сбросил с Васькиной головы картуз.
- Это ты, что ли, сапожник Васька? А ну, повторяй за мной: «Да здравствует Александр Федорович Керенский!»
Васька сжался, готовясь к прыжку.
Кадет занес шашку, холодно блеснувшую в лучах солнца.
- Я тебе что приказываю, мерзавец? Кланяйся мне в ноги, ну?
Нет, что ни говори, а Васька был красивее кадета. Тот был какой-то плюгавый, а Васька - богатырь! Он смотрел на кадета исподлобья и молчал, держа прут обеими руками. Его загорелые плечи отливали медью.
Я боялся за Ваську: вдруг кадет рубанет сдуру по голове.
- Последний раз предупреждаю! - повелительно произнес Генька Шатохин. - Повторяй за мной: «Да здравствует...»
- На что мне сдался твой вшивый Керенский! - сказал Васька, поднял прут и воскликнул: - Да здравствует Ленин!
- Ур-ра!.. - подхватили мы.
Кадет ударил Ваську шашкой плашмя. Васька присел, но не от удара, а чтобы самому ловчее размахнуться. Он так стеганул прутом по морде лошади, что кобыла взвилась на дыбы. Кадет съехал набок, судорожно обхватив руками и ногами туловище лошади. Шашку он выронил.
Васька схватил кадета за ногу и сдернул на землю.
Лошадь ускакала. Кадет потянулся было за шашкой, но Васька наступил на нее ногой.
Заложив два пальца в рот, наш командир пронзительно засвистел.
Мы бросились на врагов. Уча подскочил к знаменосцу, сбил его на землю и вырвал флаг. Кадеты побежали. Сенька-«силач», отступая, махал вокруг себя топориком и почему-то громко кричал:
- Ур-ра-а!!!
Кадетский барабанщик испуганно поднял руки:
- Сдаюсь, сдаюсь...
Ребята налетели, сбили Сеньку и взяли его в плен.
Доблестная наша армия под командой разгоряченного Учи с криком и свистом преследовала противника, а мы, телохранители Васьки, стояли около него.
Генька со связанными за спиной руками валялся на земле у Васькиных ног. Лицо у него было бледное от ненависти.
- Развязать хвастуна, - приказал Васька, не глядя на кадета.
Я подошел к пленному и развязал крепкий узел. Кадет медленно поднялся, стоял угрюмый, лишь глаза бешено сверкали.
Полагалось арестовать кадета по всем правилам: отнять все вещи, и я стянул с него портупею вместе с пустыми ножнами, подобрал саблю, вложил ее в ножны и надел на себя.
Генька метнулся ко мне:
- Отдай шашку, мерзавец!
Но я показал кадету свою кривую обручевую саблю и сказал:
- Замри, буржуй!
Васька посмотрел на ребят:
- Что будем делать с пленным?
- Бить, - коротко предложил Цыган.
- Налить ему воды в ухо, чтоб он с ума сошел, - подсказал Илюха.
- Как вы смеете! - закричал кадет. - Я скажу папе, он всех вас повесит.
Васька с презрением глядел на врага.
- Кланяйся мне в ноги, - спокойно приказал он.
- Как ты смеешь!.. - вскричал кадет и заплакал.
- Не хочешь? - грозно проговорил Васька. - Или, может, не знаешь, как нужно кланяться? А ну-ка, Абдул, помоги ему.
Цыган подошел сзади и принялся гнуть голову кадета к земле.
В это время на горе показалась девочка. Ее короткое голубое платье трепетало на ветру, как пламя.
- Геннадий! Геня! - кричала девочка. - Они убьют тебя, Геня!
Она подбежала к нам, плача, хватала с земли комья и бросала в нас.
- Дикари! Вот вам, вот вам! - выкрикивала она.
Я узнал кадетку. Это она дала мне в день свержения царя кусок белого хлеба и не позволила брату бить меня. Глаза у нее были голубые, как платье. Вся она была чистая и казалась хрупкой, словно бабочка.
Васька взглянул на свой грязный, оцарапанный живот и смутился. А я застеснялся своей Обручевой сабли, небрежно отбросил ее в сторону и выпятил грудь.
Тонька при виде кадетки так и ощетинилась вся, точно кошка. Она воинственно утерла рукавом нос и двинулась на кадетку:
- Ты шо, а? Ты шо?
- Не тронь! - строго приказал Васька и тяжело, вперевалку зашагал с горы.
Мы молча двинулись за ним.
Кадет поднялся и, как бы не веря тому, что легко отделался, пошел к себе, прихрамывая на правую ногу.
Кадетка бежала за ним впритруску и говорила в спину:
- Вот я скажу папе, все скажу.
Я догнал ребят, и мы, окрыленные победой, дружно запели:
Раз, два, три,
Мы - большевики.
Мы кадетов не боимся,
Пойдем на штыки!
5
Мы уже подходили к месту, откуда начали наступление, как вдруг с Грязной под свист и хохот выскочил колбасник Сенька. Он бежал в коротеньких штанишках. Высокая лебеда хлестала его по голым коленкам. За Сенькой, подпрыгивая и громыхая, волочилось привязанное к ноге ведро.
Васька бросился наперерез, повалил Сеньку на землю и придавил грудь коленом:
- Ты зачем на Леньке верхом ездил?
- Я больше не буду-у, Вась...
- А гроб ты кому заказывал в письме?
- Это я... не я-а... - заплакал Сенька.
- А ставок теперь чей?
- Ваш. Пусти! Я тебе колбасы вынесу.
Васька даже сморщился от брезгливости к Сенькиной колбасе.
- Тикай отсюда вместе со своею вонючей краковской.
Сенька во весь дух пустился бежать, но я успел огреть его по спине палкой.
Из-за угла навстречу к нам вышли трое. Среди них был Алеша Пупок.
Один из ребят, смеясь, протянул Ваське плюшевые Сенькины штаны и объяснил:
- У колбасника сняли.
Васька передал штаны Алеше:
- Возьми. Он, гадюка, мучил тебя.
Алеша взял штаны лавочника, но не надел их, а отойдя в сторону, зачем-то начал собирать обрывки бумаги, палочки и сухую траву. Сложив все это в кучу, он поднес спичку и (непонятный мальчик был этот Алеша) бросил в огонь новые штаны и убежал. Ребята едва спасли их.
Мы с Васькой взяли кадетский трехцветный флаг и, спрятав под рубашку Генькину саблю, залезли на чердак. Там мы осмотрели саблю. Она была тяжелая. Длинное холодное жало зловеще поблескивало в полутьме и вызывало чувство страха.
Васька заметил на шашке какую-то надпись. Мы подошли к слуховому окну. На окованной серебром ручке было выгравировано «Его превосходительству генералу от инфантерии С. П. Шатохину за боевые заслуги».
Мы испугались: оказывается, сабля принадлежала самому генералу. За нее могло влететь.
Что делать? Отнести в Богодуховскую балку или закопать в землю? Потом мы придумали: бросим ее ночью в ствол старой шахты «Италия».
Но и это было опасно, по дороге кто-нибудь мог увидеть саблю. Пошептавшись, мы наконец решили спрятать ее у нас на чердаке под черепицей. Васька сказал, что она может пригодиться рабочим.
Спрятав саблю, мы потихоньку спустились с чердака. Васька созвал ребят и объявил:
- Пошли купаться на ставок. Теперь в городе наша власть и ставок наш... А еще контрибуцию будем с кадетов получать.
6
В Скоморощинской балке за вторым ставком плавал аромат цветущего воронца. Возле криницы, где из-под камня бил светлый ключ, росли незабудки, а выше, по склонам, - болиголов, иван-чай, барвинок, ладан, чабрец, а больше всего шалфея. От него вся степь казалась лиловой.
Мы нарвали по целому пучку шалфея, очищали длинные сочные стебли от жесткой кожуры и жевали. Было вкусно. От цветов пахло медом.
Мы торжествовали победу.
Кадеты, где бы ни появлялись в этот день, прятались от нас. Одного гимназиста мы взяли в плен и заставили стеречь наши вещи.
Мы разделись, соорудили себе шляпы из лопухов, вымазались грязью и бегали друг за другом.
Приятно было разбежаться с берега и ринуться в прохладные волны ставка: брызги, пена, крик, солнечные блики на воде - как весело!
Накупавшись вволю, отпустили пленного гимназиста, приказав ему передать своим, чтобы они не появлялись на ставке без нашего разрешения.
Как победители, мы надели пестрые венки на нестриженые головы.
Синеющие степные просторы рождали чувство свободы. Теперь все принадлежало нам: и ставок, и степь, и даже шахты, потому что там, под землей, работали наши отцы.
Мы возвращались домой через степь. Уча нашел в траве помятый медный самовар, привязал к нему веревку и потащил за собой, крича: «Керенского волоку!»
Тогда я поднял валявшийся под ногами опорок и надел его на палку. А Васька неожиданно скомандовал:
- Стойте! Объявляю расстрел Керенского правительства!
Он взял старый самовар, отобрал у меня опорок, сам нашел в канаве бутылку из-под керосина, огрызок веника. Все это он выставил на бугорке рядышком и объявил:
- Это будет Керенский! - И указал на самовар. - А это Милюков. Васька кивнул на опорок. Под смех ребят он определил, что веник будет Гучковым, а бутылка - Родзянкой. Никого не забыл Васька из керенского правительства, всех присудил к смерти.
Полкан словно почувствовал, что затевается что-то необыкновенное, стрелой носился вокруг выставленных вещей, лаял на них, скреб лапами землю.
Мы набрали полные руки камней.
- Усы Керенскому подрисуй! - кричал Абдулка.
- Бороду из мочалки прицепи!
Васька взял пучок грязной мочалки и повесил ее на кран самовара.
Ребята покатывались со смеху.
Васька поднял увесистый камень, отошел в сторонку и подал команду:
- По Временному правительству залпом - пли!
С первого же раза у самовара - Керенского отбили нос (кран). Бутылка - Родзянко разлетелся вдребезги. Опорок - Милюкова сбил я.
Полкан вцепился зубами в опорок и начал трепать его, потом помчался по степи и снова рвал, прижав его лапой к земле.
До чего было весело!
Разделавшись с «Временным правительством», мы пошли по степи.
Вдали показался старый террикон заброшенной шахты «Италия».
Илюха рассказывал, будто бы с тех пор, как здесь случился взрыв, из-под земли доносится церковное пение.
С чувством страха мы вошли внутрь. Здание шахты над стволом почти обвалилось. Узкие ржавые рельсы у ствола обрывались в пропасть.
Мы склонили головы над стволом. Оттуда несло затхлой сыростью. Уча крикнул в ствол: «Эй!» - и в глубине послышалось эхо, точно кто-то отзывался в черной утробе ствола. Илюха бросил туда кусок породы, послышался шум ветра, короткие удары камня о стены колодца, и наконец долетел еле слышный всплеск.
С чувством облегчения покинули мы это мрачное здание. И когда вышли, увидели, как небо потемнело. Надвигалась черная-пречерная туча с косматыми белыми клочьями по краям. Вдали рокотал гром.
7
Мы ускорили шаги и уже подходили к окраине города, когда навстречу высыпала толпа ребят. Испуганным шепотом они сообщили, что в городе паника: милицейские Временного правительства ищут какую-то генеральскую саблю из чистого золота.
Мы с Васькой переглянулись и, ни слова не говоря, полезли на чердак. Там мы достали генеральскую шашку и решили сейчас же бросить ее в ствол шахты «Италия».
Слезая с чердака, мы услышали конский топот и вернулись. В слуховое окно была видна часть улицы. И на ней множество всадников. Один был юнкер, остальные милицейские Временного правительства с белыми повязками на рукавах и двумя буквами «Г. М.». Среди них прохаживался переодетый в гражданскую одежду бывший городовой Загребай.
Гром в небе рокотал непрерывно, подул сильный ветер.
Верховые спешились около Васькиной землянки. Двое прошли в наш двор, остальные - к Ваське. Видно было, как во дворе перекапывали землю, что-то ломали в сарае. Потом двое милицейских вынесли из Васькиного двора охапку железных пик, самодельных шашек. Васька схватил меня за руку.
- Пики с шашками нашли, - сказал он.
- Какие пики?
- У нас спрятаны были. Отец твой ночью привез.
- Зачем?
- Тебе, ей-богу, как маленькому, все расскажи да в рот положи, сам не догадаешься... Не помнишь, что ли, зачем рабочие в Петроград ездили?..
Мы сидели на чердаке, прислушиваясь к говору во дворе, но не могли разобрать ни слова из-за шума дождя. Вдруг так ударил гром, как будто треснула земля. В слуховом окне сверкнула молния, осветив темный чердак. Было страшно выглядывать в окошко, но я все-таки подошел и увидел, как моего отца вывели из дому и, ударяя по спине прикладами, погнали по улице. Не сразу понял, что отец арестован, что его повели в тюрьму. Громкий плач матери больно отозвался в моем сердце.
- Что же это делается, Анисим? - сквозь слезы спросила она у Анисима Ивановича, который выкатился на своей тележке. - У генерала саблю украли, а они весь город на ноги подняли, невинных людей в тюрьму забирают.
- Не в сабле дело, Груня, - сказал Анисим Иванович. - Это хитрость. Им повод нужен для обыска. Оружие ищут, народа боятся. - Помолчав, Анисим Иванович сказал: - Травят нас буржуи. Куда ни глянь - меньшевики, эсеры. В комитете они, в Совете тоже. В милицию валом пошли бывшие городовые, только мундиры сменили на пиджаки.
- Доколе же так будет, Анисим? - спросила мать. - Ведь сколько говорили про свободу!
- Свобода! - сказал Анисим Иванович. - Какая может быть свобода, если власть у колбасника Цыбули? Подумай, какая это свобода? Свобода угнетать и грабить трудового человека, свобода жиреть и купаться в золоте. А мы с тобой как имели одну свободу - умирать с голоду, так и остались с ней... Но я скажу: рано буржуи вздумали хоронить революцию. Революция живет и скоро покажет себя. Погоди, Груня, соберемся с силами. Недолго осталось ждать. Не сегодня завтра грянет над Россией буря, великая грянет буря!..
Мы все еще боялись слезать с чердака и сидели там, забившись в угол. Вдали рычал гром. Иссиня-черная туча прошла над городом и удалялась в степь, ворча и огрызаясь молнией.