— По марсам!..
— На фок!..
Матросы складывали в трюмы остатки груза, драили палубу. Верещагин, расставаясь с Петербургом, стоял на корме и тоскливо смотрел на набережную Невы, на стройные ряды особняков, на величественное здание Адмиралтейства. Перед «Камчаткой» на берегу Невы толпились пешеходы, бродили крикливые лотошники, торговавшие сластями и сбитнем. В стороне от всех он заметил сидевшего на гранитной глыбе художника, который держал на коленях ящик с акварелью и поспешно изображал на листе бумаги «Камчатку». Любопытство заставило Васю спуститься с корабля на берег, подойти к художнику и спросить — где можно поучиться рисованию и совместимо ли это с учением в Морском корпусе.
Художник на минуту отложил в сторону свою работу, пытливо посмотрел на гардемарина и ответил:
— Вам, молодой человек, ни к чему это. Художника из вас не получится, а ради развлечения стоит ли тратить время?
— Почему вы думаете, что я не могу быть художником?
— Канты, аксельбанты — вся эта позолота на амуниции помешает вам стать художником. Одного непродуманного, невзвешенного хотения мало. Нужно подвижничество, самопожертвование. Без этого немыслим талант…
Художник сложил кисти в ящик, закурил, посмотрел внимательно на гардемарина, выпустил из ноздрей две тонкие дымные струи и снова заговорил:
— Да, одного стремления мало. Надо знать — куда, за чём стремишься и что ожидает? А ожидает, быть может, горькое разочарование. Хорошо, если оно скоро наступит. Тогда вы не потерянный человек; Можете снова надеть бушлат и — в плавание… С нашим делом не шутят. Знаете ли вы, молодой человек, — продолжал художник, дружески обратившись к Верещагину, — знаете ли, что наш брат, художник, одержимый единой целью, единой творческой мыслью, способен переносить любые лишения и тяжести. Живет он и в холоде, и в голоде… Кстати сказать, вы читали «Портрет» Гоголя?
— Читал, — ответил Верещагин.
— А вас не страшит судьба того самого Чарткова, что описан Николаем Васильевичем?
— Нет. Я не думал об этом.
— А невредно подумать. Прочтите еще раз внимательно. Пусть легенда, пусть фантастика, а вы уловите в этой легенде зерно горькой истины. Не обольщайте себя надеждами, даже если есть у вас склонность к рисованию и есть успехи. Не ищите славы, если встанете на этот путь невзгод и лишений. Тщеславие и честолюбие — немалая помеха в искусстве, зависть — тоже. Одна только сильная любовь к труду, любовь до самозабвения, может вывести к желанной цели. Не думайте о богатстве. От трудов праведных еще никто не построил палат каменных. А горе-горькая нужда может подстерегать вас на каждом шагу…
Верещагин слушал его, смотрел то на этюд, то на самого художника. Художник был невзрачен, лицо серое, с глубокими складками. Из-под распахнутого, затертого красками пиджака виднелась вышитая косоворотка. На брюках заплатки, на штиблетах — тоже… Отбросив окурок, художник прокашлялся, почесал лысеющую голову и, взявшись за кисть и ящик с акварелью, сказал:
— Ступайте на судно. Вам сегодня в плавание, а мне бы успеть кое-что дописать…
Но Верещагин не уходил и продолжал наблюдать за легким, умелым движением кисти. Чувствовалось, что у этого человека продолжительный опыт, специальное образование и весьма не блестящая жизнь.
— Так вы говорите, офицерский чин несовместим с профессией художника? — снова решился спросить Верещагин.
— Один покойный Федотов — да и тот был исключением, — не поворачивая головы, ответил художник. — Других я не знаю. А вы что так интересуетесь? Понемножку кистью балуетесь?
— Нет, пока только карандашом.
— Получается?
— Если позволите отвлечь вас от дела, могу сбегать на корабль, принести рисунки.
— Любопытно. Покажите.
Верещагин кинулся по трапу на верхнюю палубу, спустился в общую каюту, достал из кожаного дорожного саквояжа небольшой альбом шекснинских зарисовок и опрометью побежал к художнику. Тот посмотрел прищуренным глазом на рисунки и заметил:
— У вас, молодой человек, есть наблюдательность, точность изображения. Умеете до тонкости выписывать детали. Это неплохо! Вернетесь из плавания, ходите заниматься на Биржу, в школу рисования Общества поощрения художеств. Потом постепенно заводите знакомства с художниками. Бывайте у них, учитесь. Но если за это дело браться серьезно, то рано ли, поздно — форму морского офицера вам придется сменить на блузу свободного художника. Я полагаю, родители ваши не из бедного сословия, помогут. На первых порах без их помощи было бы очень трудно. Пожалуй, невозможно… Ну, вот вам моя легкая рука: счастливого плавания!.. В первый раз отчаливаете?
— В первый.
— Вернетесь обратно, покажитесь мне. Спросите среди художников Седлецкого. Вам скажут, где меня можно встретить. Чаще всего — на Бирже, в школе поощрения. В Академии тоже бываю…
Верещагин отнес альбом в каюту и бережно положил в саквояж поверх учебных пособий.
Пробили склянки. «Камчатка», отдав концы, отвалила от берега. Художник стоял в стороне от толпы и махал рукой Верещагину. Тот заметил это и громко крикнул:
— До встречи на Би-и-ирже!..
«Камчатка» с поднятыми парусами медленно проплыла мимо воронихинского здания Горного института, вышла к корабельной верфи в устье Невы и круто повернула на запад в Финский залив. Благоприятная погода способствовала учебному плаванию. Легкий северо-восточный ветер, солнечные дни, свежий, здоровый морской воздух и множество впечатлений в пути — всё это поднимало дух и радовало молодых путешественников, к тому же имевших немало свободного времени для обозрения попутных городов. Во время этого плавания гардемарины побывали в портовых городах Германии, Дании, Англии и Франции. В Копенгагене им было разрешено осмотреть Морское училище и университетскую библиотеку. Из музеев они посетили здесь только два — Северных древностей и Дворец принцев, где датчане не без гордости показывали им богатейшие коллекции монет и медалей, древних рукописей и гравюр.
Особенно гардемаринам понравилось пребывание в Париже. Небольшими группами, по десять — пятнадцать человек, в сопровождении старших офицеров они беспрепятственно ходили всюду, куда только им было желательно. За несколько дней в Париже Верещагин с группой товарищей побывал в Люксембургском музее, в Лувре, в музее Клюни; осматривал важнейшие памятники готической архитектуры, гулял на бульварах и с интересом наблюдал, как весело умеют развлекаться парижане в дни праздников. Впечатлений было много. Они менялись на каждом шагу, вызывая не только размышления и переживания, но и потребность глубже и всесторонне познать жизнь одного из самых культурных центров Европы.
В записных книжках Верещагина появлялись торопливые заметки о тех незабываемых днях. В музее Клюни он понял и оценил искусство средневековой Франции. Здесь он увидел огромное количество редчайших предметов искусства. Изделия из слоновой кости и дерева с художественной резьбой, искусство эмали, выделка тканей и кружев, красочные фаянсовые статуэтки, тончайшая фарфоровая посуда, чеканка по стали и меди и многое другое привлекало любознательного Верещагина. Но ничто не подействовало на его воображение так, как Луврский музей. Невозможно было в один обход осмотреть свыше трех тысяч картин, размещенных в залах музея. Верещагин не мог оторваться от картин мастеров итальянского Возрождения, от полотен знаменитых художников Фландрии, Голландии и других стран. Наиболее сильное впечатление осталось у него от картин Рафаэля, Тициана, Веласкеса и Веронезе. Зачарованный работами гениальных мастеров, он подолгу стоял перед каждой картиной.
Люксембургский музей, являющийся как бы продолжением Лувра, вместил в себя современную живопись Франции. Здесь Верещагин почувствовал резкий переход искусства из одного состояния в другое. Старое, достигшее высокого совершенства художество классицизма, превратилось в оторванный от жизни академизм, угодный вкусам господствующих классов Франции. В то же время в залах Люксембургского музея можно было ознакомиться с новыми художественными исканиями… «Нет, это не то, что нужно, — думал Верещагин, глядя на эти работы, — наши Венецианов и Федотов тоже не в ладах с академическими канонами, но у них другие приемы борьбы, иное направление. В их картинах показывается жизнь народа, правда изображается доступными для понимания средствами…» Свои впечатления и мысли он занес в записную книжку и, не удовлетворенный живописью некоторых современных французских художников, вышел из музея вслед за группой шумных гардемаринов…
В воскресные дни русские гардемарины любили потолкаться в толпе многочисленной гуляющей публики на Больших бульварах Парижа. Верещагина привлекали магазины, картин, сосредоточенные на улице Лаффитт в районе шумных бульваров. Ему хотелось видеть в этих магазинах-галереях картины свободных художников, правдиво отображающих жизнь парижских низов, художников, ищущих новых путей в живописи, беспокойно рвущихся вперед. Но этого не было. В магазинах продавались подлинные полотна и копии классических и академических знаменитостей, для солидных клиентов, озабоченных тем, чтобы украсить свои интерьеры ценными редкостями. Пребывание учебного судна «Камчатка» в заграничном плавании подходило к концу. Несмотря на разнообразие впечатлений, гардемарины стали скучать по родине. Все были рады, когда «Камчатка» покинула прекрасную Францию и направилась к русским берегам. И попутный ветер, и исправность паровой машины, и желание всей команды скорей добраться до Петербурга — все способствовало быстрому возвращению. Но приходилось еще не раз сворачивать с прямо взятого курса, заходить в попутные портовые города. В самых небольших городах на кратковременных остановках гардемарины, пользуясь тем, что в таможнях и на контрольных морских пунктах их личные вещи никем не просматривались, стали тайком от своих офицеров добывать запрещенные в России герценовские издания. Несколько свежих листов «Колокола» раздобыл и Василий Верещагин. И тогда в кубриках и каютах «Камчатки» стали разгораться горячие споры между гардемаринами, читавшими призывы Герцена к борьбе против крепостничества. Многие из молодых людей, невзирая на свое дворянское происхождение, высказывались сочувственно, одобряя идеи славного революционера.