– Эй, заткнись, ржавый гвоздь! – рявкнул Дуарте. – Вранье все это, говорю я вам. Клянусь святым Ницефоро, это те придумали, кто не отходил от берега и на десять легуа. Вода в океане везде одинакова.
– А морской епископ – тоже вранье? – язвительно крикнул рыжий.
– Верно говорит Аффонсо, – поддержали его. – Встанет из моря епископ, а митра у него светится, из глазищ огонь – ну и все, читай молитву, если успеешь…
– Морского епископа и по эту сторону мыса можно повстречать, – сказал Дуарте, голос у него был неуверенный.
– Там и воды негде взять, – шумели матросы.
– А жара такая, что смолу растопит, ну и станет твой корабль как решето!
– А морской змей? Как высунет шею из воды, как начнет хватать моряков с палубы…
– Трусы вы! – вспылил Хайме. – Вас послушать – так вовсе в море не ходить. Разве вы мужчины? Тьфу!
Он плюнул под ноги рыжему Аффонсо.
– Но-но, сеньор! – с угрозой прогнусавил тот. – Мы никому не позволим…
Толпа орущих разъяренных матросов надвинулась на Хайме. Дуарте и десяток его друзей протолкались вперед, пытаясь перекричать и успокоить толпу. Дун Дьего схватил Хайме под руку потащил к двери.
– Дорогой друг, – сказал он, когда они оба очутились на грязной набережной под мелким дождиком. – Можно ли быть таким несдержанным? Ведь для этой грубой матросни нет ничего святого.
– Вот именно, – проворчал Хайме сквозь зубы.
Друзья вскочили на коней и поехали мимо верфи.
Теперь каравелла не лежала рыбьим скелетом на подпорках. Словно живое существо, она тихо покачивалась у причала, натягивая свежие пеньковые канаты. На высоких крепостях – носовой и кормовой – копошились плотники. Стучали молотки, визжали пилы. Шумно распекал кого-то беспокойный дун Корунья.
От всего этого, от запаха смолы, реки и дерева – Хайме полегчало. Ладно, думал он. Вербовка только началась. Не может же быть, чтобы во всей Кастеллонии не нашлось сотни моряков, которые не побоятся безвестности океана по ту сторону мыса Санту-Тринидад.
– Я, конечно, не верю всяким бредням, – сказал дун Дьего. – Но мне доводилось разговаривать с ламаррскими мореходами. Страшнее всего, говорили они, океанские бури. Небо сплошь в тучах, долгие дни не видно ни солнца, ни звезд, корабль носит, простите, как щепку… Сколько кораблей погибло таким вот печальным образом… Ах, мой друг, я слишком к вам привязался, и если вы затеряетесь в губительных просторах…
– Не затеряюсь, дун Дьего, – невесело усмехнулся Хайме. – Благодарю вас за сочувствие, но затеряться будет просто невозможно. Разумеется, если бури не опрокинут корабль вверх тормашками.
– Святой Пакомио! Не надо так, дорогой друг… Но почему вы говорите, что затеряться невозможно?
– Да потому что в любом случае, даже если месяцами не будем видеть берега, мы отыщем дорогу домой.
Дун Дьего посмотрел на Хайме понимающим взглядом.
– Не хотите ли вы сказать, дун Хайме, что намереваетесь пользоваться этой загадочной штукой… забыл, как она называется, мудреное такое название…
– Угадали, дун Дьего! Маленькая рыбка, прыгающая на стержне, и укажет нам дорогу в океане.
– Дивны дела твои, господи, – вздохнул дун Дьего. – Много слышал об этой рыбке, но видеть не доводилось.
– Кто же вам ее покажет? Это тайна мореходов, дун Дьего. Но если вам интересно, могу показать.
– Вряд ли я пойму такое диво, но все равно я благодарен вам за приглашение, дорогой друг.
Молодые люди миновали пустырь, заваленный нечистотами, свернули в лабиринт квартала ремесленников, выехали на площадь святого Ницефоро. Слева и справа потянулись толстые стены особняков. Друзья въехали в ворота, копыта их лошадей звонко зацокали по каменным плитам двора. Бросив поводья подбежавшему слуге, молодые люди спешились и пошли к дому дуна Абрахама.
Перед подвалом стояла телега, рослый человек с желтыми волосами, не покрытыми шляпой, разгружал ее. Взвалил на спину пачку громыхающих листов белой жести, понес в подвал.
– Вот, кстати, – сказал Хайме. – Сейчас, дун Дьего, я угощу вас напитком, какого вы еще не пивали. Пожалуйте сюда.
Они спустились по крутым ступенькам в подвал, но тут им загородил дорогу желтоволосый человек.
– Нельзя, – сказал он с чудовищным акцентом. – Хозяин велел – чужой пускать нет. – И добавил что-то совсем уж непонятное.
– Э, Басилио, мы-то не чужие. Это мой друг, не пяль на него глаза. Друг! Понимаешь?
Басилио переступил с ноги на ногу, неуверенно кивнул.
– Принеси-ка нам, Басилио, по кружке эль куассо, – сказал Хайме.
Желтоволосый нехотя пошел в глубь подвала.
– Знакомое лицо, – сказал дун Дьего. – Где-то я его видел, только не припомню…
– Вы могли его видеть на празднике святого Пакомио. Помните, его собирались сварить в котле, – со смехом сказал Хайме.
– Ах, ну да! Его величество приказал помиловать этого еретика.
– Не знаю, еретик он или нет, но он умеет делать эль муассо, любимый королевский напиток. Насколько я понимаю, дун Дьего, он московит.
– Московит? Позвольте, дорогой друг, но Московия страшно далеко от Кастеллонии. Гиперборейская страна.
– Я расспрашивал Басилио, но он плохо понимает наш язык. Я понял только что он каким-то образом был захвачен турками, от них попал к маврам, которые приковали его к галере. Эту галеру, если помните, захватил в бою дун Байлароте до Нобиа.
– Вот как. И что же он делает в этом подвале?
– Не знаю, дун Дьего. Не все ли равно? Отец вечно хлопочет над усовершенствованием королевской кухни. Чувствуете, как здесь пахнет?
В подвале пахло жареным мясом и лавровым листом. Масляная лампа на стене скупо освещала два больших котла, в которых булькало и фыркало какое-то варево. Тускло поблескивали длинные ряды жестяных сосудов. И еще тут были громоздкий верстак, бочки, стопы жести, груды дров.
Подошел Басилио, молча протянул кружки с напитком.
– Да, – с чувством сказал дун Дьего, промокая платочком черные закрученные усики. – Превосходный напиток, дун Хайме. Я слышал о нем от моего дядюшки герцога Серредина-Буда.
– Только, друг мой, никому не говорите, что я угостил вас, – ведь напиток личный королевский. Впрочем, как хотите, мне-то все равно.
Хайме кивнул Басилио и ступил на ступеньку, но тот вдруг окликнул его.
– Я в море… Тебя просил… Забыть нет, – сказал московит и, по обыкновению, добавил непонятное.
– Помню, помню, Басилио, – сказал Хайме. – Возьму тебя в море. Только не знаю, почему ты… Мы поплывем далеко. От твоей родины далеко, понимаешь?
– Понимал, – не сразу ответил московит, тоскливо глядя светлыми глазами на дверной проем. – Здесь тоже далеко, Море – лучше… Много дорог…
Хайме повел своего друга, дуна Дьего, в дом. Из гостиной доносились звуки клавесина. Вот они умолкли, дверь приоткрылась, высунулся любопытный нос Росалии. Дун Дьего улыбнулся ей. Росалия прыснула, скрылась.
Друзья поднялись наверх, в комнату Хайме.
– Истинная обитель моряка, – сказал дун Дьего, сбрасывая мокрый от дождя плащ и разглядывая убранство комнаты. – Это и есть ваша таинственная рыбка?
– Нет, – со смехом отвечал Хайме. – Это; друг мой, астролябия. А компассо я храню здесь.
Отпер он заветный ящик и за дружеской беседой показал он дуну Дьего портуланы и компассо, и другие инструменты, по которым скоро, скоро, да, теперь совсем уж скоро он проложит путь далекий белокрылой каравелле на просторах океана.
10
– Заходите, дун Альвареш, прошу вас, – приветливо сказал герцог Серредина-Буда, поднимаясь навстречу министру финансов.
– Вы, как всегда, заняты работой, – сказал дун Альвареш, оглядывая стол первого министра, на котором лежали два-три пергамента.
– Дела, дорогой дун Альвареш, дела! На севере ламарский отряд, нарушив перемирие, вторгся в пределы Кастеллонии. Убиты три или четыре латника, порублена оливковая роща, сожжены десятка два или три крестьянских хижин. Потери в общем, невелики, но я испытываю сильнейшее опасение, что нам не избежать новой войны, если только ее не предупредит энциклика его святейшества папы.
– Печально, ваше сиятельство, – без особого интереса отозвался дун Альвареш. – Не представляю, где взять денег для войны.
– В том-то и дело! Затем я и пригласил вас, дун Альвареш. – Герцог взял со стола пилку, принялся подравнивать ногти. – Но вначале расскажите мне о вчерашнем петушином бое.
Министр финансов оживился. Тряся толстыми щеками, начал рассказывать, не упуская подробностей, раскатисто хохоча в наиболее интересных местах. Герцог посмеивался. Отставив руку, издали разглядывал ногти.
– Прекрасно, дун Альвареш, прекрасно, – сказал он. – И тот петух пал мертвым – да, это прекрасно. Однако, возвращаюсь к делу. Скажу без околичностей, сеньор: я встревожен экспедицией, снаряженной к Островам пряностей. У нас не хватает денег даже для небольшой войны с Ламаррой, не говоря уже о большой войне. Его величество сердится, что корона ему тесна, – а у нас не хватает золота даже для новой короны! – Герцог патетически возвысил голос. – И вот в такое трудное для державы время мы тратим столько двойных круидоров на весьма, я бы сказал, сомнительное предприятие.
– Половину расходов несут Падильо и Кучильо, – счел нужным напомнить дун Альвареш.
– Но остается вторая половина, – со значением сказал герцог.
Дун Альвареш смотрел на него сонным неподвижным взглядом.
– Нет никакой уверенности, что экспедиция не затеряется в безбрежном океане, – продолжал герцог. – Я говорил с дуном Байлароте. Он, конечно, превосходный моряк, но, между нами, не очень умен. Он тоже предпочел бы не забираться далеко в океан. Гиблое это дело, дун Альвареш.
Неподвижный взгляд министра финансов по-прежнему ничего не выражал, и герцог с некоторым раздражением произнес:
– Я вижу, вы не любите утруждать себя… Ну, хорошо. Скажите, дун Альвареш, хотели бы вы, чтобы ваши деньги, вложенные в экспедицию, выбросили в море?
– Нет, ваша светлость, – напряженным голосом ответил министр.