– Нет, не слышал.
После некоторой паузы Денисов начал рассказывать:
– Случилось это бог знает когда. Решил всемогущий
Иисус наделить людей ремеслами. Ну и послал за цыганом святого Петра. Тот искал цыгана недолго, потому что цыган лежал в своей халупе, на краю села, лежал прямо на земляном полу, на соломе, и гонял с живота мух. «Что ты делаешь, морэ?» «Морэ» – по-нашему, значит, цыган. А
цыган отвечает: «Я пока без ремесла, вот и гоняю мух».
Петр говорит ему, что, мол, поспеши к богу, тот как раз раздает всякие подходящие занятия. Цыган, разумеется, и не чешется. «Мне не к спеху, – говорит он. – Вот придет моя жена из деревни, может, чем-нибудь поживится, принесет поесть, я и тебя попотчую. А покуда я не могу уйти из дому». И начал песенку напевать, чтобы не скучно было.
Святой Петр, конечно же, ждать не стал, дел у него было предостаточно, не одни ведь цыгане жили на земле, всем ремесла нужны. А может быть, ему песня не понравилась.
Оставил он цыгана в халупе гонять мух. Так лежал цыган весь день, весь вечер. Уже ночь на дворе, а жены все нет и нет. В животе у него пусто и тоскливо. Жена вернулась в полночь да еще с пустыми руками. Так и легли спать с пустым брюхом. И как это полагается у настоящих ромов, то есть цыган, проспали до следующего вечера. Проснулся цыган и думает: а ведь к богу надо наведаться, наверное,
приберег какую-нибудь выгодную профессию. Разбудил он жену, стряхнул с нее солому, чтобы поприличней выглядела, и отправились они наверх, предстать пред святые очи.
Петр подвел их к богу, а тот, к удивлению цыган, говорит:
«Бедный цыган, раздал я ремесла все до одного. Ничего тебе не осталось. Но раз уж ты все-таки пожаловал ко мне, я тебя не оставлю без занятия. Пробавляйся-ка ты кражей, а жена твоя – гаданием. Вы, я слышал, и прежде этим занимались». Вот так будто и получилось, что цыган считают бесчестными, дразнят и ругают, потому что не захотели они перечить богу…
Арефа замолчал.
– Невеселая сказка, – сказал я.
– Невеселая…
– Странно. Обычно народы сочиняют о себе красивые легенды. Богатырей разных, чудеса, смелых и добрых героев.
– И у нас такие есть.
– А эта очень критическая. Прямо сатира народная.
Арефа улыбнулся.
– Лучше самим себя ругать, чем другим позволять. И
еще как-то оправдываться надо было. А бог чем нехорош?
– Это верно. Где вы эту байку слышали?
– От матери. Она работящая была. И отец дельный человек был. До революции извоз держал под Псковом. Имел с десяток лошадей, подводы, занимался гужевыми перевозками. Сам за кучера, братья и сыновья с ним. Семья у нас немалая росла. Жили оседло. Помнится, все дома работали. Хозяйство требовало рук. Сами ковали лошадей, чинили подводы. Шорничали, лечили скотину. Не скрою,
жили не бедно. От той жизни у меня самовар остался из чистого серебра и дюжина ложек. Такой же самовар и брату достался. Ты видел у Мирикло. А потом много разного случилось. Отец умер, хозяйство распалось. Сыновья и братья разбрелись кто куда, Я многое перепробовал в жизни. В шорниках ходил, в кузнецах, в лудильщиках. Но меня больше к животным тянуло. Потом война. Сначала финская. Не успел я демобилизоваться, как Отечественная.
В ней семью потерял. Только Полина осталась в живых.
Чудом. Но что я приобрел на фронте, так это настоящего друга. Муж Ксюши Ракитиной, Игнат. Бывает такое, встретишь человека и у тебя вся жизнь изменится. Славный
Игнат был. Добрый, справедливый. Надо же, чтобы бог соединил такую пару – его и Ксюшу. Я вот с тобой сейчас сижу, беседую, а на самом деле жить должен был он. Может быть, мою пулю на себя принял. В разведке это случилось. Попали в засаду. Он первый заметил фрицев. И как толкнет меня в овраг, а сам не успел. Подстрелили. Я его и схоронил. Вот этими руками закрыл глаза. Закончилась война, дома у меня нет, семьи – тоже. Кто я? Вольный цыган. Подался в Бахмачеевскую. Ксюша мне ведь словно родная сестра стала. Работал на конеферме. Ох, трудное было время! Трудодней много, а хлеба нет. Я тогда на Заре женился. Дети пошли. Потом отыскал Полину. А жрать нечего. Зара меня все подбивала кочевать. Думаю, была не была, хуже не будет. А тут табор проходил мимо. Ну, сманили. Конечно, я не красная девица, которая побежит, только помани. Но если бы я с самого начала рос от земли, наверное, вытерпел бы, не ушел. А когда в пятьдесят шестом вышел указ об оседлости, вернулся в колхоз… А зачем я тебе все это рассказываю? – спохватился Арефа.
– Рассказывайте, пожалуйста. Интересно.
– Между прочим, – закончил Арефа, – мой средний брат в Ленинграде преподает в институте. Кандидат наук.
– Значит, легенда ваша не соответствует действительности?
– Время другое.
В дверь заглянул проводник.
– Не помешал?
– Нет, входите, – предложил Арефа. Проводник с почтением протиснулся в купе, не спуская глаз с Денисова.
– Я, товарищ, с вашего позволения, стаканчики… Может, еще чайку?
– Как, Дмитрий Александрович?
– После пива не хочется.
– Я могу еще сбегать за пивом, – с готовностью откликнулся проводник. – Только вы успеете? Скоро
Юромск.
– Спасибо, не надо, – отказался я.
Проводник, продолжая глазами есть Арефу, нехотя удалился. Уж больно ему хотелось пообщаться с «артистом».
– Очень вежливый, – сказал Арефа, когда тот тщательно и аккуратно закрыл за собой дверь. – Все спрашивал, удобно ли я устроился. К чему бы это?
– Культура…
Меня разбирал смех, но я ничего Арефе не сказал.
Голова у меня действительно прошла, и все-таки я решил к спиртному больше не прикасаться.
Поезд застучал на стрелках, задергался. Пути стали раздваиваться и побежали рядом, пересекаясь и множась.
Зашипели тормоза.
Когда мы сошли на перрон, я попросил Арефу подождать на вокзале и буквально бегом направился в комнату линейной милиции.
В управлении Михайлова не было. Пришлось звонить домой. Взяла трубку Света. Она мне обрадовалась. Сообщила, что Ксения Филипповна завтра возвращается в станицу. И еще сказала, что хочет сама съездить в Бахмачеевскую. Если удастся уговорить мужа немного отдохнуть.
Я не стал говорить ей о том, что, возможно, еще сегодня
Борьке придется отправиться туда.
– Соскучился, Кича? – спросил мой приятель, взяв трубку. – Откуда?
– Из Юромска.
– С приездом!
– Слушай, у меня нет времени. Проверьте в Бахмачеевской Лохова. – Я продиктовал фамилию по буквам.
– Почему именно его?
– Да чушь какая-то получается. У него справка на инвалидность. В ней указано: одно легкое и туберкулез, В
действительности – оба легких на месте.
– Ты что, из Юромска это разглядел?
– Да, в подзорную трубу. А если без шуток, нашего врача в поезде встретил. (Борька молчал.) Ты слышишь?
– Слышу. Большие вы деятели с Сычовым, скажу я тебе. А если промахнемся?
– Извинитесь.
– Ладно, Кича.
27
Юромск. Честное слово, если я снова попаду в него, то не узнаю!
Мы сели в автобус и ехали, ехали по зеленым улицам, пустым и тихим, с двухэтажными кирпичными домами, в которых светились желтым светом узенькие, низкие окошки. Желтые фонари прятались в кронах деревьев.
Потом дома исчезли, и автобус переваливался через пустые холмы и снова окунался в бледный свет уличного освещения.
Вдруг ни с того ни с сего возник посреди дороги монастырь. Он протянулся на добрые четверть километра. За его стеной монолитной кладки красного кирпича возвышались храмы и казарменного вида постройки. За монастырем город нырнул под обрыв и засиял бледными огнями, зыбко отражаясь в излучине реки. И людей я совсем не помню. Уж больно широкие пространства занял этот городок, заблудившийся среди холмов, среди не то парков, не то рощ и пустырей.
Остановки четыре мы вообще ехали в пустом автобусе.
Водитель, молоденький парень, развлекался радиоприемником, гремевшим на полную мощь. Машина, дребезжа всеми своими частями, вдруг остановилась, и шофер, с треском опустив окошечко, ведущее в салон, прокричал:
– Слезай, конечная!
И мы вышли в прохладную темную зелень кривой улочки, карабкающейся по косогору.
Мы шли, оглохшие от густой тишины, слегка пошатываясь после стремительной езды на поезде и автобусе,
всматриваясь в запутанные номера на разномастных оградах частных домов.
Арефа растерялся. Он бросал на меня извиняющиеся взгляды, и мне передалась его растерянность. У нас были все шансы остаться на ночь без крыши над головой.
Правда, всегда можно добраться до ближайшего отделения милиции. Но где оно, это отделение, и кто нам покажет путь? У меня было такое ощущение, что город вымер. И
вообще здесь когда-нибудь жили люди? Мы уперлись в тупик.
– Странно, – сказал Арефа. – Тут должен был быть магазин…
– Но нет даже и продпалатки, – пошутил я.
Пришлось возвращаться и сворачивать в переулок.
Сколько времени продолжались наши поиски, я не помню. Вся затея с погоней за Васькой и Чавой стала казаться до того неумной и пустой, что я едва не сказал об этом своему спутнику. А может быть, Арефа дурачит меня и, как утка, оберегая своих птенцов, отводит от них охотника?
Мы опять куда-то свернули. У Денисова вырвался вздох облегчения. Место было ему знакомо. Он попросил подождать меня возле какого-то дома, вошел во двор и быстро вернулся, сообщив:
– Это, оказывается, совсем рядом.
Через несколько шагов нас осветили сзади автомобильные фары. Пришлось посторониться. Мягко урча мотором, переваливался по разбитой, заросшей травой колее
«Москвич».
Арефа проводил его взглядом и вдруг крикнул;
– Эй, морэ!
Машина стала как вкопанная, и из нее выглянула удивленная физиономия водителя.
– О, баро девла! – воскликнул шофер, взглядевшись в
Денисова. – Арефа!
Арефа шагнул к «Москвичу».
– Здравствуй, Василий. А я, черт возьми, заблудился.
Битый час плутаем…