Поручик улыбнулся.
— Всё едино… Из какой деревни, хлопец?
— Из Смолятичей. Сгорели мы.
Всадники посмотрели назад, на обугленные срубы.
— А люди где?
— Разбежались. Вечером пришли конные, старосту вытащили на правеж. «Куда, говорят, хлеб спрятали? Где у вас ямы?» А староста не сказал. А они его тесаками порешили. Пошли по избам, добро хватают, людей тащат. И всё лопочут не по-нашему. Кафтаны на них синие, с желтыми пасами…
Всадники переглянулись.
— Я говорил — шведы, Тимоха!
— Так и есть, господин поручик. Лазутчики свейские. Стало быть, перешли за Буг и ныне стаями, как волки, рыщут…
— Послушай, хлопец! Вы чьи люди?
— Мы вельможного пана Брагинского, — уныло отвечал мальчик.
— А где пан?
— Сбежал. И правитель его сбежал. И всё добро из усадьбы увезли.
— Почуяли войну… — задумчиво проговорил поручик. — А где же ваши? Отец, мать где?
— Отца убили, а мать давно померла. Братья в пущу побегли и козу увели. А я в лугах был на попасе. Как пришёл — туточки аж всё полыхает. Я целу ночь в орешнике сидел. Потом в лес ходил, искал. Нету никого. Пропала деревня.
— Да, — мрачно подтвердил поручик, понюхав струю гари, — пропали ваши Смолятичи. Ищи людей по лесам. Куда же ты собрался?
— В Москву, — сказал мальчик, шмыгнув носом.
— В Москву?! Вишь каков! Как же ты доберёшься до Москвы?
— Дойду. Я, пане, дошлый. Ты не смотри, что я мал… Я…
— А есть что будешь?
— Что добрые люди дадут.
— Слыхал, Тимоха? А зачем тебе, хлопец, в Москву?
— Москва велика. Там учат.
— Чему учат?
— Азбуке. Я учёный, четыре буквы знаю. Аз, буки, веди, глаголь…
— Много, — вздохнув, сказал поручик. — Что же ты, хлопец… Да как тебя звать?
— Алесь.
— Что же ты, Алесь, захотел в дьячки, что ли?
Алесь оглянулся, как бы проверяя, не слышит ли кто. И потом, поднявшись на цыпочки, сообщил приглушённым голосом:
— Я в воинские хочу…
Тут оба всадника захохотали так оглушительно, что лошади их пугливо навострили уши.
— Что вы смеётеся? — произнёс Алесь, свесив углы своего большого пухлого рта. Его красное, рябоватое лицо всё сморщилось от обиды.
— Не обессудь, любезный, — сказал поручик, отдышавшись. — А лет тебе сколько?
— Не знаю. Я тогда родился, когда у хромого Язэпа лошадь увели.
— Эх ты, — проговорил поручик, — думаешь, весь свет знает, когда у вашего Язэпа лошадь увели? А далеко ли Москва?
— Бают, не так далеко. Ежели под субботу выйдешь, то уж на той неделе придёшь.
— Вот как близко! Ну как, Тимоха, с ним быть? Учёный, в Москву собрался, говорит, недалеко…
Тимоха пожал плечами.
— У вас, господин поручик, дело государево. Дозволено ли с мальчишками забавляться на пути?
— Ну, ну, — добродушно сказал поручик, — не бросать же его, сирого и голодного, волкам на потребу.
— Отдать монахам! — сообразил Тимоха. — До Спасо-Голубинского монастыря довезём, а там…
— Пане военный, — подал голос Алесь, — дозвольте спросить, вы куда скачете?
— В Москву! — отвечал поручик.
— Добре! И я с вами!
На этот раз захохотал один Тимоха. Поручик вяло на него посмотрел.
— Хватит глотку драть, — сказал он, — видишь, парень не из дурачков, голова на месте, только мал ещё… Вот что, Алесь! Полезай ко мне на седло. Удержишься?
— Я и без седла могу, — сказал Алесь и взялся грязной рукой за стремя.
— Ну, ну, потише ты! Сзади меня садись и держись за кушак.
— Ваша воля, господин поручик, — подал голос Тимоха, — а только негоже нам попутчиков брать.
— Ничего, — сказал поручик, — довезём до людей, а там подумаем. Послушай, учёный, ежели спросят на заставе, чей ты, отвечай: государева Преображенского полка поручика Павла Ефремова слуга. Запомнишь? Ну, держись! У нас кони не как у вас — галопом скачут…
Топ-топ-топ… Топ-топ-топ…
Пыль поднялась и медленно осела на траву — первая весенняя пыль на солнечной стороне. Лёгкое облачко, ползущее по зеленоватому небу, остановилось и словно задумалось: доедет ли Алесь до Москвы и что ему в Москве делать? Ничего не известно. Облачко не успело добраться до горизонта, как растаяло в воздушном море. Так же исчезли и две конные фигуры — далеко-далеко, за косогором, на краю синего бора.
КОРЧМА
Смоленский шлях, выйдя за Толочин, сворачивает на Три Корчмы.
Когда-то там, на перекрёстке дорог, и в самом деле стояли три корчмы. Но из них уцелела только одна. Над её крыльцом торчал высокий шест с пуком соломы — знак, что здесь путники могут остановиться, накормить коней, выпить горячительного зелья и даже переночевать, положив рядом с подушкой пистолет, потому что в те неспокойные времена каждый путник должен был сам заботиться о своей защите.
Народа в корчме было немного. Какой-то шляхтич, уже сильно выпивший, дремал за столом, положив голову на руки. У окна сидели двое: один седоватый, с длинным жёлтым лицом, в длинном кафтане с бархатным воротником, беспокойно водил по сторонам длинным же носом. Другой, вероятно из панских слуг, одетый в узкую куртку, расшитую шнурами, тщательно зачёсывал за уши свои тусклые светлые волосы.
Старый корчмарь в ермолке, с длинной седой бородой, поставил перед военными зелёную бутылку с водкой и три стакана.
— Хлопцу не надо, — сказал поручик и отодвинул один стакан, — а поесть чего дашь?
— Если пан военный желает приказать гуся… — начал корчмарь.
— Желаю, — сказал поручик.
Тут вмешался длиннолицый.
— Не во гнев будь сказано пану офицеру, — произнёс он, — справедливо ли есть гуся в постный день?
Ефремов улыбнулся.
— На военной службе постов не соблюдают, — сказал он.
Принесли гуся. Поручик с усмешкой глядел, как Алесь жадно пожирает гусятину, выпачкавшись жиром до ушей. А длиннолицый внимательно изучал сумку, которую капитан положил на лавку рядом с собой.
Это была большая кожаная сумка с пряжками и ремнём, чтоб носить её через плечо. Сумка была хитрой работы, с замком. Из-под крышки свисал кусочек материи с восковой печатью, на которой обозначался орёл с широко расставленными крыльями.
— Господин поручик, — тихо произнёс Тимоха, чокаясь с Ефремовым, — как говорится, на здоровье и долгое житьё… А зачем этот длинный нос нацелился на вашу суму?
Ефремов осторожно глянул через плечо, выпил, крякнул и переложил сумку, на другую сторону.
Длинный нос заметил это движение, отвернулся к окну и слегка кивнул своему соседу.
— М-гм, — едва слышно пробормотал светловолосый, — то царская печать…
Печать эта привлекла внимание и Алеся.
— Пане военный, — сказал он, — что это в сумке?
— Велено в Москву доставить, — отвечал Ефремов.
— Кто вам велел?
— Дело государево, — важно отвечал Ефремов. — А что там, в сумке?
— Не тебе знать. И языком, хлопец, болтать не надобно.
— Это, значит, тайна? — торжественно произнёс Алесь.
— Самая что ни на есть, — сказал Ефремов.
— Знаю, — подтвердил Алесь, — у моего старшего братца Ярмолы тоже была тайна. Это когда он хотел жениться на панской ключнице Анеле. Только не женился он.
— Почему?
— Анелю продали другому пану. Тот пан граф. Ныне Анеля домовая холопка у пани графини. Её выдали замуж за конюха.
— А Ярмола твой холостой?
— Так и остался, пане. Да где он?..
Алесь, вспомнив о брате и о сгоревшей деревне, затосковал. Ефремов это заметил и похлопал Алеся по плечу:
— Не тужи, Алесь. Найдутся родичи твои.
Заночевали в задней комнате. Капитан положил рядом с собой на лавку сумку и пистолет, накрылся плащом и сразу же захрапел. Тимоха расположился на постеленной овчине, а мальчику дали только пук соломы, и он скорчился на полу, подложив руку под голову.
Алесь не спал долго. В узкое окошко заглянул месяц. Недалеко от месяца, на тёмной синеве, блестела какая-то звезда. В тишине слышно было, как в соседней конюшне лошади во сне переступают копытами по дощатому настилу.
Алесю приснилось, что он вернулся в Смолятичи и никакого разорения там нет, но нет и людей. Ходит Алесь по деревне и кричит: «Ярмола! Яр-мола!» — но никто ему не отвечает. Алесю стало страшно среди пустых изб, и он проснулся.
Всё так же светил двурогий месяц в окно. И тут мальчику показалось, что между месяцем и окном легла чёрная тень.
Алесь приподнялся на локте. Тень выдвинулась подальше, и Алесь увидел очертания длинного носа и ещё более длинного подбородка.
Вдруг тень пропала. Через несколько минут створка окна начала тихо отворяться наружу.
Алесь привстал на обеих руках. В отворённой створке мелькнула палка с крючком на конце. И этот крючок стал медленно приближаться к сумке, которая лежала на лавке. Алесь хотел крикнуть, но удержался и проглотил слюну. Крючок бесшумно полз по лавке и нащупывал сумку.
Алесь встал на ноги и вдруг отчаянно ухватился обеими руками за палку. За окном кто-то тихо вскрикнул. Другой голос выругался, и палка с шумом упала на пол.
Капитан вскочил и схватил пистолет. Тимоха поднялся с овчины.
— Воры! — кричал Алесь. — Держи воров!
Ефремов сразу сообразил, в чём дело, распахнул окно и пролез в него с трудом, потому что окно было небольшое.
— Тимоха! — крикнул он снаружи. — Береги суму!
На дворе шла возня. Корчмарь спускался сверху с фонарём в руке и спрашивал, что случилось. Грохнул пистолетный выстрел.
Алесь выбежал на двор. Ефремов шагал из леса с размётанными волосами, держа пистолет дулом вниз.
— Слушай, корчмарь, — сказал он грозно, — кто эти двое, что сидели нынче за столом поодаль?
— Разве я знаю, пан офицер? — жалобно пропел корчмарь. — У меня корчма, а не усадьба. Кто деньги платит, тот и гость…
— Давно они у тебя?
— К обеду прибыли с возком. Возок уехал, а они остались. Говорили, что ждут попутчиков до Орши… Один вроде духовный, должно быть, из униатов. А второй, как вы сами изволили видеть, панский слуга. Похоже, из охотных людей, может быть псарь…