Павлов разрешил мне поговорить с ней о Мамкине. С этой целью я отправился в штаб. И тут, как говорится, на ловца — зверь. В коридоре встретил Зинаиду Петровну, которая пригласила меня в свою комнату.
Зинаида Петровна была невелика ростом, держалась прямо, чуть-чуть откидывая назад голову; светлые волнистые волосы спускались на плечи. Я залюбовался ею.
— Максим Андреевич, мне надо поговорить с вами, — сказала она, заметно смущаясь.
Мы прошли в заваленную бумагами комнатушку. Зинаида Петровна переложила бумаги, освободила стул. Когда уселись, она, привычно щелкая суставами пальцев, рассказала, что по соседству с нею живут Мамкины. Семья недружная, нередко вспыхивают крупные скандалы. Причиной тому ревность жены. Тут Зинаида Петровна нелестно, в резких выражениях отозвалась о жене Мамкина.
— Правда, случается, — сказала она, — что Валентин не ночует дома, жена, естественно, нервничает и устраивает громкие ссоры.
Первое время Зинаида Петровна не придавала значения отлучкам Мамкина и не обращала внимания на семейные стычки соседей.
Но вот на днях начальник Особого отдела прочитал для сотрудников штаба лекцию «О подрывной деятельности вражеских разведок против Советского Союза». После этого впечатлительная женщина много думала, колебалась, ругала себя за мнительность, но отлучки Мамкина стали казаться ей подозрительными. Теперь она почти уверена, что это не служебные командировки.
Недоверие к Мамкину усилилось, когда она узнала, что тот был в Соединенных Штатах Америки.
Как-то они сидели на кухне. У Мамкина был день рождения, он купил бутылку шампанского, угостил соседку.
— По такому случаю можно было б выпить и покрепче чего-нибудь, — в шутку заметила Зинаида Петровна.
— Нет, Зиночка, не могу.
— Что так?
— Отвык. Почти два года жил за границей, в Штатах. Сами понимаете, там приходилось воздерживаться. Чего делал там? Работал в нашем консульстве. Потом здесь, на объекте, — тоже ответственное дело. Так и отвык, не пью.
— Наверное, в США было очень интересно?
— Как тебе сказать? — Мамкин сделал глоток вина и стал разминать сигарету. Услышав шаги жены, настороженно замолчал.
На другой день Зинаида Петровна снова попросила рассказать о жизни в США.
— Нет настроения, — отмахнулся Мамкин, и ей показалось, что он жалеет о том, что проговорился о загранице…
Да, тут было над чем задуматься.
Я поблагодарил Зинаиду Петровну за беседу и отправился к себе. Вызвал подозрение тот факт, что цель своих поездок Мамкин скрывает даже от жены, выдает их за служебные.
Со слов Павлова и Каретникова я знал, что никаких служебных дел в Краснореченске у Мамкина не было. Не исключалось, что это любовные встречи, но настораживала строго соблюдаемая периодичность — первая суббота каждого месяца. Если бы он ездил к любимой женщине, думал я, то за полгода хоть один раз наверняка нарушил бы расписание встреч.
Капитан Вдовин пришел на службу в восемь часов утра, поздоровался, открыл окно и молча уселся за свой рабочий стол. Настроение у него, как видно, было подавленное.
— Что с вами, Петр Акимович? — спросил я.
— Старость подходит, здоровье ухудшается, а требования по работе с каждым днем повышаются. Наверное, пора уходить.
Я стал успокаивать Вдовина, что пятьдесят лет — это возраст зрелости для мужчины.
— Пятьдесят — это по паспорту, — с грустью отвечал Петр Акимович. — А кто сосчитает, сколько лет мне фактически? У нас год службы надо считать за три года нормальной жизни.
— Петр Акимович, а сколько лет вы работаете в органах? — спросил я.
— Календарных больше двадцати пяти.
— Немало. Расскажите, как начинали?
Вдовин вздохнул.
…Летом девятнадцатого года его, шестнадцатилетнего комсомольца, зачислили в отряд особого назначения, созданный в Пензе. Через месяц отряд направили в распоряжение Тульского укрепрайона. Туле угрожал белогвардейский корпус Мамонтова. Потом отряд участвовал в обороне Петрограда от Юденича; там он познакомился с Сашей Косаревым, который затем стал секретарем Пензенского губкома комсомола, а в двадцать девятом году — генеральным секретарем Цетрального Комитета ВЛКСМ. Косарев и рекомендовал Вдовина на службу в органы ОГПУ.
— За четверть века всякое было: и радости, и обиды, и огорчения. Нет, дорогой Максим Андреевич, надо уходить, для дела пользы мало от меня и себе во вред, — неожиданно заключил он.
Вдовин достал из стола лист бумаги и начал писать рапорт об увольнении на пенсию. Положил его в свою неизменную папку и ушел к начальнику отдела.
У Павлова как-то возникала мысль: предложить Вдовину уйти в запас, однако рапорт капитана удивил его.
— Не вовремя, Петр Акимович, с этим, — проговорил Владимир Васильевич, прочитав рапорт. — Вот найдем вражеского агента, тогда пожалуйста.
— Когда-то уходить надо, — сказал Вдовин, опуская взгляд.
Предложение начальника отдела отложить увольнение до завершения поиска он вроде бы не принял во внимание. Может быть, так оно и было: Петр Акимович знал, что в чекистской работе всегда есть важные и неотложные дела.
— Я так думаю, товарищ майор, у каждого человека есть свой, так сказать, предел, и нужно уметь вовремя остановиться, уступить место молодому товарищу, начинающему жизнь.
— Все это, к сожалению, верно, — согласился Павлов. — Вы твердо решили?
— Да, товарищ майор, чего уж себя мучить и другим мешать.
— Ну что ж, раз достигли своего предела, — грустно пошутил Павлов, — не стану препятствовать, хотя расставаться с вами жалко… Что нового? — спросил он, когда вопрос с увольнением был исчерпан. — Как идет проверка работника военторга Белова?
— Пока ничего интересного, — вяло проговорил Вдовин.
Едва закрылась дверь за Вдовиным, постучался и вошел узкоплечий мужчина, лет тридцати, в сером коверкотовом костюме.
— Лиговский! Явился по вашему вызову, — почти по-военному представился инженер.
— Прошу, Геннадий Казимирович. — Майор жестом указал на стул.
Лиговский сел, в его карих глазах блуждала ироническая усмешка.
— Чем обязан? — спросил он, поправляя яркий галстук, завязанный большим узлом.
— Во-первых, я хотел просто познакомиться с вами.
— Весьма польщен, — проговорил Лиговский насмешливым тоном.
— Во-вторых, надо поговорить, — сказал Павлов, будто не замечая тона, каким разговаривает с ним инженер. — Прошу понять меня правильно: это не допрос, а, если хотите, партийный разговор начистоту.
— Задавайте вопросы, я буду отвечать.
— Вы не задумывались, Геннадий Казимирович, над тем, что иногда вольно обращаетесь с доверенными вам секретными сведениями?
— Я что-то разгласил?
— Пока нет. За разглашение государственной тайны, как вам должно быть известно, установлена уголовная ответственность. До этого дело не дошло, поэтому мы пригласили вас просто для беседы.
— Слушаю вас, товарищ майор, — Лиговский стал вдруг серьезным, усмешка сошла с его лица.
— Вы в группе офицеров вели разговор, из которого те сделали близкие к истине выводы о назначении площадки. Никакого расследования по этому поводу мы не вели, решили честно и откровенно побеседовать с вами.
— Спасибо! — Лиговский достал из кармана платок и вытер выступившую на лбу испарину. — Я тоже буду откровенным: нежелательный разговор, о котором дошли слухи до вас…
— Сведения, а не слухи, — поправил Павлов.
— Извините. Разговор, о котором вы располагаете сведениями, был. Когда я услышал, что офицеры из моих слов делают далеко идущие предположения и догадки, понял: сболтнул лишнее. Каюсь, переживаю…
— Очень хорошо, Геннадий Казимирович, что вы поняли и переживаете свою ошибку: это гарантия того, что не повторите ее. Напомню одно мудрое изречение: не всегда говори то, что знаешь, но всегда знай, что говоришь.
— Простите, товарищ майор, больше такое не повторится. Мне стыдно…
— Ну что ж, как говорится, принимаем ваше заявление к сведению. Желаю успехов в работе. Не забывайте о бдительности: вражеские разведки очень интересуются нашим объектом. До свидания!
4
По звонку начальника отдела я зашел к нему в кабинет. Павлов что-то сосредоточенно писал. Он кивнул на мое приветствие и показал взглядом на кресло возле приставного столика.
Я тихо сидел и украдкой рассматривал майора. Черные жесткие волосы заметно поредели, залысины просвечивали до самой макушки, между изогнутых бровей прорезалась глубокая продольная складка, под глазами сетки мелких морщин.
На прошлой неделе Павлову исполнилось тридцать шесть лет. Был на войне от первого до последнего дня, дважды в составе оперативно-чекистских групп перебрасывался в тыл врага с заданием изучать деятельность и планы фашистских разведывательных органов, внедрять туда советских патриотов. За выполнение первого задания награжден орденом Красного Знамени, второго — орденом Отечественной войны первой степени.
Однажды во время игры в шахматы Владимир Васильевич, вспоминая о военной поре, сказал: «Знаешь, Максим, там все казалось проще. Германская военная разведка Абвер и другие спецслужбы забрасывали тысячи агентов, о многих из них мы заранее знали, получая информацию от коллег, внедрившихся в разведшколы противника. Очень высокой была и бдительность советских людей. А тут вроде проверенные люди вокруг, а одного шпиона вот найди попробуй».
Павлов отодвинул бумаги, раскрыл черную папку с золотым тиснением.
— Кажется, что-то есть, — проговорил он, доставая из папки документ, оказавшийся сообщением Сочинского горотдела МГБ. В нем говорилось, что работник штаба нашей войсковой части полковник Домнин Николай Николаевич, будучи на отдыхе в Сочи, дважды встречался с установленным разведчиком, помощником военного атташе Соединенных Штатов Америки Уильямом Гроттом.
…Вечером Домнин зашел в ресторан «Кубань» и занял место поближе к эстраде. Через некоторое время в зале появился Гротт и, получив разрешение, сел за тот же стол. Они познакомились по инициативе иностранца и стали оживленно беседовать. Домнин несколько раз доставал из грудного кармана записную книжку и делал пометки в ней.