— Посмотрим, посмотрим, — опять недоверчиво, как мне показалось, проговорил майор.
Просматривая поступившую почту, Владимир Васильевич остановился на ярко-желтом листке. Это была короткая справка МИД. В ней подтверждалось: Валентин Иванович Мамкин действительно около двух лет работал в Советском консульстве в Лос-Анджелесе, зарекомендовал себя исполнительным и трудолюбивым работником.
Сигналы в отношении Домнина и Сарычева, подумал майор, отвлекли наше внимание от Мамкина. Хотя справка МИД снимала подозрения с него, проверку Мамкина надо было довести до конца.
— Максим Андреевич, как идет проверка Мамкина? — спросил Павлов, когда я зашел к нему.
— Жду сообщения о результатах проверки по МИД.
— Ответ получен, ничего определенного. Как он сейчас ведет себя?
— Обычно. Только странно, в первую субботу прошлого месяца он никуда не выезжал. Не предупредил ли его Каретников?
— Не должен. Ну что будем делать с Мамкиным?
— Нужно ехать в Краснореченск, на месте быстрее разберусь.
— Одобряю, Максим Андреевич, готовьтесь, в вашем распоряжении пять дней.
— Вы имеете в виду первую субботу? Тогда четыре дня: мне нужно выехать туда хотя бы на сутки раньше.
В пятницу на рейсовом автобусе я приехал в Краснореченск и с помощью товарищей из горотдела МГБ установил: Мамкин останавливается у молодой одинокой женщины Синеоковой, живущей вместе с престарелым отцом в собственном доме и работающей медсестрой в военном госпитале. Как потом выяснилось, до самого отъезда из Краснореченска Мамкин никуда не отлучался из дома Синеоковой.
В тот же день я и старший лейтенант — оперативный работник горотдела — посетили военный госпиталь.
Начальник госпиталя, тучный мужчина с двойным подбородком и толстенным животом, видимо, дремал, хотя было начало рабочего дня. Он проснулся от стука в дверь, обеспокоенно оглядывал то меня, то моего товарища: не мог взять в толк, чего хотят от него офицеры.
— Извините, сердце, да это вот, — начальник сделал круговые движения возле живота. — Ночью не могу уснуть, а днем… Я слушаю вас, товарищи, — проговорил он, успокоившись.
— Всякая беседа начинается со знакомства, — шутливо заметил я. Знакомясь, начальник госпиталя назвался майором медицинской службы.
Он рассказал о госпитале, о чудодейственных операциях, которые смело проводят работающие в госпитале хирурги.
Я понял, что нам не переслушать разговорчивого майора, и прямо спросил, работает ли в госпитале медсестра Синеокова.
— Синеокова? Людочка? Работает. Боевая дивчина! — майор вдруг оживился, и в голосе его зазвучали нотки гордости за свою сотрудницу. — Фронтовичка! Орденов и медалей — не счесть. А характер — у-у! Железный характер!
— Мы хотели бы поговорить с ней, — сказал я. — Как это можно сделать?
— Очень просто. Я приглашу ее сюда и оставлю вас. — Майор задрал длинный рукав халата и посмотрел на часы. — У меня начинается обход. Вас устраивает такое решение?
Майор набрал двузначный номер телефона.
— Людочка? В моем кабинете два очень симпатичных молодых человека, они хотят познакомиться с тобою. Зайди, пожалуйста!
Вошла молодая круглолицая женщина, с ясными карими глазами. В ее походке и стройной фигуре чувствовалась уверенность: мол, знаю, что красива; любуйтесь, великодушно разрешаю.
Мы поднялись, как по команде.
— Ну, я удаляюсь, — проговорил начальник госпиталя ни к кому не обращаясь и пятясь к двери.
— И правда, симпатичные ребята, — пошутила Синеокова. — Только что мне делать сразу с двумя? Это ведь как в частушке: тут уж я уж растерялась, тут уж я уж не могу…
— А мы пужливые, по одному не ходим, — в тон ей ответил я.
— Ой ли!
— Людмила Ивановна, у нас к вам есть разговор, — уже серьезно сказал я, представившись — Расскажите, пожалуйста, о своей жизни.
— О моей жизни? — смущенно переспросила Синеокова. — Почему вдруг заинтересовала вас моя тихая жизнь? О ней и рассказывать нечего: вся как на ладошке.
— Такая уж служба у нас, Людмила Ивановна, всем приходится интересоваться, — пояснил старший лейтенант.
— Ну раз служба, извольте. — Синеокова села, одернула юбку, поправила темные, коротко подстриженные волосы. — Родилась двадцать шесть лет тому назад в Томской области. Перед войной окончила десять классов потом шестимесячные курсы медицинских сестер. Всю войну была на фронте, четыре года работаю здесь. Вот и вся моя жизнь… Что конкретно вы хотели бы знать, спрашивайте.
— Вы член партии?
— Беспартийная.
— Награды?
— Ордена Отечественной войны второй степени и Красной Звезды, шесть медалей.
— Скажите, Людмила Ивановна, вы давно знакомы с Валентином Мамкиным? — спросил я, всматриваясь, какое впечатление произведет на Синеокову этот вопрос.
— С сорок третьего года, — сказала Синеокова. Брови ее удивленно взметнулись.
— Какие у вас взаимоотношения?
— А это тоже относится к делу?
— Если хотите, да.
— Чего Валька натворил? Недавно виделись, все было нормально.
— Людмила Ивановна, он ничего не натворил, просто нам надо кое-что уточнить.
— Ну раз надо, отвечаю со всей откровенностью. У нас любовь!
— Расскажите, когда познакомились, как часто встречаетесь?
— Я же сказала, познакомились в сорок третьем. Его танк был подбит. Валентин чудом сумел вывалиться из люка и потерял сознание. На счастье, поблизости оказалась я, доволокла… — Синеокова замолчала, должно быть, ей было тяжело вспоминать о тех событиях. — Валька считает, что я спасла ему жизнь, — вновь заговорила Людмила Ивановна. — Впрочем, может быть, так оно и было… Когда выздоровел, вернулся в часть, отыскал меня… Привыкли друг к другу. Хотели пожениться, не получилось. Характеры не сходятся, что ли? — откровенничала Синеокова. Мы не перебивали ее. — Мы с ним такие люди, — продолжала Людмила Ивановна, — которым, как говорится, врозь скучно, а вместе тесно. Больше недели не можем быть рядом, обязательно начинаем ссориться.
— С Мамкиным часто видитесь? — спросил старший лейтенант.
— Один раз в месяц. — Синеокова задумалась, лицо осветилось улыбкой. — Как в детективном романе, встречаемся в первую субботу каждого месяца. Простите, в прошлом месяце не виделись: я была в отлучке, ездила в Кисловодск.
— Почему такая точность?
— Мы решили встречаться один раз в месяц, а чтобы не договариваться о дне, установили: первая суббота.
— И Мамкин ни разу не нарушал ваше расписание?
— Нет. Он знает: я люблю железный порядок. Если бы он приехал в другой день, я, скорее всего, не приняла бы его.
— Почему?
— Такой уж, наверное, идиотский характер у меня. Люблю его, а вот ничего не могу поделать с собою. Знаю: и он одну меня любит, другая женщина ему не нужна. Даже к жене не ревную: уверена, что жена у Валентина только для видимости, как с женщиной он с ней не живет.
Рассказ о столь интимных сторонах жизни взволновал Синеокову, лицо покрылось румянцем, отчего она казалась еще привлекательнее.
Я готов был поверить, что ради любви к такой женщине — пойдешь на все. И все-таки не мог согласиться с тем, что Мамкин держит жену только в качестве домашней прислуги. Да и какая женщина примирится с подобной унизительной ролью в семье? Вероятно, любовь ослепила Синеокову и она уверовала в доводы, созданные собственным воображением.
Впрочем, это уже не имело никакого отношения к делу.
6
Вечером Сарычев был в приподнятом настроении. Жена радовалась, когда Степан Ильич возвращался с работы бодрым и веселым. Настроение мужа передавалось ей. А сегодня был особенный день: Евдокии Никифоровне исполнялось тридцать восемь лет.
Сарычев вручил жене большой букет огненно-красных степных тюльпанов.
В квартире была гостья — молодая приятельница жены Зинаида Петровна, которую позвала жена отметить в узком кругу памятный день. Дата не круглая, поэтому приглашать друзей не стали. Отношения Сарычева с Зиночкой (он называл ее только так) носили несколько странный, точнее, неопределенный характер.
Дело в том, что Евдокия Никифоровна постоянно жила в Омске вместе с дочерью-студенткой и сыном — учеником средней школы. И лишь временами приезжала к мужу на неделю-две и опять возвращалась к детям.
В отсутствие жены Зиночка навещала его, помогала в домашнем хозяйстве: обед приготовит, полы помоет, белье постирает. Степан Ильич давно заглядывался на молодую красивую женщину. К тому же Зиночка вела себя в обращении с ним довольно свободно, поощряла его ухаживания, разрешала даже поцеловать себя, но всякий раз, когда Сарычев делал шаги к сближению, она с шутками-прибаутками отклоняла его притязания.
Такое поведение Зиночки задевало его мужское самолюбие, разжигало неудовлетворенную страсть. Порою Степану Ильичу казалось, что он любит Зиночку, но стоило приехать жене, любовь эта отодвигалась куда-то на задний план, а ее вольное поведение начинало даже раздражать его… Но все равно Зиночка была в семье Сарычевых, как говорится, своим человеком.
В большой комнате был накрыт стол. Евдокия Никифоровна поставила тюльпаны в хрустальную вазу с водой и поставила в центре стола. Сарычев с восхищением любовался столом и улыбался.
— Чего рот до ушей растянул? — с напускной строгостью спросила Евдокия Никифоровна.
— Здорово! Красиво!
— С хорошей женой, говорят, горе — полгоря, а радость вдвойне. Зиночка, подтвердите, пожалуйста. Всю жизнь объясняю ему эту простую истину и не могу втолковать.
— Опять себя нахваливаешь? До чего ты любишь хвалить себя!
— А что, разве неправда? Зиночка, разве я неправду говорю?
— Правду, конечно, правду, — со смехом подтвердила Зинаида Петровна.
— А я плохой, что ли?
— За такой женой, как я, любой муж был бы молодцом, — не сдавалась Евдокия Никифоровна.
Сарычев с улыбкой поглядел на жену и, ничего не ответив, пошел переодеваться.
Через несколько минут он вышел из спальни в штатском: вместо кителя на нем была светло-коричневая трикотажная рубашка, плотно облегавшая широкую грудь.