Сели за стол. Степан Ильич распечатал бутылку марочного грузинского коньяка и наполнил рюмки.
Во время ужина шла обычная дружеская беседа. Но мысли Сарычева, видимо, были переполнены впечатлениями от недавнего полета в сектор «Н», который на многое раскрыл ему глаза.
— Похоже на то, что козыри Трумэна скоро будут биты, — сказал он, отодвигая тарелку.
— Ты о чем? — спросила жена, не понявшая резкой перемены разговора.
— Все свои расчеты американцы строят на монопольном владении атомной бомбой. Наши предложения о запрещении такого оружия принимают за слабость Советского Союза.
— А у нас есть атомная бомба? — наивно спросила Зиночка.
— Года два тому назад Молотов открыто заявил, что у нас есть атомное оружие, но на Западе, кажется, не поверили этому. Помню, в Японии американские офицеры все допытывались, есть у нас атомная бомба или нет. Потом они вроде бы получили сведения, что в нашей стране произведен атомный взрыв и будто бы я участвовал при испытаниях атомного оружия.
— Откуда они взяли это? — спросила Зинаида Петровна, подкладывая себе салата.
— Не знаю, может быть, просто провоцировали.
— Не дай бог, пережить атомную войну, — проговорила Евдокия Никифоровна и пошла на кухню за горячим.
Степан Ильич сделал глоток коньяка и пососал ломтик лимона.
— Да, атомную войну никто не переживет, — сказал он, дождавшись возвращения жены, — все погибнем. Я видел Хиросиму. Ужасно! А ведь там взорвали небольшую бомбу. Сейчас у них есть в десятки раз мощнее.
Сарычев стал рассказывать о том, что он видел в японских городах, на которые были сброшены атомные бомбы.
— Господи, чего только люди не придумают, чтобы убивать друг друга, — вздохнула Евдокия Никифоровна.
Рассказ Сарычева о Хиросиме и Нагасаки омрачил праздничное настроение. Женщины как-то притихли. Зинаида Петровна, сославшись на позднее время, засобиралась было домой, но Евдокия Никифоровна задержала ее.
Степан Ильич пересел на диван и стал просматривать свежие газеты.
Евдокия Никифоровна и Зинаида Петровна прибирали со стола, неслышно передвигаясь по ворсистому японскому ковру.
— Иди ложись спать, — предложила жена, заметив, что Степан Ильич позевывает.
— Да нет, я сейчас пойду. Прибывает специальный эшелон, надо побыть при разгрузке.
— Тебе-то какое дело до эшелона?
— Поручение полковника Щербинина. Он мой непосредственный начальник.
— Пользуется тем, что ты не можешь отказаться, сует в каждую дыру, — ворчала Евдокия Никифоровна.
— Ладно, ладно. Я приучен выполнять приказы начальников.
Сарычев надел полевую форму и, поцеловав жену и Зиночку, вышел в ночную темень. До складских помещений, к которым подходила железнодорожная ветка, было не больше двух километров, времени в запасе достаточно, и Сарычев не стал вызывать машину, отправился пешком.
Ярко горели звезды, дружно стрекотали цикады, издалека доносился устрашающий лай служебных собак. Полукруг луны, казалось, нырял меж облаков и плыл на запад.
Сарычев шагал не спеша и все равно вскоре почувствовал, что гимнастерка липнет к спине: было очень душно.
Эшелон со спецгрузом прибыл в час ночи. В закрытых четырехосных вагонах были в определенном порядке расставлены защитного цвета ящики, одни — в форме кубов, другие — узкие длинные.
Разгрузкой руководили полковник Щербинин и инженер Лиговский.
— Спасибо, Степан Ильич, что пришел, — поблагодарил Щербинин, вдвоем нам не усмотреть. Эшелон вон какой!
— Злоупотребляете моей безотказностью и добрым отношением к вам, Павел Игнатьевич, — недовольно проговорил Сарычев. — Сегодня у жены день рождения, а я должен здесь торчать. Оставил ее одну.
— Я попрошу прощения у Евдокии Никифоровны, а тебе при надобности прибавлю к отпуску пару деньков.
Щербинин завел Сарычева в одно из складских помещений, объяснил, в каком порядке должны складывать ящики, и поручил строго следить за этим.
Работу закончили около восьми часов утра. Щербинин и Сарычев шли вместе.
— Я думаю, Павел Игнатьевич, козыри Трумэна скоро будут биты, — Сарычев повторил мысль, пришедшую в голову еще дома.
— Какие козыри? — Щербинин остановился и стал закуривать.
— Монополия на атомную бомбу.
— Возможно, возможно, — неопределенно ответил Щербинин. — Ты лучше рассказал бы о Японии. Интересно там было? — спросил полковник, очевидно, чтобы сменить тему беседы.
Сарычев окинул его долгим настороженным взглядом: неожиданный вопрос удивил.
— Всяко приходилось. Занимательных приключений не было, — почти со злостью ответил он.
Теперь уже Щербинин с недоверием посмотрел на Сарычева, что это с ним? Всегда охотно рассказывал о Японии, а теперь вдруг обиделся ни с того ни с сего.
В штабе эскадрильи было пусто. Лишь за дощатой перегородкой гремел голос заместителя командира Корнеева, громко разговаривавшего с кем-то по телефону.
Сарычев вошел в свой кабинет, повесил на гвоздик фуражку, присел к столу и задумался, мысленно набрасывая план действий на день.
7
Уже третий месяц личный состав Особого отдела находился на казарменном положении. А жизнь шла своим чередом, ставила перед людьми свои житейские дела и суетные заботы.
Капитан Вдовин, настроившийся уйти на пенсию, как-то сник и вовсе притих. Он нет-нет да и напоминал начальнику отдела о рапорте. «Потерпите, Петр Акимович, — отвечал тот, — рапорт ваш лежит у меня в сейфе. Как только обезвредим шпиона, дам ему ход». Но слова эти мало утешали Вдовина, да и здоровье его заметно ухудшалось.
Я получал тревожные письма от жены, оставшейся в Забайкалье с двумя сыновьями-малолетками. Ольга писала, что к младшему липнут все детские болезни — то коклюш, то скарлатина, — что она выбилась из сил, просила приехать хоть на недельку, дать ей маленький отдых.
Я рассказывал майору о письмах жены, но даже не смел заикнуться об отпуске.
У самого Павлова, как мне было известно, тоже свои печали в семье: у старшей дочери обнаружили врожденный порок сердца, жена сломала руку. У каждого — свое.
Лишь одна забота, одна боевая и неотложная задача сплачивала небольшой коллектив чекистов — найти и обезвредить вражеского агента, сберечь государственную тайну.
В конце дня все мы собирались у начальника отдела, докладывали о полученных сигналах, о ходе проверки, делились раздумьями и высказывали предложения.
Капитан Вдовин в этот раз доложил о результатах проверки бухгалтера военторга Белова. Его анкетные данные полностью подтвердились. В октябре сорок первого года Белов попал в немецкий плен, содержался в Бобруйском концлагере; удалось бежать и при содействии местных жителей перейти к партизанам. О наградах Белов, по его словам, не указал по рассеянности.
Павлов окинул неспешным взглядом собравшихся, увидел, что люди устали от нервного напряжения и бессонных ночей.
— Я думаю, главное качество чекиста — бесконечная выносливость, — грустно пошутил он.
Владимир Васильевич сказал, что проведена колоссальная работа, однообразная и изнурительная, без романтических приключений. Но она была необходима и оказалась полезной.
— В наше поле зрения попали лица, заслуживающие внимания. Понимаю, что делать выводы без достаточных фактов опасно: можно совершить грубый просчет. И все-таки…
Полученные на Сарычева материалы все больше заинтересовывали нас. Не были сняты серьезные подозрения и с полковника Домнина, встречавшегося с установленным вражеским разведчиком. Но все понимали, что главной цели мы пока не достигли — шпион не разоблачен. Кто он? Этот вопрос оставался без ответа.
Павлов и я покинули отдел последними. Ночь была по-южному темная, как говорится, хоть глаз выколи. Лишь ленивая перекличка цикад нарушала знойную напряженную тишину.
— Слушай, Максим, какое у тебя впечатление о полковнике Щербинине? — спросил Павлов.
— Самое благоприятное, — сказал я, не догадываясь, почему майор обратился ко мне с этим вопросом.
— А его дружба с Сарычевым? Душой не покривит?
— Не думаю, Владимир Васильевич. По-моему, тут как раз тот случай, когда подходит поговорка: дружба дружбой, а служба службой.
— Я почему спрашиваю тебя об этом? У меня возникла мысль побеседовать со Щербининым. Он близко знает и Домнина и Сарычева. Если нам удастся вызвать его на откровенность, он может внести кое-какую ясность. Как ты смотришь на это?
— Я пошел бы на такой шаг.
— Решено. Завтра я встречусь с ним.
Назавтра около одиннадцати часов Павлов постучался в кабинет Щербинина. Полный, с загорелым лицом, полковник по-мужски крепко пожал его руку и пригласил сесть.
— Павел Игнатьевич, вы не очень заняты? — спросил Павлов.
— О чем речь? Для чекистов у меня всегда найдется время, — сказал Щербинин, приглаживая светлые пушистые брови. — Но сами понимаете, транспортный отдел — хозяйство беспокойное: всегда есть срочные дела, всегда чего-то недостает. У вас надолго?
— Как получится. Я хотел бы поговорить с вами о некоторых ваших знакомых, — пояснил Павлов, не отводя взгляда.
— Пожалуйста, спрашивайте, я готов отвечать.
— Павел Игнатьевич, сами вы не замечали чего-нибудь подозрительного в поведении тех людей, с которыми приходится общаться?
— Подозрительного? Вроде бы нет. Если бы заметил, сам пришел к вам.
— Тогда спрошу конкретнее: какие у вас взаимоотношения с полковником Домниным?
— С Николаем Николаевичем? Самые добрые — ежедневно встречаемся в штабе. Буду откровенным: встречаемся и в домашних условиях, раза три-четыре были на охоте вместе. Кстати, один раз и ваш помощник Максим Андреевич был с нами.
— Скажите, во время работы в Контрольном Совете в Германии Домнин мог встречаться с американскими офицерами?
— Бесспорно. Я тоже служил при Контрольном Совете и знаю, наши офицеры имели деловые встречи с американскими, английскими и французскими офицерами.
— О более близких, может быть, неслужебных контактах он не рассказывал вам?