Щербинин задумался.
— Не помню. Скорее всего, нет. Я запомнил бы это. Вообще, я должен заметить, Николай Николаевич — человек весьма общительный и, пожалуй, даже неразборчив в связях.
— Из чего вы сделали такое заключение?
— Из собственных наблюдений: он не отказывается от выпивки с подчиненными, довольно фривольно, так сказать, не по чину и возрасту ведет себя с женщинами.
— Павел Игнатьевич, не показывал ли Домнин иностранные книги или вещи? — Павлов помнил, что Гротт передал Домнину сверток, похожий на книгу.
— Вещей не видел, а книгу он показывал. — Щербинин потянулся за папироской, закурил. — Это было месяца два тому назад. Я зашел к Николаю Николаевичу и увидел у него на столе красиво оформленную книгу, взял ее в руки, полистал. Книга на английском языке, и я, естественно, спросил, что за книга? Николай Николаевич сказал, что эту книгу он купил у одного американского коммерсанта, с которым случайно познакомился в Сочи. В ней, говорил он, есть раздел об американской армии: принципы формирования, структура, организационное построение… Он готовил диссертацию об армии США, и такая книга ему была очень нужна.
— Не называл ли он фамилию американского коммерсанта?
— По-моему, не называл.
— И последний вопрос о Домнине. Скажите, Павел Игнатьевич, честно, по-партийному, каковы политические убеждения Домнина?
— Могу с уверенностью отнести к нему слова, которые обычно пишут в аттестациях: «Социалистической Родине и партии Ленина — предан». — Щербинин снова посмотрел на часы.
— Вы спешите, Павел Игнатьевич? — спросил Павлов.
— Как вам сказать. Дел у нас всегда невпроворот. А что, у вас еще есть вопросы ко мне?
— Есть. Хотелось бы еще услышать ваше мнение о подполковнике Сарычеве.
— Гм! Тут дело посложнее. — Щербинин задумался на несколько секунд. — Ну что могу сказать о нем? Как командир авиаэскадрильи Сарычев на своем месте: энергичный, требовательный, исполнительный. Не считаясь со временем, лично участвует в выполнении самых ответственных поручений…
— Товарищ полковник, — спросил Павлов, — а не замечали вы, чтобы Сарычев сам напрашивался на выполнение таких поручений?
— Вначале, может быть, было и так, а потом это стало правилом. Я одобрял его действия.
— Нам непонятно, какое отношение имеет командир авиаэскадрильи, скажем, к недавней разгрузке железнодорожного эшелона. А он присутствовал.
— Это моя инициатива. Эшелон большой, сил не хватало. Степан Ильич попался мне на глаза, и я пригласил его.
— Как он воспринял ваше приглашение?
— Без восторга. Вроде бы даже обиделся: был день рождения жены, а я, получилось, нарушил семейное торжество.
— И еще один вопрос: рассказывал ли вам Сарычев о поездках в Японию?
— Да, конечно. Много рассказывал о Японии, о встречах с американскими офицерами. Я не интересовался обстоятельствами, полагая, что то были деловые встречи.
— Вы сказали, с Сарычевым дело сложнее. Что вы имели в виду?
— Вот что: Степан Ильич не всегда правильно строит взаимоотношения со своими подчиненными. Ко мне поступали жалобы, что он не считается с мнением других; за все берется сам, не доверяя другим пилотам (в этом видят карьеристские замашки); отвлекает личный состав на неслужебные дела.
— Какие именно?
— По воскресеньям, впрочем, случалось и в рабочие дни, личный состав эскадрильи, свободный от службы, использовался на общественных работах: на заготовке саманного кирпича, посадке деревьев, штабелевке дров, выгрузке угля…
Конечно, это вызывало недовольство и, как говорили летчики, наносило ущерб боевой и политической подготовке.
— А разве личный состав других подразделений не участвовал в таких работах?
— Участвовал, конечно. Но подполковник Сарычев безотказен, и не исключено, что его подразделение использовалось чаще других. Ведь как подчас получается: кто хорошо везет, на того больше и накладывают.
— Ну что ж, спасибо, Павел Игнатьевич. У меня есть одна просьба к вам — ограничить личное участие Сарычева в ответственных операциях. На самом деле, чрезмерное рвение командира порождает нездоровые настроения в авиаэскадрилье.
— Хорошо, Владимир Васильевич, я учту ваше замечание.
Вернувшись в отдел, Павлов рассказал мне о результатах разговора с полковником Щербининым. Мы обменялись мнениями и сошлись на том, что Домнин на самом деле мог не знать, с кем встречался в Сочи; Гротт назвался коммерсантом, и он поверил ему.
А вот поведение Сарычева, его стремление во что бы то ни стало лично участвовать в выполнении наиболее важных поручений командования, настораживало, хотя не давало оснований делать определенные выводы.
В конце недели поступили дополнительные сведения о Сарычеве, которые усилили наши подозрения.
Были получены показания подполковника Чижова, служившего вместе с Сарычевым в отдельном авиационном отряде при Советской части Союзного Совета для Японии.
Чижов рассказал о таком факте: в ноябре сорок шестого года он и Сарычев были в гостинице «Империал» на квартире у полковника Бека, работавшего при штабе командующего союзными войсками Макартура. До Чижова доходили слухи, что Бек — бывший белогвардейский офицер, эмигрировавший из России.
После ужина Бек и Сарычев уединились в другой комнате, оставив Чижова со словоохотливой хозяйкой, которая расспрашивала его о жизни в Советском Союзе, с грустью вспоминала о прошлом России.
Как показалось Чижову, у Сарычева были приятельские взаимоотношения с Беком. Когда они возвращались в свою гостиницу, Чижов спросил Сарычева: «Ты что, дружишь с Беком?» — «Какая там дружба, — ответил Сарычев, — по работе связаны, иногда достаю через него хорошие американские сигареты и виски».
Ответом Сарычева, говорит Чижов, он был вполне удовлетворен, но должен сказать: Сарычев в тот вечер был необычно взволнован и даже встревожен. Спросить, чем тот расстроен, Чижов не решился.
Официальной проверкой американских офицеров Бека и Раца было установлено следующее: Бек, настоящая фамилия Бекасов Кирилл Федорович, родился в 1899 году, белоэмигрант, полковник американской армии, в 1946—1947 годах занимал должность начальника русской секции отдела военной разведки Джи-ту при штабе Макартура. Во время второй мировой войны служил в американских войсках в Италии. Приметы: среднего роста, плотного телосложения, близорукий, носит очки. Жена — Анна Владимировна, русская, происходит из княжеской семьи.
Полковник Рац в те же годы, находился в Японии, являлся комендантом пятого воздушного флота США. Сведений о его принадлежности к разведывательным органам не имеется.
— Что скажете, Максим Андреевич? — спросил Павлов, ознакомив меня с поступившими документами.
— Я думаю, Владимир Васильевич, это уже весьма интересно. Такие действия Сарычева, как полет над сектором «Н» и участие в разгрузке эшелона, теперь приобретают определенный смысл.
— Но ведь Сарычев делал это по инициативе полковника Щербинина? — Это была привычка Павлова: задавать вопросы и проверять таким образом свои сомнения. — Впрочем, не исключаю, что он сам подстроил это. Отвечая на мой вопрос, Щербинин сказал, что вначале Сарычев сам напрашивался на выполнение сложных заданий, а потом это стало правилом, полковник поддерживал и одобрял его, Сарычева, инициативу.
— Скорее всего, так оно и было, — согласился я.
Павлов подошел к окну и вдохнул свежий вечерний воздух.
— Я вот о чем думаю, — сказал он. — Как бы нам задокументировать такие действия Сарычева.
— Я тоже думал об этом. При необходимости можно будет официально допросить Щербинина, Корнеева, кого-нибудь из пилотов, — подсказал я. Но мысли Павлова шли дальше.
— Знакомится ли он с секретными документами? Не может ли снимать, скажем, фотокопии с них?
— Вряд ли. Его, наверное, знакомят с документами, относящимися к обеспечению охраны и режима, в штабе. В сейфе Сарычева секретных документов не должно быть.
— А вы проверяли это?
— Нет.
— Надо тщательно разобраться: есть у него, к примеру, фотоаппарат? Может быть, удастся схватить за руку при фотографировании объекта.
— Если Сарычев делает это, то, вероятнее всего, — с самолета.
— Кто летает с ним?
— Чаще других — капитан Декуров. Иногда Сарычев вылетает один.
— Нельзя ли ограничить его одиночные полеты?
— Как? Он же командир эскадрильи. Запрет или ограничение сразу же насторожат его.
— Надо подумать, найти убедительные предлоги.
— Трудно сделать это.
— Если бы было легко, нам не нужно бы ломать голову. Часто ли Сарычев отлучается с объекта?
— Обычно он месяца два работает без выходных дней, а потом берет отгул и едет к семье в Омск.
— Вы убеждены, Максим Андреевич, что именно в Омск он выезжает? А как ведет себя там?
— К сожалению, этих вопросов я пока не изучил. Что было — то уплыло, а вот то, что будет, мы обязаны узнать. Не исключено, что Сарычев использует эти поездки для передачи информации.
— Верно, — подтвердил Владимир Васильевич. — Максим Андреевич, я освобождаю вас от других дел, занимайтесь только Сарычевым, активнее используйте все возможности.
Старинные часы в черном деревянном корпусе мелодично напомнили, что уже два часа ночи, и мы пошли домой.
Полковник Щербинин не спешил: не было еще и восьми. Несмотря на ранний час, солнце уже ощутимо припекало. Полковника обогнали два закрытых грузовика, и майское солнце вдруг потускнело, еле проглядывало из-за густого облака пыли, поднятого машинами.
Павел Игнатьевич свернул с дороги, от пыльной травы сапоги сразу же стали желтыми. При каждом шаге из-под ног выбрасывалась горсть пыли, будто наступал на пересохший гриб-дождевик. Где-то урчали бульдозеры, прокладывая колею для новой бетонированной ветки; со стороны летного поля доносился рев авиационных моторов.
Щербинин вытер платком глаза, уголки губ, шею, ускорил шаг. Встречные солдаты и офицеры отдавали честь полковнику и шли дальше.