Четыре года — и ничего стабильного. Для него мир не был чем-то постоянным, он всегда ощущал потребность движения от одной работы к другой, поиска чего-то нового. Он нашел наилучшего учителя для детей партнеров. Детей Кендрик любил. Правда, своих у него не было, потому что никогда не оставалось времени ни на женитьбу, ни на обзаведение потомством. Идеи были его женами, проекты — детьми. Возможно, из-за этого он постоянно был лидером, быт не довлел над ним. Женщины, которых он любил, в чем-то казались похожими на него самого. Они недолго дарили ему радость и даже комфорт, все это оказывалось преходящим; и главным словом, определяющим весь его быт, было «временно». Были времена, когда судьба даровала ему и волнение, и смех, часы страха и мгновенья упоения, когда результаты проекта превосходили ожидания. Они строили пусть крошечную, но империю, и она все росла. Было время, когда Уэйнграсс полушутя утверждал, что дети сотрудников группы Кендрика будут посещать лучшие школы Швейцарии — подумаешь, всего несколько часов лета.
— Это будет сердцевина офиса международного значения, — с жаром восклицал Уэйнграсс. — Мы будем иметь самое лучшее образование и знание нескольких языков. Мы создадим величайшую коллекцию не только государственных мужей, но и женщин, способных управлять государством — типа Дизраэли и Голды.
— Дядя Менни, можно, мы пойдем удить рыбу? — умолял его будущий Дизраэли, широко раскрыв глаза.
— Конечно, Давид. О, Давид! Такое замечательное имя! Река — всего в нескольких километрах отсюда. Пустяки! Мы все пойдем ловить, я согласен не меньше, чем на кита. Обещаю вам кита!
— Менни, — порой обращались к нему матери, — вы не могли бы посмотреть их домашнюю работу?
— Эта работа — всего лишь домашнее задание. Всякий там синтаксис! А тут, в нескольких километрах отсюда, полная река китов!
Все тогда казалось Кендрику постоянным и неизменным. И вдруг все сломалось, зеркало разлетелось на тысячи осколков, сверкающих под солнечными лучами. И в каждом запятнанном кровью осколке все еще отражалась прежняя наполненная любовью реальность, ожидание чудесного. Теперь все зеркала затянула мгла ночи, они более не отражали ничего. Смерть!
— Не делай этого! — вскрикнул Эммануэль. — Я чувствую такую же боль, как и ты. Но разве ты не видишь, чего они хотят добиться от тебя? Не давай им спуску! Борись с ними, сражайся! И я буду сражаться с тобой рука об руку! Покажи им!
— Для кого теперь все это? Против кого сражаться?
— Ты знаешь не хуже меня. Мы будем первыми, за нами пойдут другие. Проект провалился, для них это только «инцидент». Ты простишь это?
— Мне теперь на все наплевать!
— Итак, ты позволишь ему победить?
— Кому?
— Махди!
— О существовании Махди предположили только на основании пьяного трепа.
— Он сделал это! Он убил их! Я точно знаю!
— Это не для меня, старик. Я не собираюсь гоняться за тенью. Это даже не смешно. Забудь об этом, Менни. Я сделаю тебя богатым.
— Не хочу. Это — плата за трусость.
— Так ты отказываешься от денег?
— Почему же? Я возьму их. Но должен сказать, ты меня очень разочаровал.
А потом прошло четыре года, заполненных беспокойством, суетой и скукой; изредка он словно пробуждался ото сна, удивляясь, когда теплый ветер любви или холодные порывы ненависти проникали в его выгоревшую душу. Но он не уставал твердить себе, что грядет время правых и вспыхнет огонь. И час пробьет, и ничто не сможет остановить его ненависть.
«Махди!
Ты виновен в смерти моих ближайших друзей. Вина твоя столь велика, что можно считать тебя непосредственным убийцей. Мне пришлось распознавать столько тел — растерзанных, скрюченных, истекающих кровью; это тела тех людей, которые значили для меня так много. Глубоко и холодно затаилась ненависть, и она не уйдет и будет жить во мне, пока живу я сам. Я должен вернуться и завершить начатое. Я иду за тобой, Махди! Я найду тебя, кто бы ты ни был и где бы ты ни скрывался! И никто не узнает о моей причастности к этому».
— Сэр, мы уже прибыли.
— Прошу прощения?
— Мы уже подъехали к вашему дому, — сообщил водитель в морской форме. — А вы, наверное, задремали в дороге?
— Какая там дремота?! Впрочем, ты, очевидно, прав. — Кендрик распахнул дверцу. — Мне на все про все понадобится около двадцати минут. Не зайдешь ко мне на чашечку кофе?
— Я не должен выходить из машины, сэр.
— Почему?
— Вы относитесь к «ОГАЙО». Порой у вас без стрельбы не обходится.
На полпути к двери Эван обернулся и посмотрел назад. В конце пустынной, обсаженной деревьями улицы замер у обочины одинокий автомобиль. На передних сиденьях развалились две неподвижные фигуры.
«На ближайшие двенадцать часов вы — собственность государства и должны делать то, что вам скажут».
Человек быстро вошел в комнату без окон, закрыл за собой дверь и в темноте проследовал к столу, на котором находилась маленькая медная лампа. Он включил свет, подошел к аппаратуре у правой стены, уселся у компьютера и коснулся рукой выключателя. Экран ожил. На экране появилась надпись:
Максимальная надежность.
Защита от перехвата обеспечена.
Продолжайте.
Он продолжал делать записи в своем дневнике, и пальцы его дрожали от возбуждения:
«Все пришло в движение. Действующее лицо в пути. Я не могу, разумеется, создавать для него какие-то особые условия. Знаю, что это в высшей степени неординарная личность. Когда-нибудь мы научимся учитывать абсолютно точно человеческий фактор, но этот день еще не наступил. Тем не менее, если он выживет, это будто молнией высветит, как реализуются различные возможности, как происходит выбор».
3
Ориентировочно, полетное время от Энди до базы военно-воздушных сил на Сицилии составляло около семи часов.
В Оман предполагалось прибыть около восьми. Они стремительно мчались над Атлантикой на военном самолете, переделанном «Ф-106 Дельта Дарт», в кабине которого установили два дополнительных сиденья сзади. Сиденья были снабжены откидными столиками. Тонкий луч света падал сверху на столик. Кендрик бегло просматривал листки, которые давал ему человек из «ОГАЙО», — каждый последующий листок вручался только после того, как возвращался на место предыдущий. За два часа двадцать минут он просмотрел первую кипу. Кендрик готов был приняться за вторую, когда черноглазый симпатичный молодой человек слева, представившийся просто как помощник из Госдепартамента, поднял руку.
— Может, немного прервемся, чтобы перекусить?
— Что? Ну, конечно. — Кендрик потянулся. — Было бы неплохо.
— Там может не представиться такой возможности, — заметил гладко выбритый молодой человек.
Эван изучающе посмотрел на него.
— Простите меня, ради Бога; надеюсь, мой вопрос не оскорбит вас. Управление проводит столь ответственную операцию, а вы еще так молоды. Вам чуть больше двадцати.
— Около того, — ответил помощник. — Как раз подходяще для того, что я делаю.
— То есть?
— Давайте обойдемся без комментариев, — парировал спутник конгрессмена. — Лучше займемся едой.
— И выпивкой.
— У нас есть спецзапас для гражданских лиц. — Брюнет помахал рукой, приглашая стюарда в форме капрала, сидящего за переборкой. Стюард подошел. — Белого вина. Боюсь, что кухня Пентагона слишком стандартна из-за курса на снижение расходов. Омары, минога с гарниром из спаржи, вареная картошка. Что закажем?
— Неплохое снижение.
— Омаров, — заказал молодой человек, ухмыльнувшись. — А на десерт — пирог «Аляска».
— Что это?
— Так не расскажешь. Надо попробовать.
Стюард принес заказ и вернулся к себе в отсек. Помощник поднял бокал.
— Ваше здоровье.
— И ваше. У вас есть имя?
— Можете выбрать любое.
— Коротко и ясно. Что, если я буду называть вас Джо?
— Джо — это неплохо. Такое имя меня устраивает, сэр.
— У вас преимущество — вы знаете, кто я, и можете обращаться, называя настоящее имя.
— Только не во время этого полета. Сейчас вы криптоаналитик, а зовут вас Аксельрод. Направляетесь вы в свое посольство в Саудовской Аравии. В общем-то имя ничего не значит. Если кто-либо в полете захочет к вам обратиться, он просто скажет «сэр».
— Вы доктор Аксельрод? — неожиданно вмешался в беседу капрал, и черноглазый молодой человек побледнел.
— Доктор? — переспросил несколько удивившийся Эван и скосил глаза на соседа.
— Конечно, он доктор, — подтвердил помощник.
— Неплохо, — прошептал Кендрик помощнику и сказал, обращаясь к стюарду: — Слушаю вас.
— Пилот хочет поговорить с вами, сэр. Не будете ли вы так любезны проследовать за мной в кабину?
— Всенепременно, — ответствовал Эван, откидывая крышку столика и передавая стакан «Джо». — Вы правы хотя бы в одном: «сэр» он все-таки сказал.
— Мне все это не нравится, — сказал «Джо» уже спокойно, но с некоторым напряжением в голосе. — Все ваши контакты должны осуществляться через меня.
— Вы хотите устроить сцену ревности?
— Забудем об этом, доктор Аксельрод. Помните одно: никаких решений без моего одобрения.
— Вы крутой парень.
— Не более, чем Конгресс, доктор Аксельрод. И я не молодой человек. Пусть моя молодость вас не беспокоит.
— Должен ли я сообщить о ваших пожеланиях пилоту?
— Можете сказать, что я перебью ему руки и кастрирую, если он еще раз осмелится на подобную выходку.
— Я не видел его ни разу за время полета. Знаю только, что он бригадный генерал.
— Для меня он значит не больше нуля.
— Боже ж ты мой! — хохотнул Кендрик. — Конфликт между двумя службами на высоте в несколько километров. Мне это не слишком по душе.
— Сэр, — заволновался стюард.
— Идем, идем, капрал.
В тесной кабине «Ф-106 Дельта Дарт» мерцали зеленые и красные огоньки на приборной доске. Первый и второй пилоты находились впереди, а справа и сзади — штурман с клипсой микрофона на левом ухе. Взгляд его был прикован к экрану компьютера. Эван, нагнувшись, сделал несколько шагов.