В СССР говорили о дружбе народов. Конечно, это была ложь. Одно доказательство: когда забирали человека в армию из какой-то республики, скажем, из Казахстана, он никогда не оставался служить в Казахстане – его всегда направляли куда-нибудь еще. Понятно почему: если надо будет стрелять, то казах в казаха стрелять не станет, а, скажем, в украинца, может быть, и станет.
Сегодня о дружбе народов не говорят и, наверное, это правильно, потому что ее нет. Но не говорят о разгуле национализма, расизма, не говорят о религиозной розни. Об этом не говорят. И, конечно, поза страуса, засунувшего голову в песок, она очень удобная, но до того момента, пока сзади кто-то не подкрадется и не даст как следует по одному месту так, что мало не покажется. Может быть, пора менять позу?
Хочу вас посвятить в некоторые особенности нашей телевизионной кухни. Как правило, программа «Познер» выходит в прямом эфире, то есть не в записи. Есть, правда, исключения. Первое исключение – это когда гость не говорит по-русски. Синхронный перевод точно убивает все, поэтому заранее мы говорим с ним на его родном языке, а потом я себя озвучиваю по-русски, а кто-то озвучивает его. Как правило, такая запись делается незадолго до дня эфира, и поэтому моя прощалка может быть вполне актуальной. Второе такое исключение – это когда гость не может прийти именно в день эфира, скажем, понедельник, а может или в субботу, или в воскресенье. Если это для нас очень важный гость, мы идем ему навстречу, записываем. Но и в этом случае моя прощалка вполне актуальна, потому что запись делается всего за день или за два до эфира.
Но есть третье исключение. Вот как раз с Соломоном Волковым это такое третье исключение. Дело в том, что он приехал в Москву до того, как его «Диалоги с Евтушенко» вышли на Первом канале, и уехал до того, как они вышли. А я именно тогда с ним разговаривал. С тех пор прошло около десяти дней, поэтому моя прощалка никак не может быть актуальной. И поэтому мне говорят: «Сделай что-нибудь вечнозеленое». Я решил, что я этого делать не буду, просто прощалки на этот раз не будет вообще.
Это не значит, что нет тем, которые бы меня волновали. Ну, например, стремление создать народные дружины. Идея, на мой взгляд, в лучшем случае бессмысленная, а в худшем случае – просто опасная. Или вот стремление организовывать какие-то казачьи патрули. По-моему, дело совершенно бесперспективное. Ну, это моя точка зрения. Или, скажем, положение с ВИЧ/СПИДом в России, о котором ничего не говорится, хотя положение чрезвычайно опасное. Или то, что в школах нет преподавания полового воспитания. Кстати, это одна из причин, по которой число инфицированных ВИЧ/СПИД продолжает быстро расти в России. Или, например, безобразное, я бы даже сказал, безграмотное отношение к людям другой половой ориентации. Обо всем этом – в другой раз, когда это будет по-настоящему актуальным.
Давая телеканалу «Дождь» интервью, пресс-секретарь президента Путина Дмитрий Песков разъяснил, как надо понимать критику, высказанную президентом днем раньше относительно того, что Песков назвал «принципом неприемлемости огласки служебного процесса в СМИ».
Ну, я человек туповатый, чем следует объяснить то, что я так и не понял, о чем идет речь. Вот, предположим, на том или ином заседании идет обсуждение какого-то проекта. И предположим, что возникают разногласия. Это подтвердил Дмитрий Песков, сказав: «Безусловно, что все чиновники отстаивают свою точку зрения, иногда случаются весьма жаркие споры в процессе рабочих совещаний, в процессе рабочих согласований». А дальше Дмитрий Сергеевич говорит следующее: «Но спорить через СМИ, через публичную ипостась – это то, что подвергается критике». Иными словами, пока идет обсуждение, можно отстаивать свою точку зрения сколько угодно, но использовать для этого СМИ – ни-ни.
Это понятно, и вообще так это устроено во всем мире. А вот после того, как решение принято, можно высказывать свое несогласие с ним в СМИ и при этом не терять свое кресло?
Вот, например, в самой первой нашей программе «Познер» – это было 12 ноября 2008 года – гостем был мэр Москвы Юрий Лужков, который, отвечая на мои вопросы, сказал, что в свое время назначение губернаторов было оправдано, но что теперь он бы хотел вернуться к более легитимному их избранию. Несколько дней спустя президент Медведев, находясь в Ижевске, высказался в таком роде, что, мол, тот или иной губернатор, конечно, может выражать несогласие с нынешними порядками, но тогда ему следует подать в отставку. А ведь Лужков не сообщил информацию, которая касалась бы обсуждения какого-то вопроса и принятия решения, все это было гораздо раньше.
В общем, у меня есть вопрос к Дмитрию Пескову. Вернее, нет, к Владимиру Владимировичу у меня есть вопрос. Может ли чиновник после принятия решения высказать журналисту свое несогласие без опасения потерять свою работу? И может ли журналист, узнав о таком несогласии, предать его гласности без опасения того, что его уволят?
Все-таки, кто что ни говори, у нас причудливая Государственная дума. Хотя нет, это я сказал не очень аккуратно, а надо говорить аккуратно и без всяких оговорок, мы все это понимаем. Давайте я начну по-другому. Кто что ни говори, у нас в недрах Государственной думы иногда рождаются очень странные вещи.
Ну вот свеженький пример. Депутат от ЛДПР Роман Худяков подготовил законопроект об отмене моратория на смертную казнь для иностранцев, которые совершили на территории России тяжкое или особо тяжкое преступление. Эти сведения я почерпнул из газеты «Известия».
Значит так, если гражданин РФ совершит тяжкое и особо тяжкое преступление, находясь на Родине, ему светит пожизненное заключение. Если же такое же преступление совершит иностранец, читай мигрант, его надо казнить. Кто-нибудь может мне объяснить логику этого предложения? Мол, тяжкое преступление, совершенное российским гражданином у себя дома, чуть менее тяжкое, чем если оно совершено мигрантом.
Между прочим, позвольте вам напомнить, что в смысле тяжести наказания пожизненное лишение свободы будет пострашнее смертной казни. Как показывают научные, я подчеркиваю, научные исследования, преступники, осужденные пожизненно, через несколько лет просят – просят! – чтобы их казнили. Это очень тяжелая участь.
Уж я не говорю о том, что убивать человека есть преступление. И совершенно не важно, кто убивает, человек или государство. И поэтому в наиболее развитых, передовых странах отменили смертную казнь. И, кстати, преступность после этого не увеличилась, а наоборот, уменьшилась.
Вообще мне было бы интересно посмотреть, что случилось бы, если бы русский человек совершил тяжкое или особо тяжкое преступление в стране, где нет смертной казни, например, в Германии, и там бы его казнили именно потому, что он иностранец. Вот как бы отреагировал наш депутатский корпус? Знаете, я не предугадываю, просто говорю: было бы интересно узнать, и вам предлагаю поразмышлять на эту тему.
Вчера, 1 декабря, был всемирный День борьбы со СПИДом. Где-то эта борьба проходит довольно успешно, а где-то не очень. Например, у нас. Когда я начал заниматься этой борьбой в конце 80-х, в Российской Федерации насчитывалось официально около 350 тысяч ВИЧ-положительных. Сегодня их порядка 1 миллиона 300 тысяч – в четыре раза больше. Просто беда. В прошлом году в России умерло от СПИДа 20 тысяч человек, в этом году умрет больше. Это мы точно знаем, хотя окончательные цифры будут известны в апреле. В общем, практически сравнялись с ДТП.
Почему все так плохо? Много причин. Но я думаю, что главная – это отсутствие просвещения и распространение бредовых идей, будто нет такой болезни вообще или что, например, презерватив не предохраняет от ВИЧ.
Кстати, о презервативе. Когда моему внуку Коле было семь лет, ему и его одноклассникам в начальной школе (в Германии, разумеется) стали преподавать основы полового воспитания. В семь лет, представляете? В Германии преподают безо всяких фиглей-миглей, строго, холодно, ну как положено, сдержанно и так далее. И на одном из уроков было сказано, что есть такое смертельное заболевание – ВИЧ, и чтобы предохраниться от него, нужно пользоваться презервативом. Это семилетним мальчикам рассказывается. Но вскоре после этого Коля ехал с мамой в метро, и он увидел там большой плакат, призывавший пользоваться презервативом. И он оглянулся на маму и говорит: «Мама, а если у меня будут отношения с женщиной и у нее будет насморк, а я забыл надеть презерватив, я тоже простужусь?» Ну, вагон грохнул, чуть не сошел с рельсов. Вот такая была история.
А сейчас Коле девятнадцать лет. И знаете, он совершенно нормальный молодой человек, его не развратило преподавание основ, так сказать, полового воспитания и то, что он узнал в семь лет о существовании презерватива. И он точно знает, что презерватив от насморка не предохраняет, а от ВИЧ предохраняет. И мне очень жаль, что многие наши девятнадцатилетние ребята этого не знают. Если бы знали, было бы меньше смертей.
Некоторые мои зрители задают мне вопрос: «Владимир Владимирович, почему вы не говорите ничего про то, что происходит на Украине, неужели вам это не кажется важным?» Кажется, конечно, но, говоря совершенно откровенно, прежде всего – для украинцев, это же их вопрос. Хотят они быть ближе к Западной Европе или к России? Жаль, конечно, что приходится выбирать, но так уж устроено дело. Однако должен вам сказать совершенно откровенно, что, в общем, мне все равно, каким будет этот выбор. Потому что на самом деле Россия от этого не пострадает, каким бы этот выбор ни был. А это уж дело их. И поэтому мне такими странными кажутся вот эта страсть и кипение, которые я наблюдаю по поводу Украины на телеканалах.
Я держусь твердого убеждения, что дело журналиста – информировать свою аудиторию, не высказывать собственную точку зрения, не окрашивать факт своими прилагательными, а просто доводить этот самый факт в полной мере до своей аудитории.