Тем не менее 12 мая, день рождения Московской Хельсинкской группы, я считал бы очень подходящим государственным российским праздником.
Как вы, возможно, заметили, я крайне редко говорю об Украине. Ну, тому несколько причин. Во-первых, я очень плохо знаю эту страну. Я был в Киеве, может быть, за всю жизнь пять раз, в Харькове два раза. Я был в Одессе, но почему-то Одесса у меня не ассоциируется с Украиной, это сугубо личное восприятие, имейте в виду. Во-вторых, я не был на Украине (уж извините, я употребляю русскую литературную норму, говорю «на Украине», а не «в Украине») по крайней мере лет шесть или семь. И последнее: честно говоря, меня вообще не очень интересует, что там происходит. Украинцы сами решают свои дела, и как-то это меня не очень сильно волнует.
Так что сегодня это исключение. Оно связано с тем, что речь идет о знакомых мне людях и вообще о тех людях, которые имеют отношение к СМИ. Дело в том, что пару дней тому назад президент Порошенко ввел санкции против семнадцати руководителей или бывших руководителей различных российских СМИ. Это лица, которые, с точки зрения Совета Национальной Безопасности Украины, «создают реальные и потенциальные угрозы национальным интересам, национальной безопасности, суверенитета и территориальной целостности Украины, способствуют террористической деятельности и нарушают права и свободы гражданина, приводят к оккупации территорий и создают препятствия для полноценной реализации гражданами Украины надлежащих прав и свобод».
Ну, формулировка столь зубодробительна, сколь, скажем мягко, гиперболична. Например, мой коллега, главный редактор газеты «Московский комсомолец» Павел Гусев создает угрозы национальным интересам и национальной безопасности Украины? Нарушает права и свободы гражданина? Ну это же смешно.
Я понимаю, что президенту Порошенко не нравится то, как основные российские СМИ освещают Украину. Сказать по правде, и мне не очень нравится. Думаю, что президенту Путину не нравится, как украинские СМИ освещают Россию или как это делают американские СМИ. Но объявить по этому поводу и на президентском уровне санкции? Это какой-то детский сад. Если не нравится – так не смотрите, не читайте и не слушайте, и дело с концом.
Может, теперь и против меня объявят санкции? Ну, как сделали это с Михаилом Сергеевичем Горбачевым. А может, обойдется?
Позавчера умер один из моих героев – Мохаммед Али. Это был великий боксер и, по моему мнению, вообще лучший супертяжеловес в истории. Не все любят бокс, более того, многие считают его жестоким спортом, который следовало бы даже запретить. Собственно, Али умер от Паркинсона, который, как говорят врачи, имел прямое отношение к бесчисленным ударам, которые он получал на ринге. Но для меня, да и конечно не только для меня, Али был не только великим боксером, он был, как он себя называл, the greatest, то есть «Величайший».
Ну, для начала он принял ислам, тем самым бросив вызов обществу, и вместо своего имени Кассиус Марселлус Клей получил новое – Мохаммед Али. Его отказывались так называть. И на ринге, после каждого раунда, он спрашивал противника: «Как меня зовут? Как меня зовут?» В общем, требовалось мужество для этого поступка.
Потом, уже в самый разгар войны во Вьетнаме, он отказался служить в американской армии. Его знаменитая фраза I ain’t got no quarrel with them Viet Congs («У меня нет ничего против этих вьетконговцев») стала известна во всем мире.
В ответ его лишили титула, запретили заниматься боксом, и это произошло, когда он был в полном расцвете сил. Но ему предлагали компромиссы, на что он отвечал таким образом, говоря о вьетнамцах: «Они меня не линчевали, они не звали меня нигером, они не спускали на меня собак, а вы хотите, чтобы я в них стрелял? Да лучше сажайте меня в тюрьму!» Три с половиной года он не мог выходить на ринг. Потом все-таки Верховный суд США оправдал его, вернее, сказал, что наказание слишком строгое.
То, что сделал Али, это, вообще говоря, пример для многих. Он отказался предать себя прежде всего, он отказался уступить государственной машине, не испугался того, что его – черного мусульманина – просто закатают в асфальт и забудут.
Он не был ангелом, конечно. У него, как у всякого, были свои слабости, свои недостатки, но он стал символом честности и отваги, и не только для Америки.
Среди пятерки моих современников, которых я больше всего хотел интервьюировать, первым стоял Мохаммед Али. Но это интервью уже не состоится.
Через два дня исполняется семьдесят пять лет с начала Великой Отечественной войны. Я очень хорошо помню этот день, хотя встретил я его не в Москве, я в это время жил в Нью-Йорке. Мне было семь лет, я ходил в американскую школу и ни слова не говорил по-русски. Но я знал, что папа мой русский. Это гораздо позже, когда я впервые приехал в СССР, мне дали понять, что никакой он не русский, что он еврей, фамилия его Познер, но тогда я этого не знал.
И вот пришел папа домой с каким-то рулоном, развернул его и кнопками прикрепил к двери стенного шкафа. Это была карта европейской части Советского Союза. Я не обратил на это особого внимания, но потом все-таки стал наблюдать и заметил, что он каждый день, когда возвращается с работы, черным карандашом заштриховывает часть этой карты, причем эти штрихи все ближе и ближе к Ленинграду, к Москве, то есть они движутся на восток.
В конце концов я все-таки его спросил, а собственно, что он делает и зачем он это делает? Я еще видел, как его американские друзья ему выражают соболезнования по поводу того, что скоро Советскому Союзу придет конец, и поэтому тоже заинтересовался.
И он мне ответил:
– Знаешь, эти черные штрихи – это наступление немцев. Видишь, они уже подошли к моему родному Ленинграду и приближаются к Москве. И все говорят, что не сегодня завтра они победят. Но я хочу тебе сказать: они не победят. Нацизм не может победить социализм!
И вот довольно скоро папа стал заштриховывать карту красным. Это было контрнаступление Советской армии (тогда она еще называлась Красной армией). И он мне сказал:
– Вот видишь, я же тебе говорил.
Это был мой первый урок политграмоты.
Как я потом понял, он не во всем был прав. И дело было, конечно, не в нацизме и не в социализме, дело было в неслыханном и совершенно несравненном героизме людей, защищавших свою страну: русских, евреев и многих, многих других. Это был подвиг.
Мне горько думать о том, сколько врали этим людям и их потомкам, как мало им воздали, как плохо жили и живут они – победители и их потомки по сравнению с теми, кого они победили. Но это другая тема.
Сегодня просто хочу еще раз сказать: они совершили подвиг, который останется в веках.
Это была последняя программа «Познер» в этом телевизионном сезоне. Я знаю, что некоторым не нравится слово «последняя», они предпочитают говорить «крайняя», но как-то у меня язык не поворачивается говорить «крайняя программа», что-то не очень по-русски, мне кажется. Не могу сказать, что этот телевизионный год запомнился мне со знаком плюс. Наверное, были хорошие события, но почему-то я их с трудом вспоминаю, неприятные вспоминаются легче. Наверное, это естественно.
Например, такие как скандал с допингом и запрет нашей легкоатлетической команде участвовать в Олимпийских играх в Рио-де-Жанейро. Провальная игра сборной России по футболу. Если говорить шире, то разгул терроризма, трагедия в Париже, гибель нашего самолета. Все тлеющий, а иногда взрывающийся конфликт на Украине. Пожалуй, действия России в Сирии можно было бы назвать удачными, хотя многие с этим не согласятся.
Что касается лично меня, то мои примеры очень частные. Например, чтение книги Евгения Водолазкина «Авиатор», совершенно замечательное произведение, на мой взгляд. Посещение пьесы Шекспира «Ричард III» в Лондоне – был совершенно потрясающий спектакль. Вечер балерины Светланы Захаровой здесь, в Москве, в Большом театре. Словом, искусство было источником моих радостей. А все остальное, в общем, не очень. Впрочем, это очень личное восприятие, оно вовсе не обязательное для всех.
IX2016–2017
У нас вновь возникла тема абортов, тема интересная и показательная. Она много говорит о состоянии общества, да и о состоянии умов. Я вообще противник абортов, лучше бы их не было, лучше бы пользовались противозачаточными средствами, прежде чем заниматься сексом, лучше бы подумали. Но я категорический противник запрета абортов. Почему? Да потому что все равно их будут делать, но не легально, а у каких-нибудь бабок, да или сами себе с помощью вязальных спиц – и будут умирать. Хотите цифры? Пожалуйста. В 1935 году, до запрета абортов, в городах СССР от прерывания беременности умерла 451 женщина. В 1936 году, когда запретили аборты, умерло вдвое больше – 909, а в 1940 году в десять раз больше – 4000.
Вообще аборт не большое удовольствие: когда их разрешили вновь в СССР в 1955 году, делали их без наркоза. Женщина идет на аборт от отчаяния. При доступности противозачаточных средств, при соответствующем общественном климате количество абортов снижается. Например, в 1991 году у нас в России было 3 млн 436 абортов, а в 2015 году – 848 тысяч. Это существенно меньше.
Конечно, есть страны, в которых аборты запрещены даже в случае, если установлено, что от родов женщина умрет. Это такие «прогрессивные страны», как Ватикан, Андорра, Сан-Марино, Мальта, Доминиканская Республика, Эль Сальвадор, Никарагуа… да, и чуть не забыл – Польша. Есть целая туча стран в Азии, в Африке и Латинской Америке, где аборты разрешены, только если роды угрожают жизни женщины, а если нет – то нет. Может, Россия присоединится к ним, вот будет «славно», а?
Мне особенно нравится, когда мужчины требуют запрета абортов, и вообще – когда мужчина решает этот вопрос. А среди мужчин еще больше меня радуют священники, что в Ватикане, что у нас. Им-то что, правда? Одним вообще запрещена близость с женщиной, ну а другие, скажем, переспали, забыв или не пожелав использовать презерватив – ничего, пусть баба рожает, на то она баба.