Я хотел бы высказать определенную мысль по поводу свободы слова. Вы знаете, что я вообще человек западный и считаю, что свобода слова – это одна из самых главных свобод. Без свободы слова не может быть никакой демократии, без свободы слова – диктатура. В общем, все понятно.
Но при этом я всегда считал, что свобода сопряжена с ответственностью. Кто самый безответственный человек? Это раб. За раба принимает решение хозяин: он несет ответственность, а раб выполняет. А самый ответственный человек – это свободный человек, который сам отвечает за себя, за свои слова, за свои поступки и так далее.
И вот исходя из этого, я говорю, что свобода слова возможна до тех пор, пока моя свобода слова не начинает вредить кому-то, пока она не ограничивает свободу другого человека. По-моему, это принципиально важная вещь.
И в этой программе я спрашивал мнение Александра Владимировича Семенова о том, что у нас, в наших СМИ, на телевидении, на федеральных каналах дают слово противникам мер, которые считают необходимыми для борьбы с пандемией и решения вопроса коронавируса. По моему убеждению, эти деятели наносят вред, потому что их могут послушаться растерянные и немного напуганные люди.
Я вам скажу (хотя, конечно, меня будут проклинать): я бы им слово не давал, не в этой ситуации. Эта ситуация, как кто-то сказал, практически как война. А когда война – появляется некоторая необходимость в жесткости. По крайней мере это мое убеждение, пускай меня осудят.
Я убеждаюсь в том, что ничто не обходится без политики, даже пандемия. Ну, к примеру, сначала в разных западных изданиях возник негромкий намек на то, что в России с COVID‐19 дело обстоит плохо. Настолько плохо, что я стал получать письма – и до сих пор получаю – от друзей в Америке, которые спрашивают: «Как дела? Здоровы ли вы? Мы слышали, что у вас все очень плохо, тяжелая ситуация». Ну и мы тоже показывали, как плохо в Италии, в Испании и, конечно, особенно в Америке. Но тут намек другой: мол, смотрите, как у них плохо, а дальше делайте выводы сами, что у нас лучше.
Так было вначале, а дальше дело пошло по-серьезному. Две весьма солидные и авторитетные газеты The New York Times (это в Америке) и Financial Times (это в Англии) опубликовали статьи, в которых было сказано, что реальное число умерших от вируса в России занижается и что оно, это число, может быть на самом деле на 70 процентов выше. При этом, заметьте, ни к одному из врачей, людей, отвечающих за ситуацию у нас, не обратились, сами решили, своими подсчетами – и, собственно говоря, все.
Мягко говоря – непрофессионально. Не мягко я сказал бы так. Рассуждение у них такое: поскольку Россию мы не любим, причем особенно не любим Путина, ничего там успешного быть не может, все там хуже и, следовательно, низкая смертность в России – это обман.
И в ответ на это наши СМИ с удвоенной энергией стали показывать, как там плохо справляются с пандемией, какая там высокая смертность (что правда), и это потому, в частности, что медицина там существует только для богатых… ну и тому подобное.
Вот я смотрю на все это и думаю: ну хорошо, наши, так сказать, противники считают возможным опуститься до такого уровня, довольно-таки мерзкого. Но зачем же нам отвечать примерно таким же образом? Почему бы просто презрительно не проигнорировать это и не опускаться на их уровень? Может, кто-нибудь мне объяснит?
Ровно сорок три года тому назад в Китайской Народной Республике был снят запрет на чтение произведений Шекспира. Да-да, 25 мая 1977 года Шекспир был разрешен наконец в КНР. Почему не разрешали – я не знаю, но тем не менее. Вообще я думаю, что запрещение книги – это показатель не только отсутствия демократии, но и, конечно, недоверия к собственному народу.
Я сейчас читаю, а точнее, перечитываю совершенно выдающуюся книгу, называется она «Жизнь и судьба», ее написал Василий Гроссман. Он завершил работу над этой книгой в 1960 году, это было время так называемой «оттепели» в Советском Союзе, когда казалось, что мрак и ужас сталинского времени ушли навсегда и что наконец люди заживут достойной жизнью. И именно это время сформировало тех, которых потом стали называть «шестидесятниками». Словом, казалось, что наступает новое время, время свободы. Это было, конечно, заблуждение. Хотя всесилие КГБ и сталинского террора все-таки остались позади.
Но книга Гроссмана, разумеется, была запрещена. Я читал ее году в 1970-м, в так называемом «самиздате», то есть в машинописном виде. И, кстати, за это можно было получить срок, и не только за эту книгу, а вообще за то, что читаешь запрещенную литературу, ты мог попасть в тюрьму. И вот эта книга «Жизнь и судьба» вышла в 1988 году, когда Гроссмана уже не было в живых.
Почему я сегодня это вспомнил? Да потому что, перечитывая эту книгу, я вновь совершенно потрясен ею. Вот что надо было читать к 75-летию Дня Победы. Но еще я думал и думаю о всех тех замечательных авторах и книгах, которые были запрещены либо отчасти запрещены в Советском Союзе. Ну, «Мастер и Маргарита» Булгакова, «Доктор Живаго» Пастернака, «По ком звонит колокол» Хемингуэя, «Скотный двор» и «1984» Оруэлла, стихи Цветаевой, Мандельштама, Бродского и еще длинный список.
Чего боялись, почему запрещали книги? А наверное, чтобы люди не задавали вопросы, чтобы люди не особенно думали.
И сегодня встречаются люди, которые ностальгируют по Сталину, ностальгируют по советским временам. А что это за люди? Это, как правило, люди, которые не жили в то время, им рассказывают какие-то байки, довольно странные, и они верят. Или же это люди, которые действительно тогда жили, но которые не очень интересовались ни литературой, ни свободой, ни самостоятельным мышлением.
Конечно, запрет на книги – это, может быть, самое отвратительное, что характеризует общество. Я думаю, что об этом стоит задуматься.
В прошлое воскресенье русскому поэту Иосифу Бродскому исполнилось бы восемьдесят лет. В связи с этим много, даже очень много говорили о нем – как на телевидении, так и на радио, и в печати, читали его стихи. В общем, восхищались, что, конечно, правильно. Но почему-то ничего или почти ничего не говорили о том, как в «славное» советское время Бродского шельмовали, преследовали, судили, давали срок, оскорбляли.
Помню, я тогда работал у Самуила Яковлевича Маршака, и помню, как он возмущался по поводу суда над Бродским и потом давал мне читать записки, которые сделала во время суда Фрида Вигдорова, а потом это издавалось в «Самиздате» под названием «Судилище».
Я подумал: почему об этом ничего или почти ничего не было сказано в день восьмидесятилетия великого поэта, Нобелевского лауреата, которого лишили гражданства и вышвырнули из страны под бурные аплодисменты подлецов и подонков? Почему не воспользовались этой датой, чтобы напомнить всем и каждому, в какой стране мы жили, и чтобы выразить глубокое сожаление о содеянном?
Другому русскому поэту, тоже великому, но не столь известному, сегодня исполнилось бы сто лет. Его имя Давид Самойлов. Ему тоже досталось, хотя не так, конечно, как Бродскому. За то, что он подписал письма в защиту диссидентов Синявского и Даниэля, рассыпали книгу его стихов, которая должна была выйти из печати.
Вообще, я мог бы перечислить все имена русских писателей и русских поэтов, сосланных, высланных или расстрелянных советской властью… Но тогда трех минут бы не хватило.
Я очень люблю стихи Давида Самойлова и хотел бы сегодня, в день его столетия, прочитать одно из них. Оно коротенькое, но я очень его люблю. Вот это стихотворение:
Я вышел ночью на Ордынку.
Играла скрипка под сурдинку.
Откуда скрипка в этот час —
Далеко за полночь, далеко
От запада и от востока —
Откуда музыка у нас?
Я бы хотел сказать несколько слов по поводу того, что происходит в Америке, а также по поводу того, что у нас говорят и пишут об этом.
То, что мы видим сейчас в Америке, не ново. Такие взрывы негодования происходили и раньше, достаточно вспомнить 1992 год, когда горел Лос-Анджелес из-за избиения афроамериканца Родни Кинга. И тогда тоже были грабежи, и была кровь, и было насилие. Но, правда, это было только в Лос-Анджелесе.
То, что происходит сейчас, – такого еще не было. В течение двенадцати дней и ночей в десятках городов десятки тысяч людей выходят на улицы и протестуют. Вся страна по сути дела охвачена этим. Это новый виток. Во многих случаях полиция переходит на сторону демонстрантов. Молодежь, и чернокожие, и белые, выступают вместе, без озлобления.
Есть ли безобразия? Конечно, есть. В любой стране народные волнения приводят к таким вещам, как сожжение автомобилей. Бьют витрины, грабят магазины. Вспомните Европу 1968 года, вспомните Францию и желтые жилеты прошлого года. Да, это бывает, к сожалению, но не в этом суть.
Применительно к Америке суть заключается в том, если уж говорить совсем коротко, что вот уже двести с лишним лет человек с черной кожей находится в положении гражданина второго сорта. Все у него – второго сорта. Медицина, образование, работа, оплата труда, район проживания, судебные решения, словом, все, и вообще демократия – второго сорта.
То, что происходит в Америке сегодня, не что иное, как реакция именно на это. Убийство полицейским одного афроамериканца, конечно, ужасно, но это, так сказать, триггер, нажатие которого привело к происходящему.
Что же касается того, что пишут и говорят об этом у нас, буду совсем краток. Говорят и пишут люди, которые плохо разбираются в Америке, которые там не жили, а если и жили, то, как правило, жили как иностранцы и недолго, а не как американцы. Это люди, которые смотрят на эти события со своей колокольни и поэтому ошибаются, потому что надо залезть на колокольню другого, чтобы его понять. Это люди, уж извините, которые на самом деле относятся к чернокожим не так, как к белым. Это люди, которые на самом деле, в значительной степени, являются расистами. Может быть, они этого не понимают, но это так.