Многие древние рукописи сообщают о том, что знания были ограничены или доступны только некоторым. Это была особая каста людей, которые имели доступ к познаниям. Могу привести такой пример: в течение длительного времени католическая церковь запрещала рядовым верующим читать Библию, потому что в Библии заключается познание, которое они, как считала эта элита, не должны знать, они его не поймут.
Сегодня высокие технологии, о которых мы говорили здесь, сделали любые познания доступными, их уже никак не закроешь, они есть для всех. И от этого, конечно, есть несомненная польза, но ведь можно сказать, наверное, что есть и определенный вред. Пользу объяснить труднее, вред – легко, как всегда бывает: черное объяснить легче, чем белое.
Я просто иногда вспоминаю книгу Мэри Шелли об ученом Франкенштейне, который создал искусственного человека, а тот в свою очередь в конце концов убил своего создателя. И вот я задаюсь вопросом: не создает ли человечество нечто такое, что в конце концов его погубит? То есть человек сам еще мог не дорасти до уровня того, что он изобрел.
Этот вопрос, как мне кажется, по крайней мере, не тривиальный.
Я хотел вам рассказать такую историю. На днях я был в ресторане, за столом сидело много народу и, конечно, ни на ком не было масок, потому что мы ели. И я спрашиваю человека, который сидит напротив меня: «А вы вакцинировались?» Он отвечает: «Нет, и не собираюсь». Я спрашиваю: «А почему, собственно?» – «Да вот не хочу и все. Это мое право». Я говорю ему: «Да, конечно, вы имеете право. Ну а вы имеете право, например, заразить меня, если вы заболеете оттого, что вы не вакцинировались? У вас тоже есть это право – меня заразить, имеете такое право?» Молчит. Я говорю: «Вы, наверное, женаты, у вас есть дети, а вы имеете право их заразить, потому что у вас такое настроение или такие убеждения?» Тоже как-то молчит.
И вот я подумал, что есть немало людей, которые отказываются вакцинироваться, в частности, в нашей стране. И при этом они оперируют такими понятиями, как «права человека». Но права человека – это все-таки ограниченная вещь: твое право является твоим, пока оно не становится опасным для других.
Мне очень нравится, как сделали в Израиле. Там не вынуждают и, по-моему, нигде пока что не вынуждают людей вакцинироваться, но сделали так. Они все открыли: кино, театры, рестораны, магазины, все что угодно – все открыто. Но если у вас нет справки о том, что вы вакцинировались, то вы попасть туда не можете. Все очень просто. Не хотите? Не надо. Но тогда есть некоторые ограничения, чтобы другим от вас не стало плохо.
И мне жаль, что у нас так не делают. Я ведь человек крайне либеральный, как вы понимаете, и очень внимательно отношусь к понятию «права человека», но это обоюдоострая штука. И мне жаль, что в этом мы проявляем некоторую мягкотелость, я бы сказал. В других областях – совершенно не проявляем, а иногда даже жестоко ограничиваем, а вот в этом – непонятная для меня мягкотелость. Предлагаю вам над этим подумать.
После того, что произошло в Казани, опять заговорили о необходимости отмены моратория на смертную казнь. Вот в связи с этим я бы хотел сказать следующее.
Первое. Неужели кто-то предполагает, что смертная казнь может напугать такого человека, который стрелял в детей? Ведь это явно человек ненормальный, и таких людей никакие законы не останавливают, ведь это очевидно. Я не стану говорить о террористах, которые, как вы сами знаете, взрываются, чтобы убить других, для них смертная казнь абсолютно не является чем-то сдерживающим.
Кроме того, статистика очень убедительно показывает, что в тех странах, где в свое время отменили смертную казнь, количество тяжких преступлений не только не возросло, а уменьшилось. Это парадоксально, но это правда.
И еще, если мы с вами ценим христианские заповеди, вне зависимости от того, верующие мы или нет, храним их и соблюдаем как нечто основополагающее, то давайте вспомним, что они запрещают убивать. И когда мы казним человека, за преступление, разумеется, – мы все-таки становимся убийцами. Об этом тоже стоило бы подумать.
Самое тяжелое наказание – это пожизненное заключение. Подумайте сами: всю жизнь быть за решеткой и там умереть.
По поводу того, что произошло в Казани, у меня много вопросов. Например, каким образом разрешили этому человеку иметь оружие? Я считал, что прежде чем дать такое разрешение любому человеку, надо тщательнейшим образом его проверить, а не так, как сейчас это делается. Слишком легко, в этом смысле, доступно оружие, и попадает оно в самые опасные руки.
В завершение я бы хотел сказать следующее. Я за отмену моратория на смертную казнь и за принятие закона, который отменяет смертную казнь, – именно закона, вместо моратория. Вот и все.
Говоря об Андрее Дмитриевиче Сахарове, я бы, пожалуй, добавил, что его многие не любили. И сегодня у нас немало людей его не любят. Придумывают о нем всякие вещи, вроде того, что он был подкуплен западными спецслужбами. Стоит подумать пять секунд, чтобы понять, какая это глупость и тупость. Человек был предельно засекречен, с него не спускали глаз наши собственные спецслужбы, он никуда не мог уехать. Поэтому никакие доллары ему были совершенно ни к чему. В общем, это такая злостная и злобная придумка, непонятно для чего.
За что не любят Сахарова? Я вам скажу, за что, по-моему. За то, что он своим поведением, своей принципиальностью, своим свободолюбием, своим нежеланием прогибаться перед властями служил живым уроком. Мы понимали, что он прав и что, по идее, и мы должны так же себя вести, но у нас-то духу не хватало, а у него вот это мужество было.
Я не делаю из Сахарова кумира. Да ему это было бы противно вообще. И он, как и всякий живой человек, ошибался, я не во всем был с ним согласен. Но в главном он был прав. Прав в том, что советская политическая система лишает человека выбора и свободы и что она по своей сути античеловечна. И к тому же всесильна – может сделать с человеком все, что захочет, в том числе и уничтожить, что и было сделано много раз с очень большим количеством людей. Он этого не страшился, а мы страшились. Он громко, во всеуслышание говорил, а мы молчали.
На самом деле при взгляде на него нам становилось неловко, а то и стыдно. И в общем, за это его и не любили, и не любят.
Сегодня, 31 мая 1962 года, был казнен Адольф Эйхман. Для тех, кто не помнит или вовсе не знает, кто это такой, я напомню. Это был штурмбанфюрер Отто Адольф Эйхман, один из наиболее активных членов СС, отвечавший за так называемое «окончательное решение еврейского вопроса». Для тех, кто не помнит или не знает, что это такое, напомню: за этим выражением скрывался план уничтожения всех евреев до последнего человека.
В 1946 году Эйхман сумел бежать из лагеря, где держали арестованных эсэсовцев, и скрылся. И до 1950 года жил в маленькой деревушке на юге Германии. А потом сумел по подложным документам бежать в Аргентину. Вообще в Аргентине и в целом ряде южноамериканских стран было довольно много нацистских преступников, в частности, в Парагвае. Почему так получилось и как – это вопрос совсем другой, так что я сейчас вдаваться в это не буду.
Так вот, Эйхман бежал в Аргентину и жил там, в общем-то, припеваючи, пока его не нашел «Моссад». Как вы, наверное, знаете, «Моссад» – это разведывательная спецслужба Израиля. Они его нашли и невероятно ловким образом похитили и привезли в Израиль, где он был судим и 31 мая 1962 года повешен. Ему было пятьдесят шесть лет.
Вы знаете, что я противник смертной казни, я за пожизненное заключение, но не об этом я хотел сказать, а вот о чем. Эйхман до конца не признавал своей вины. Он говорил: «Я, как солдат, выполнял свой долг, я выполнял приказ».
Вот как вы думаете, солдат несет ответственность за выполнение приказа старшего? За выполнение преступного даже приказа – он несет ответственность? В некоторых армиях предусматривается право солдата отказаться от выполнения приказа, с которым он не согласен, который он считает преступным. Правда, его будут судить, но его могут и оправдать. Как по-вашему, это правильно?
Чаще всего моя программа выходит в прямом эфире. Я вообще считаю, что прямой эфир – это и есть настоящее телевидение, то есть происходит то, что никто не может предсказать, ни ведущий в моем лице, ни мой гость, у которого я беру интервью, ни вы, зрители, не знаете, что будет через секунду. В этом сила телевидения: человек становится свидетелем происходящего в тот момент, когда это происходит.
Но иногда у меня бывают и исключения из этого правила. Так случилось с интервью, которое я брал у летчика-космонавта Волынова, так как он не смог или не захотел приехать в московскую студию, и мне пришлось вместе со съемочной группой поехать к нему в Звездный городок. Я, кстати, не виню его, никаких претензий у меня нет, все-таки как ни говори – коронавирус, а ему восемьдесят шесть лет.
Я не смог записать свою «прощалку» там, в музее, сразу после интервью, как я обычно делаю. Так что вот это получается отдельная запись.
С того дня прошло несколько недель, и я могу оглянуться назад и вспомнить, что произвело на меня самое сильное впечатление из этого интервью. Пожалуй, это то, что когда я спросил у Бориса Валентиновича, полетел бы он в космос сейчас, если бы ему сказали: «Хочешь? Можешь лететь!» – он, не задумавшись ни на секунду, ответил «Да». Причем мне кажется, что он даже обрадовался.
Я часто задумываюсь над тем, что подавляющее большинство людей живет, уж извините, довольно однообразной, предсказуемой, скучноватой жизнью. Более того, это большинство избегает неизведанного, незнакомого, неожиданного. Но есть люди – и в этом я совершенно убежден, – которые двигают человечество вперед. Их немного, но именно они определяют наше будущее. Невзгоды, несправедливость, удары судьбы… Их ничто не останавливает. Я бы даже сказал, что они часто делают то, что делают, вопреки и несмотря на всеобщее мнение, что делать этого не следует или что это просто-напросто невозможно. А они это делают. И побеждая, внушают нам надежды.