— Хватит болтать, — сказал сон.
— Вот говорят, что любовь и голод правят миром, — сказал приезжий. — Интересно бы знать — куда это они правят! Городок-то ведь ждет… Там гуси отскакивают от мотоциклов, там воскресенье не начинается без водки, там в магазине я купил книжку «100 затей для умелых рук» и в речке поймал пескаря. Я не заметил в городке ни любви, ни голода, но я заметил тоску по необыденному. Как ты думаешь — может она править миром?
— Не мешай мне работать! — сказал сон. — Я не могу работать в таких условиях! Сейчас все другое.
— А что? — спросил приезжий. — Ты мне уже снишься?
— Да. Снюсь! — сказал сон.
— Вся моя беда, — сказал приезжий, — что, в сущности, я никогда не был уверен в том, где я нахожусь. То ли мне здесь снится, что я там, то ли мне там снится, что я здесь. Вот, например, дворник… надеюсь, он мне не станет пылить в нос.
«Вжик, вжик…» — сказала метла дворника, но пыли не было. Так разве что немножко, самую малость.
— В этом городе есть пивные? — спросил приезжий у дворника, когда тот приблизился.
— В этом городе нет пивных, — сказал дворник. — Вы нездешний?
— Я приехал издалека, — сказал приезжий.
— Амнистированный? Или турист? — спросил дворник.
— Вы оригинально мыслите, — сказал приезжий.
— Эх, разве это сейчас ценят, — сказал дворник. — Работаю дворником, а мог бы быть фтизиатором.
— Что такое фтизиатор?
— Откуда я знаю? — сказал дворник.
— Вы, я вижу, тоже нездешний.
— Мы все нездешние, — сказал дворник.
— Слушай, дворник, — сказал приезжий. — По-моему, сегодня должно что-то случиться. Как по-твоему?
— Черт вас знает, — сказал дворник. — Так и шастаете тут, так и шастаете.
— Не твое дело, — сказал приезжий. — Я люблю видеть сны какие мне хочется.
— Это приятно? — спросил дворник.
— Не всегда, — ответил приезжий. — Но всегда чревато.
— Чем?
— Событиями, — сказал приезжий. — Тебе не кажется, что сегодня должно что-то случиться?… Уже случилось…
Он так сказал потому, что из-за угла кафе вышли две женщины. Одна средних лет. Другая помоложе.
— Это тебе снится, чудак, — сказал дворник.
— Нет. Это уже не сон, — сказал приезжий.
— Принесите мне чего-нибудь горячего, — попросила та, что постарше.
— Валентина Николаевна, — сказала молодая. — Здесь кто-то спит.
— Ничего. Поспит и проснется, — та, что постарше, наклонилась к спящему. — Ох!… — сказала она, выпрямившись.
— Валентина Николаевна, что с вами? Женщина тихонько засмеялась, потом вытерла слезы и наклонилась снова.
— Спишь, — сказала она. — Ты все-таки пришел, бродяжка… Дай я хоть погляжу на тебя… Похож.
— На кого похож? — спросила молодая.
— Изменился… На себя похож…
— Валентина Николаевна, а кто это?
— Это? Страшный человек.
— Господи…
— Самый большой лентяй на свете. Чемпион лентяев. Старая школа.
— Вы его знаете?
— Немножко. Это мой муж, — сказала она. — Бывший, бывший… Я его не видела полжизни… Она тряхнула спящего за плечо.
— Проснись. Приезжий открыл глаза.
— Ты знаешь, пока я спал, мне пришла в голову одна идея, — сказал он. — Я понял, почему я не люблю ходить в театр… Покупаешь билет, и тебе показывают живых людей, как в трамвае. Но в трамвае это стоит четыре копейки. Конечно, если без багажа. С багажом дороже… Ну ладно, я еще посплю. У меня там был ряд интересных встреч. Я не досмотрел, чем все это кончится.
Он опять закрыл глаза.
Но женщина схватила его за плечи и стала трясти.
— Э-э, нет, не выйдет, — приговаривала она. — Ты у меня сейчас проснешься как миленький. Ну… вставай.
Тогда приезжий поднялся.
— Может, поздороваешься наконец? — спросила женщина.
— Здравствуй, Валя, — сказал приезжий. — Я слышал, ты стала известной актрисой. Или мне это приснилось? И ты все еще играешь официанток?
— Валентину Николаевну знает весь свет, — с вызовом сказала молодая.
— По-моему, вы официантка, — сказал он ей. — В этом кафе.
— Откуда вы знаете?
— Знаю, — сказал приезжий. — У вас в кафе мухи есть?
— Начинается, — сказала актриса.
— Да вы что, гражданин, — сказала официантка. — Спятили? Наше кафе лучшее в районе… Какие мухи?
— В тех кафе, где бываю я, крошка, все официантки выносливые, — сказал приезжий. — И вежливые. Все. До единой.
— Я вас не оскорбляла…
— И умные, — добавил приезжий. — Там заказ клиента угадывают по глазам…
— Не люблю таких, — сказала официантка. — Все переиначиваете.
Приезжий стукнул кулаком себя по ладони.
— Могу я достать в этом кафе пару хороших мух?! — спросил громко. — Или нет? Я вас спрашиваю! У меня ящерица не кормлена!
— Слушай, не пугай человека… Какая ящерица? — спросила актриса.
— Я ее отнял у юных натуралистов, — сказал приезжий и, приоткрыв коробку, показал маленькую скучную ящерицу.
— Ой, зелененькая… — сказала официантка.
— Вы хорошая девушка, — сказал он.
— У нас этих ящерок сколько хочешь, — сказала она.
— Вы плохая девушка, — сказал он.
— Прошу вас, идите… Нам нужно поговорить, — сказала Валентина Николаевна.
Официантка сказала — хорошо, потом кивнула на него, покрутила пальцем у виска, понимающе подмигнула Валентине Николаевне, поднялась по ступенькам кафе, отворила своим ключом дверь и ушла внутрь.
— Ну, рассказывай, — устало произнесла актриса.
— Я перед сном глядел на ящерицу, и мне приснился крокодил в виде дворника.
— Я хочу знать, как ты живешь, где ты живешь, кем ты работаешь?
— Я живу хорошо, — ответил он со смирением. — Я живу везде. Я работаю поводырем крокодила.
— Жаль, — сказала она. — Я думала, мы с тобой поговорим как люди.
— Валя, мы и говорим как люди, — мягко возразил он. — Только в слово «люди» мы вкладываем разный смысл. Как всякий неталантливый человек, ты любишь сложности.
— Я тебя не понимаю.
— Ты меня никогда не понимала.
— Не обольщайся, — сказала она. — Я тебя всегда понимала. Поэтому мы не вместе. И насчет неталантливости ты врешь. Болтун несчастный. Значит, так и проиграл в игрушки всю жизнь?… Все так же спишь, все так же бездельничаешь, все так же рассказываешь байки и затеваешь споры с кем попало… Это ты любишь сложности. Я живу понятно и просто. А ты закрученный, как штопор.
— Нет, Валя, я не люблю сложностей. Это они меня любят. Что может быть проще желания поспать? А мне все время мешают, будят. Вот и ты всегда будила меня невпопад.
— Работать надо, голубчик, работать! — сказала она. — Все люди работают и создают ценности!
— Это не одно и то же. Валя, — сказал он. — Работать и создавать ценности. Ладно. Не хочется спорить.
— Лекции читаешь… — Голос у нее стал злым. — Интересно бы знать, какие ТЫ ценности создаешь, соня несчастный!
— Сейчас покажу, — сказал он и оглянулся на подходившую официантку.
— Я мух принесла, — сказала официантка.
— Понятно? — спросил он у актрисы.
— Ладно. Я пойду, — сказала она. — Не думала, что мы с тобой так встретимся. Мне казалось, что я тебя еще немножко люблю… Иллюзии, иллюзии… Дуры мы, бабы.
— Прости меня. Валя, если можешь.
— Бог подаст. Чужой человек, — сказала она.
— Ничего ты не поняла, — сказал приезжий. — Вот смотри…
И он обернулся к официантке.
— Слушайте, у вас же таких ящерок полно, — сказал он, — а вы этой мух принесли. Она усмехнулась.
— Эта вроде уже знакомая, — сказала она.
— Поняла? — спросил он у женщины средних лет и, видимо, средних способностей, он всегда знал это, но был уверен, что это поправимо.
Актриса смотрела на него с яростью.
— А теперь ступай, — сказал он. — Я не досмотрел сон. Ты меня разбудила, когда начиналось самое занятное.
Они обе ушли.
РАНЬШЕ ОН БЫЛ СПОКОЙНЫЙ.
Вечер. Сад. Половодье цветов и листьев. На каменной скамье две женщины. Пожилая нанизывает бусы. Молодая поет:
В сновиденьях моих
Мы друг к другу прильнули,
Мы с тобою вдвоем,
Мы с тобою вдвоем.
Если серьги в ушах
У меня шевельнулись,
Это ты шевельнулся
В сердце моем.
Молодая положила лютню на колени.
Платье белое на ней из прозрачного шелка, вышито маленькими букетиками мирта и желтых цветов. На голове гирлянда из шиповника и веток чемерицы.
Она сорвала пучок мяты и, растирая ее между пальцами, надушила горячий воздух вокруг.
— Ох, не люблю я эту песню, — сказала старая. — Все поешь, все поешь. А ведь уже который год замужем. Пора остепениться.
— Подожди, Анита… — сказала молодая и быстро встала. Беглыми движениями она поправила волосы, опять села. — Кажется, приехали.
— Глаза бы не глядели… Ты же вся горишь…
— Иди, Анита… Иди… Я счастлива… — сказала она, глядя на идущих по дорожке.
Впереди высокий. Длинная борода, длинные волосы.
— Здравствуйте, синьора Джиоконда, — сказал он.
— Здравствуйте, синьор Леонардо, — ответила она тихо.
— Можешь сегодня не переодеваться, — сказал невысокий полный человек (ее муж). — Синьор Леонардо писать не будет. Он уезжает.
— Вы уезжаете?
Она поглядела на него недоверчивым взглядом крестьянской девушки, удивительным у такой взрослой и нарядной дамы.
— Уезжаю, Мона Лиза… Войне с пизанцами конца не видно. Мне синьория заказала военную картину…
Спутники Леонардо стояли молча.
— А как же мой портрет? — спросила она.
— Я вернусь, Мона Лиза… как всегда… Прощайте.
И Леонардо ушел со своими спутниками.
— Как всегда, — сказал муж, глядя ему вслед. — Вам не кажется, синьора, что ваш портрет несколько затянулся?…
Мона Лиза ничего не отвечает, и муж уходит, пожав плечами.
А Мона Лиза наклоняет голову и снимает слезинку со щеки.
Она снова берет лютню:
Встала я задула свою лампу,