– Врут, – вмешался Эрл. – Максимум две!
– Какая разница, майор! – проскрипел Маккейн. – Наши эксперты подтверждают, там действительно ядерный заряд. Даже одной килотонны хватит, чтобы уничтожить ракетные шахты и всю базу заодно. Русские дали президенту час на размышление, и тот выложил карты на стол. Игра проиграна…
– Та-ак… – повторил Свайгерт.
– Джек, ты должен присутствовать при инспекции. Майор Эрл даст команду открыть крышки шахт, а луноход заглянет туда своей камерой. Проклятье… Приказ для майора уже здесь, сейчас его раскодируют. Ну и еще просьба, Джек. Из Вашингтона прислали новое коммюнике взамен того, что мы должны были зачитать. Тут какая-то чушь про нашу мирную научную базу, про будущие совместные исследования с русскими… Это надо озвучить непременно в скафандре и на фоне лунохода… Спасибо, не в обнимку с ним! Джек, давай ты это зачитаешь. Я не смогу. Я молча рядом постою, я не гордый. А?
– Понимаю, Джон, – очень серьезно произнес Свайгерт. – Это работа для астронавта, да.
В гробовом молчании они с Эрлом пристегнули друг другу свежие баллоны и вышли из тамбура обратно на Луну.
Там Эрл сделал странное. Он руками повернул Свайгерта к себе лицом, жестом приказал отключить рацию, а потом уткнулся шлемом в шлем и заговорил. Голос был слышен глухо, но отчетливо.
– Джек, вы старше меня и опытнее, – быстро сказал Эрл. – Но я тут командир. Дайте совет. Как командир базы я еще не получил никаких приказов. О чем говорил конгрессмен Маккейн – вообще не слышал, рация случайно выключилась. Допустим, я убежден, что русские блефуют. Ирвинг садится на экскаватор, цепляет луноход и тащит его как можно дальше от площадки. Экскаватор справится… наверное. А вы с Джоном выходите на площадку и читаете старое коммюнике. Про оружие возмездия и мир во всем мире… А о чем там русские договорились с президентом, это их дела и их проблемы. Вся планета будет слушать вас. Вся планета будет знать – у нас тут ракеты. Теперь скажите, Джек… Что мне делать?
– А если долбанет? Вся планета будет знать, что американцы притащили на Луну атомную бомбу и сами сдуру на ней подорвались?
– Да ничего не долбанет! – заорал Эрл. – Русские такие же обманщики, как и мы! У нас нет ракет на Луне, потому что нет денег, и все через задницу, и весь проект «Горизонт» – через задницу! Один сплошной блеф! А у русских нет бомбы, потому что они всегда брали нас на пушку! И мы всегда пугались! И сейчас испугались! Реактор там на луноходе! Хреновый! Сифонит, как дырявый! И ничего больше!
– Готов проверить? – Эрл видел, как Свайгерт щурит глаза в улыбке. Ехидная улыбка человека, который старше и опытнее и видал такое, что тебе не снилось. И не хочет тебе помогать. Хочет, чтобы ты сам решил.
Потому что есть вещи, которые надо решать самому.
Майор Эрл сделал шаг назад.
А Свайгерт усмехнулся и включил рацию.
– Признаться, я скорее рад, – сказал он. – Понимаешь, это может прозвучать не очень патриотично… Но будь все по-нашему, мне бы пришлось сегодня лгать в глаза всему человечеству. И потом остаток своих дней прожить во лжи. И Маккейну. И Президенту. И тебе. Мы все были бы обязаны постоянно врать людям. Кто-то скажет, это ложь во спасение. Коммунистическая угроза и так далее… Мир во всем мире… Национальный престиж опять-таки… Но мне кажется – может, я неправ? – что национальный престиж не покупается враньем. Рано или поздно нас разоблачат. И это будет такой удар по самолюбию нашей нации, которого она, ей-Богу, не заслужила. А ты как думаешь?
Эрл пожал плечами. В скафандре это было незаметно, но Свайгерт вроде бы понял.
Они медленно зашагали к луноходу.
Тот приподнял телекамеру и уставился на них.
И то ли он это сделал мягче, спокойнее, чем раньше, то ли просто ушло нервное напряжение, но жест лунохода показался Эрлу дружелюбным.
– А ракеты – да черт с ними, – сказал Свайгерт. – Зато теперь все точно знают, что американцы были на Луне.
И помахал луноходу.
Спереди у того были два больших объектива, словно глаза. В одном из них, наверное, шевельнулась пылинка или проскочил солнечный блик, но Свайгерту вдруг показалось, что луноход ему подмигнул.
Анна Ветлугина, Дмитрий МаксименкоБомба мира
Август 1880 года выдался в Петербурге на редкость холодным, и старожилы видели в этом плохое предзнаменование. В один из таких на редкость промозглых вечеров юная особа в сером капоре нервно прогуливалась взад-вперед по набережной Мойки. Коричневое платье немодного покроя выдавало в ней провинциалку, подол его, забрызганный крупной грязью, намекал о недавней долгой дороге, а загорелое голубоглазое лицо, обрамленное выцветшими прядями, – о крестьянском образе жизни. Вот только телосложение для крестьянки она имела слишком хрупкое.
За ее тонким силуэтом на пустынной набережной следили двое, стоявшие неподалеку у моста. Мальчик лет шести с черными испуганными глазами и кудлатый пес, вызывавший в памяти поросшие репейником пустыри. Барышня между тем размышляла о вещах крайне неприятных, отчего взгляд ее, обращенный на воду, выражал отчаяние.
…Она звалась Алевтиной и была дочерью покойного Николая Степановича Задонского, богатого крестьянина. Дед ее получил вольную после принятия конституции 1826 года и удачно разводил овец, из шерсти которых потом придумали валять валенки. Мать умерла в родах, отец же любил единственное дитя так сильно, что твердо решил дать ей образование не хуже, чем у детей потомственных дворян. С этой целью позвали одного месье, и спустя какое-то время нежная дружба его с тринадцатилетней ученицей зашла слишком далеко. Когда потрясенный отец выгнал мерзавца, последствия общения были заметны уже всем. Алевтина родила мальчика и назвала его на французский манер Грегуаром, хотя окрестили его, конечно, Григорием. Николай Степанович, будучи широкой души, решился признать внука и даже смог простить блудную дочь, но что-то надломилось в нем с тех пор. Убежденный трезвенник, начал он пить горькую и через три года умер, попав под лошадь.
…Пес и мальчик продолжали неотрывно следить за барышней, а она мучительно думала. Куда пристроить этих двоих, в первую очередь, конечно, сынишку? Этот черноглазый, не похожий на нее ребенок, как ни странно, приходился ей сыном. Она, впрочем, тоже не напоминала его мать, поскольку сама выглядела, как девчонка.
Волновал ее еще один вопрос, совсем нерадостный: удастся ли быстро и легко утонуть в реке, ведь покойный батюшка в свое время обучил ее недурно плавать.
Впереди изгибалась линия мрачных домов, уходящая к горизонту, над ней тускло поблескивал купол огромного собора. Какое в этом городе все большое… Алевтина и так с детства была малорослой и худощавой, а тут вообще мышкой себя почувствовала. Вот городище-то, этот Петербург. Вроде и столицей быть перестал, а поди ж ты! Раньше родное село казалось ей значительным по сравнению с соседней крошечной деревенькой. А тут такое обилие улиц, переулков и окон, за которыми прячутся незнакомые жизни… Толпы людей, куча повозок, снуют туда-сюда, того гляди раздавят. И все какие-то угрюмые, хоть и одеты многие щеголями. Зато река убрана чудо как красиво – таких набережных девушка даже представить себе не могла.
Сегодня утром, когда они, наконец, добрались до города, Алевтина чуть не заплакала от ужаса и беспомощности перед этим каменным муравейником. Только слезли путешественники на землю с попутной телеги, как тут же их облепили коробейники, а потом и попрошайки, говорящие на ломаном русском, – ни шагу ступить! Насилу отбились. Хорошо, еще Трезор зарычал вовремя. Но нельзя было праздновать труса, и она решительно распахнула перед голодным сыном дверь в какой-то трактир. Трезору велела ждать снаружи, пока не вынесет косточек.
И вот чудо: вдалеке, в гуще табачного дыма мелькнуло знакомое лицо, благородно обрамленное черными кудрями!
– Пьер! – закричала она что есть силы. Обедающие обернулись, но пропускать не спешили. Споткнувшись о чьи-то протянутые в проход ноги, Алевтина упала, а когда поднялась – увидела его почти рядом, он пробирался к выходу.
– Пьер… – выдохнула она, схватив его за рукав.
– Не имею чести знать вас, сударыня, – ответил он с ужасным акцентом и выскользнул за дверь. Тут же с улицы донесся лай Трезора.
Она хотела выбежать следом, но удержалась и все-таки купила два пирожка. Один дала сыну, а другим подманила убежавшего пса. Потом они все вместе случайно оказались на набережной, и там Алевтине пришла мысль утопиться. Но сначала нужно было обеспечить будущее этих двоих… Как она ни сдерживалась, слезы все-таки покатились по щекам. Трезор, несмотря на запрет, подошел и виновато вилял хвостом, а Грегуар мялся чуть поодаль. Шмыгнув носом, она отвернулась от них и чуть не наступила на ногу какой-то немолодой даме.
– Поосторожней, девонька, – голос звучал ласково, – чего плачешь?
Девушка хотела объяснить, но вместо этого вдруг зарыдала.
– Смотри-ка, красивая какая! – продолжала дама – А одета плохо. Пойдем со мной, на платье заработаешь, плакать больше не будешь.
Всхлипывая, Алевтина поманила рукой сына и приготовилась уже идти с незнакомкой, как вдруг раздался крик:
– Оставь ее в покое! Не терпится заработать, греховодница старая?
Через дорогу подбегала молодая женщина в белом платке, из-под которого выбились длинные косы. Глаза яростно сверкали из-под низко посаженных бровей.
Трезор залаял и начал принюхиваться, а пожилая госпожа резко отступила к парапету:
– Да мы просто разговариваем. Бедное дитя нуждается в утешении.
– Ты уже многих в своем заведении утешила! Смотри, городового позову!
После этих слов добрая дама поспешно удалилась, а женщина с косами сердито объяснила:
– Совсем стыд потеряли. Видят, девушка в горестных чувствах, и сразу как коршуны налетают!
Что с вами, сударыня? Может, и впрямь помощь нужна?
Алевтина с отчаяньем посмотрела на незнакомку:
– Мне некуда идти, понимаете… Я думала отыскать одного господина, но обозналась, кажется…