– Пермская операция… – начал было верховный правитель, но девушка его оборвала:
– Я не закончила. На кого мы опираемся? Кадеты. Промышленники и фабриканты. Землевладельцы и торговцы. Буржуазия. Они хотят вернуть все, как до революции. Но их мало. А крестьян – сто сорок миллионов.
– Я никогда не признаю черный передел, – сказал Колчак. – И я за земства.
– Жаль, Корнилов погиб, – вздохнула Татьяна. – Он мог бы вас переубедить. Кто привлечет крестьян на свою сторону, тот победит в этой войне. И я боюсь, это будут большевики.
– Пермская операция закончилась победой. Удача нам сопутствует. Когда летнее наступление завершится успехом, откроется дорога на Москву. Мы сможем соединиться с белым Югом и Севером – Деникиным и Чаплиным. На Юге симпатии казачества теперь на нашей стороне. Чаплин с англичанами Вологду взяли и Ярославль.
– Красные собирают против нас кулак. Все на борьбу с Колчаком! Лучших своих командармов привлекли – Каменева, Фрунзе. Наконец-то наладили подготовку офицеров. У них и политики есть. Тяжеловесы причем, не то что ваш Пепеляев. Они смогут убедить рабочих и крестьян. Наврут им с три короба.
– Генерал Нокс обещал оружие.
– Нокс много чего обещал, – возразила гостья. – Вы вот с Чаплиным соединиться хотите, но вы знаете, как англичане к нам относятся? Спросите офицеров, что из Мурманска – британцы нас за людей не считают. Для них мы колония. Они прибыли сюда грабить и колонизировать. В Архангельске уже чуть ли не бурские концлагеря. Неужели вам нравится такая интервенция? Интервенты всех стран – соединяйтесь! Вот к чему вы Россию ведете, да?
– А тебе-то какое дело до России? – вскипел Колчак и, подойдя вплотную, бросил с ненавистью: – Немка!
Лицо Татьяны побагровело, лоб пошел пятнами.
– Татарин! – выпалила она в ответ.
Колчак смолчал, поиграл желваками, сверля ее взглядом, затем резко отвернулся и прошел к окну.
Татьяна хотела выбежать вон, но удержала себя, осталась посреди кабинета.
– Прошу меня простить. Был несдержан, – сказал Колчак, не поворачиваясь.
Гостья прошла к стулу и снова села.
Не глядя на Колчака, сказала в воздух:
– Бабушка очень не любила маму. И великая княгиня Мария Павловна – тоже. Они говорили, что мама – немецкая шпионка и реакционистка… А ведь мама в Англии выросла, и родным ей был английский. Они с папой на нем да на русском разговаривали. Я вот немецкий и не знаю, хотя пытались учить. А Алешу – даже учить не пробовали. Так что когда вы меня немкой назвали…
Татьяна не договорила.
Отойдя от окна, Верховный правитель взял стул и сел рядом, положил ногу на ногу, сверху сомкнул руки в замок и опустил на них подбородок.
– На горячие источники бы сейчас, в Японию… – сказал он тихо.
– Что?
– У меня суставный радикулит с тридцати лет, как в Арктике был, а сейчас мне сорок четыре. Порой скручивает так, что ходить не могу… Только семья моя это видела да Анна Васильевна.
– Мне жаль.
– Не извиняйтесь, – Колчак тяжко вздохнул и добавил: – Да уж… Вот тебе, бабушка, и Месопотамский фронт.
– Знаете, Александр Васильевич, если подумать, судьба России всегда решалась людьми иной крови. Мы ничем не хуже.
– Что вы предлагаете? Вы тут меня разнесли. Дело моей жизни по кусочкам разобрали. Что мне делать, чтобы мы выиграли?
– Я пока не знаю, – ответила Татьяна. – Но я обязательно придумаю.
– Тогда думайте быстрее. Прошу вас.
Часть 3Черная гвардия
После разговора с Колчаком Татьяна вернулась на «Везучий». Со дня включения ее в состав штаба Александр Васильевич назначил Татьяну комендантом бронепоезда и основной задачей вменил охранять установку и рефрижератор. Девушка заняла бывший вагон Залесского, а Отто Карлович остался в гостевом. Иногда верховный правитель использовал «Везучий» для поездок на фронт к войскам. Остальное время бронепоезд-гигант стоял напротив Омского железнодорожного вокзала, став местной достопримечательностью.
Зайдя в свой вагон, Татьяна заперла дверь и села работать с картами. Раздался телефонный звонок. Девушка оторвалась от заметок и пошла к телефонному столику, но звонить уже прекратили, тогда она взяла телефон и, разматывая провод, дотянула аппарат до рабочего стола, чтобы успеть поднять трубку.
Позвонили снова.
– Я слушаю, – сказала она.
– Ку-ку, – ответили на том конце, и через пару секунд взрыв сотряс вагон. Древесная щепа прошила пространство. В той стене, где стоял телефонный столик, образовалась дыра, через которую повалил дым – загорелась обивка. Вся в занозах и крови, надсадно кашлявшая Татьяна вытащила из ящика стола наган и спряталась за железной печкой, стоявшей в вагоне. Шашка осталась в прихожей – не добраться. Снаружи послышались торопливые голоса, что-то покатилось по полу.
«Гранаты!» – поняла Татьяна, вжавшись в печку. Та была едва теплая – топили еще утром. Последовали оглушительные взрывы. Осколки ударили по печке. Татьяна раскрутила карусель – мысленно вращала плоскость поляризации, тем самым непрерывно переключая личности в голове. Ей нужен был план. Внутри заныло узнавание – в окопах империалистической войны случалось так же, хотя часть личностей настаивала, что война называлась второй отечественной, но главное – люди в ее голове бывали в таких передрягах.
«Закидали гранатами, пойдут добивать», – подсказывал чужой опыт.
«Подпустим поближе», – убеждал чей-то голос.
«Готовься! Сейчас полезут германцы-беляки-красные!» – каждая личность ждала тех противников, к которым привыкла.
Когда в вагон забрались враги, зашарили среди обломков мебели, Татьяна высунула из-за печки краешек лица и ладонь с револьвером.
Грудь. Голова. Следующий.
Грудь. Голова. Следующий.
Грудь. Голова.
Три мужчины упали на пол вагона. Последний успел пальнуть в ответ, почти прострелив печку, – на стенке, к которой прижималась Татьяна, вздулась шишка. Один противник был еще жив, силясь привести в действие гранату, похожую на жестяную коробочку. Татьяна знала эту модель – морока, тут открути, там нажми, здесь потяни. Очень безопасная, но неудобная. Без особой спешки девушка выстрела выжившему в голову, потратив последний патрон.
Неужели все – только три врага? Татьяна рассматривала тела – с виду это были обычные мещане.
Раздались хлопки. У дыры, уже внутри вагона, стоял высокий здоровяк, простым и круглым лицом напоминавший приказчика. Но глаза выдавали безжалостного убийцу.
Закончив аплодировать, он сказал:
– Совнарком и Владимир Ильич передают вам свой горячий привет.
– Мне говна не надо, – ответила Татьяна, стерев кровь с иссеченного осколками лица, и перехватила наган за ствол, чтобы бить рукояткой.
С извиняющимся видом здоровяк вытащил из-за пазухи длинный тяжелый клинок, в котором Татьяна узнала медвежий нож Самсонова. Отец любил брать такой на охоту.
Дела плохи. Мужчина весил раза в три больше ее – сам как медведь, а таким куском железа он ее за один удар ополовинит.
Раскручивая карусель в своей голове, он судорожно искала личность с опытом окопной рукопашной, чтобы разряженный револьвер против ножа. Был один красный… Карусель замерла. Чужая личность, как перчатка, обтянула Татьянин разум.
– Папироски не найдется? – плавно, как кошка, Татьяна скользнула вперед и с ходу пнула противника в пах, но одернула ногу – это было обманкой. Лезвие ножа просвистело там, где должно было быть ее колено, и тут в руку, сжимавшую нож, прилетел удар рукояткой нагана. Нож выбило на пол, но верзила тоже был не промах – кулак его левой руки врезался Татьяне в грудь, отбросив ее, словно куклу, на стол, за которым она еще недавно работала. Зарычав, убийца навалился на нее, прижимая голову к столешнице здоровенной пятерней. Другой рукой, разбитой наганом, он неловко шарил у себя за пазухой.
Шею Татьяне вывернуло, аж позвонки захрустели – она боролась с его рукой, но уже понимала, что жить осталось секунды, – когда убийца нащупает оружие, он вспорет ее прямо тут, словно жертвенную овечку.
Против воли она заметила картину на стене, оставшуюся каким-то чудом висеть после взрыва. С прижатой к столу головой все, что она могла видеть, – это гималайский пейзаж: синие горы и синее небо, разделенные цепочкой снежных пиков. И было там нечто, что она не замечала раньше, но разглядела теперь, потому что смотрела на картину кверху ногами. Между небом и землей, среди горных пиков, лежала скрытая от взора смертных Шамбала – Татьяна была там, она вспомнила это четко и ясно.
Убийца нашарил наконец свое оружие, а Татьяна обрела свое.
Она отшвырнула от себя здоровяка, и тот рухнул на обломки мебели в другом конце вагона.
Ей было так хорошо и радостно. Она неспешно пошла к убийце, ведя рукой по стене, и ее растопыренные пальцы оставляли в дереве глубокие царапины.
На убийцу было забавно смотреть – он перепугался. В его руках был окопный нож-кастет, но он отбросил оружие, осознав его бесполезность. Вместо этого он задрал штанину и вытащил из голенища карманный револьвер. Не дав ему времени взвести курок, Татьяна произнесла секретную стоп-фразу. Мужчина замер, задрожав всем телом. Револьвер так и остался наведенным на нее. Пока длилось окоченение, Татьяна подошла и пальцами вырвала убийце горло. Под хлюпающие звуки агонии она вернулась к картине и поправила ее. Вот, теперь висит ровно.
– Хватит, Кондратий Витольдович, отпустите, – прошептала она личности, заполнившей ее без остатка. На улице послышались крики, топот ног, дребезг сабель в ножнах.
– Долго же вы реагировали…
Татьяна выбралась из вагона. Ее обступили солдаты и матросы из поездного десанта. Кто с чем – кто с винтовкой, кто с шашкой, кто в одних кальсонах.
– Жива ли, матушка? – спросил войсковой старшина.
– Где Зиверс? – перебила Татьяна.
– В город уехал. Сказал, оперу смотреть будет.
– Собирай людей, Филипп Кузьмич, – Татьяна взяла его за рукав, заглянула в глаза строго. – Всех бери. Цепляйте горные пушки к «остинам». Оружие берите все, что найдете, и патронов побольше.