Всемилостивейшая Государыня!
Древнейший град, прежде бывшего царствия, а потом Империи Российской, припадает к стопам своих монархов, да изъят будет от восьмидесятичетырехлетнего забвения, да обновится благоволением своих монархов, да покрытая сединами глава его возрадуется о напоминании древних его заслуг!
Видя столь долговременное забвение, в которое подвержен есть, размышлял о древнем своем состоянии и дерзаю краткую повесть заслуг и верности моей, также и пользе, перед очи монаршие представить, да не затмится веками оказываемое усердие мое к владетелям России, и если сие меня из забвения и оставления не извлечет, да будет сие, по крайней мере, свидетелем, что в горести моей испускал я болезненный глас, но что рок несчастный мой превозмог и пользу, и правость, и заслуги, и милосердие.
Молчу о начале моем, сокрытом темнотою времен, однако не я ли первый поднял главу свою против опустошителей и покорителей России, т. е. татар? Не из недр ли моих подвинулся с воинствами великий князь Димитрий Донской на разрушение силы Мамаевой? Не я ли претерпел тяжкое разорение при том же великом князе от злобного Тохтамыша, и трупами наполненные мои стены, сожженные здания и обагренная вся земля кровью моих граждан – не суть ли знаки моего усердия?
Не из стен ли моих ходили сии победоносные войска, которые Одоев, Козельск, Можайск, Вязьму, Белев, Воротынок и Смоленск к Российской державе приобщили? Из стен моих потом подвинулись и те воинства, которые Казань, Астрахань и Вятку покорили; а Великий Новгород и Псков, пользующийся своими вольностями, принуждены были мне уступить, и вечевые их колокола, привезенные в мои стены и повешенные на моих бойницах, суть знаки моей верности.
Подвигшаяся Девлет-Гиреева сила окружала мои стены, предместья мои сожгла; погибли тут именитые мои чада, но верность моя не была поколеблена, и имел после всего вскоре я удовольствие почти зрить с бойниц моих разбитие сего самого Девлет-Гирея под Молодями, где единый из любезных моих сынов, князь Воротынский, прославился.
Воздвигнулись потом из стен моих воинства – Полоцк, часть Литвы и Лифляндию покорили, хотя переменою счастья лишилась Россия сих своих завоеваний, но верность моя к своим царям равновесие против счастья и побед содержала. При младом царе Феодоре Ивановиче пришедшие татары тщетно облежали мои стены, прогнаны и рассеяны, оставили только знаки сынов моих победы, и вечный знак сооружения Донского монастыря тому есть верный памятник.
Много источников слезных пролили очи мои, когда смертью царя Феодора Иоанновича пресекся корень моих царей, корень сидящих на Московском престоле: Рюрика, Святого Владимира, и Владимира Мономаха. В тоске моей не знала я <Москва>, куда убежище иметь; я, союз брачный древнему происшествию предпочитая, бывшей на ложе с ним правление над собою предала и только за отречением ее, по ее повелению, брата ее, Бориса, возвела на престол свой.
Не сведомо мне было тогда его злодейство, что он руки свои обагрил в безвинной крови моих прежних государей. Но таинство, сокрытое от меня, видно пред Господом было; Борис в беспокойстве препроводил время царствования своего, а сын его от хищной же руки погиб. Сие время заблуждения моего, заблуждения, а не неверности.
В Самозванце мнила зрить последнюю отрасль моих государей, с радостью недра мои ее приняла, увенчала его царским венцом и под власть его предалась. Поступок внешний мой виновен был, невинно было сердце. Вскоре лесть Самозванца открывается, любезные сыны оружие приемлют, защищают веру и отечество, хищника пленяют и, доказав его вину, предают жестокой казни. Тогда, лишенная отрады и надежды видеть уже древних моих государей непосредственно текущую кровь, царствующую надо мной, обратила я очи мои на избавителя моего, на кровь Рюрикову и Владимирову, на ближнего свойственника моих царей, и державство ему вручила.
Шуйский лишь в смутности время царствования своего препроводил; самозванцы умножились, повсюду кровь русская лилась, и разделенная Россия к пагубе своей приближалась. Терзая внутренность свою и не находя способов сопротивляться, я гибель – не роду царскому – царя предпочла опасению России, предала его литовцам, дабы возведением сына Сигизмундова Россию успокоить.
Сие новые несчастья ошибки моей последовали: поляки, овладев частью Москвы, ни Владислава не давали, ни обещаний своих не содержали, и гибель моя уже приближалась, когда мои же любезные дети, изгнанные междоусобием, Трубецкой и Пожарский с другими россиянами, избавили меня от ига вражеского, дали по претерпении моем мне свободу оказать паки совершенную мою верность к моим государям.
Глаголют все естественные и народные права, что по окончании царского племени народ вступает в первобытные свои права избирать себе нового царя или переменить законы. Воспользовался ли я сим? Нет. Но свойственника по женскому колену, внука брата царицы Анастасии Романовны, Михаила Федоровича Юрьева Романова, малолетнего и в изгнании находящегося, на престол российский возвела.
Напрягая все свои силы в помощь малолетнему государю, от междоусобий, от шведов и поляков Россию освободила, родителя его, Филарета Никитовича, из плена извлекла, и утвердила престол его.
Ту же верность сыну его и внуку, царю Феодору Алексеевичу, сохраняла, даже когда смерть, скосив дни его в цветущей младости, опять меня в младенческое правление ввергла. Я сперва малолетнего брата его, остроумного Петра, а потом, по возмущениям стрелецким, брата Иоанна на престол возвела.
Сопротивляясь всем бунтам стрелецким, среди его опасностей покрывала его моим щитом и телесами любезных чад моих, была первая свидетельница его младенческим, но героическим забавам, в отсутствии его хранила ему верность. Увы! Сей самой меня оставил. Сей, по нужде ли, для учреждения флота и торговли и для близкого надзирания производящейся войны, или гнушаясь старых моих обычаев, перенес столицу во вновь отстроенный во имя его град.
Источники слез, как у вдовицы, потекли из глаз моих, умолкли веселые клики в моих стенах, и гусли, молчащие на сухих древесах, повешены зрились. Колико часто звучные победы и полезные отечеству установления не возвеселяли сердце мое, но мгновенное и редкое видение моего монарха пронзало душу мою. Лучшие мои граждане, отвлеченные от стен моих, в чуждую землю пошли утвердить жилище свое, толпы поселян посланы были обрабатывать болотистую и неплодную землю, здания мои, за неповелением их возобновлять, сокрушались, и новые запрещено было строить.
Наконец, скончался сей государь, живший долго по числу трудов своих, но мало для пользы России. Преемница его, Екатерина, также вскоре дни свои прекратила; и внук Петра Великого, Петр Алексеевич, в младых летах взошел на престол российский.
Утешились очи мои видением младого государя, возобновилась надежда в сердце моем, видя его опять любящего праотеческий град. Но как тень проходит, так прошло счастье мое; и сей младой государь, подобно расцветшей лилии, пал под острия смертной косы.
Две сестры в юных летах и две тетки остались наследницы к престолу, и собравшиеся вельможи избрали Анну, дщерь царя Иоанна Алексеевича, но избрали с положением пределов ее власти и владычеству. Не могла я терпеть, быв всегда облагодетельствована моими государями, чтобы границы власти их полагали, и вскоре, разрушив все условия, беспредельно на добрую веру ее предалась.
Увы! И сия также воздала мне отделением себя от стен моих, и во все время царствования ее уже очи мои не зрили лица ее.
С того же времени и доныне лишилась я удовольствия зрить пребывающих монархов в стенах моих. Елизавета и ныне царствующая Екатерина лишь на малое время удостаивают меня присутствием своим. Но увы – такое присутствие, – присутствие, показующее самое их, моих государей, неудовольствие; насилу явятся в град мой, в древнюю столицу предков своих, спешат его оставить, дабы с веселием возвратиться на невские берега.
Ни стечение множества благородных, потомства тех, кои пролили кровь свою для службы отечества, ни бесчисленного <числа> народа, радостными восклицаниями изъявляющего свою верность и усердие к государям, ни святость мест, знаменитых многими чудесами и почивающими божьими угодниками, ни гроба праотцев своих, ни древние здания, где <обитали?> прежние мои государи, положившие основание величеству России, и ни прекрасные окружности мои сдержать и привлечь сердца их не могут.
В горести своей самый сей прискорбный поступок государей моих тщусь оправдать, взирая на красоту вновь созданного града, на величество протекающие реки и на цветущую торговлю в оном. Но, Всемилостивейшая Государыня, воззрите на мое состояние! Древние развалины мои имеют некоторые приятности, смешанные еще с полезностью; приятны они тем, что самую древность мою в Вашей Империи представляют; полезны тем, что воспоминают разные услуги, учиненные отечеству.
Во мне зрится непространное и нехорошее здание старинного дворца за золотой решеткой; там царь Иоанн Васильевич жил; там видно то окошко, коим от грозящего ему наказания расстрига спастись хотел, но, гнетом Божиим гоним, преломив ногу, опять в царские чертоги был внесен и достойную месть за свои преступления приял; тут существует еще Красное Крыльцо, где изменник Басманов от руки Шуйского наказан был; откуда Нарышкин, за государя своего претерпевая, на острие копий стрельцами низринут был.
Еще известны места, где за верность свою убит стрельцами Языков, и где Долгорукие, отец о сыном, жизни лишены. Священные здания, сооружения и знак набожия твоих предков, суть купно свидетели их добродетелей и напоминатели, где императорским венцом венчалась, где помазалась священным елеем и сан монарший священным обрядом важнее учинила, к вящему привлечению верности и любви народной.
На что я исчисляю все знаменитые места? Пространство, приличное прошению моему, возможет ли все оное поместить? В стенах моих созданные божественные храмы представляют единые памятники таких побед и приобщения к России, как Покровский собор, и прочие, другие созданы в память какого знаменитого врагов поражения, как церковь Покрова в Кудрине – поражения второго Самозванца, вором Тушинским именованного.