ной в летопись Гиршау.
И вот к XVIII веку уже все верят в ужасы тысячного года; о них часто говорят проповедники и монахи, для которых особенно важны упоминания о завещаниях и дарах в пользу Церкви. В 1769 году англичанин Робертсон[29] впервые дает окончательную формулировку идеи и собирает все подтверждающие ее источники. Его работа, переведенная на французский язык, распространяется на волне англомании и начинает изучаться в школах. Мишле и ему подобным остается лишь состязаться в украшении готовой темы живописными подробностями.
Двухтысячный год
Если Апокалипсис создан для того, чтобы пугать людей, он должен был бы, по правде говоря, скорее напугать тех, кто живет в эпоху двухтысячного года. Для них – то есть для нас – отнюдь не сама круглая дата тысячелетия звучит угрозой наступления конца света: к этой идее приводят куда более серьезные и правдоподобные размышления об обстоятельствах нашей жизни. Тем, кто сегодня обращается взором к заре нашего тысячелетия, меньше чем кому-либо пристало смотреть на живших тогда людей с жалостью, как на запуганных существ. Да, эти люди жили в жестокое время, они в полной мере ощущали на себе непостоянство природы, страдали от неумения бороться с этими превратностями, от эгоизма и злонамеренности многих из своих собратьев. Однако – и на последующих страницах мы неоднократно увидим тому подтверждение – в это время были уже заметны признаки обновления мира, которые подтвердились дальнейшими историческими событиями, и те, кто умел видеть, воспринимали эти знаки. А главное, ни одному человеку не давалось право объявлять наступление конца света. Бог не хочет Апокалипсиса. Люди же с тех пор не раз имели возможность его осуществить.
Глава II МЕЖ ДВУХ МИРОВ
Итак, не будем больше говорить о конце света. Лучше поговорим об эпохе тысячного года. Однако поскольку речь идет о том, чтобы оживить образы людей того времени, восстановить их нравы, представить себе их жилища, их кухню, их костюмы, то надо признать, что это задача не из простых. Может быть, изобретатели «ужасов тысячного года» включили их в свои сочинения по той же причине, по которой древние картографы изображали чудовищ, заселяя ими «неведомые земли»?
Достойный вызов
X век и первая половина XI века весьма скудны в отношении сохранившихся источников. Ученые последних ста лет не без труда сумели описать события этого периода на основе хроник, летописей, отдельных королевских или сеньориальных актов и даже на основе сохранившихся поэм. Сегодняшние же историки, которые пренебрегают «событийной» историей и предпочитают прослеживать развитие общества, в первую очередь основываясь на экономических изменениях, с отчаянием заявляют, что почти ничего не знают о десятилетиях, непосредственно предшествовавших 1000 году и следовавших за ним. От этого времени не осталось тех «полиптиков»[30], что были столь многочисленны во времена Карла Великого и его ближайших потомков и обстоятельно описывали большие домены[31] королей и, в особенности, аббатств, тех полиптиков, которые Марк Блок[32] назвал «поражающими воображение описями сеньориальных владений». Слишком мало сохранилось также текстов договоров, свидетельствующих о частных сделках. Завещания есть, но они мало что сообщают о конкретных вещах. В рукописях есть некоторое количество миниатюр, но о них нельзя с полной уверенностью сказать, что они действительно отражают реальность, увиденную глазами художника. О постройках и говорить нечего, от жилищ бедноты вообще ничего не осталось. Даже мельниц. Даже сельскохозяйственных орудий. Даже посуды. Даже мебели. Даже одежды…
«История не может живо представить себе время, от которого не осталось даже вороха одежды». Для тех, кто вознамерился оживить эпоху 1000 года, это замечание братьев Гонкур[33] должно звучать как вызов. Достойный вызов.
Потому что неправда, будто, не имея каких-то обрывков ткани, историк не в состоянии воссоздать жизнь эпохи. Если от нее осталась одежда — тем лучше; но далеко не одна одежда создает многоцветие жизни. Это многоцветие, как я уже писал, во многом зависит от того, во что люди верят. Еще больше оно зависит от природной среды, от общественных установлений, от деятельности людей.
Следовательно, как бы скудны ни были источники, вполне возможно представить себе костюмы, лошадиные сбруи, оружие, предметы обихода, дворцовые и, в особенности церковные, постройки, а иногда и более скромные здания. Даже вопросы питания и гигиены не полностью ускользают от нашего анализа. Так же как представления о нравах, о проявлениях любви и ненависти.
Великие изменения
Наиболее заметная особенность данной эпохи состоит в том, что это была эпоха великих изменений. Говоря точнее, это был поворотный пункт. Конечно, вопреки тому, что пишет Эмиль Гебхардт в своей книге «Сочельник тысячного года», запуганные толпы не теснились у стен Латеранского дворца[34] в ожидании неизбежной и окончательной катастрофы, чтобы затем возликовать после полуночи, поняв, что ничего не случилось. Во-первых, 31 декабря не считалось в те времена последним днем года, во-вторых, на последующих страницах мы увидим, насколько это описание вообще далеко от реальности. Однако если люди того времени и не ожидали конца света, они, пусть неосознанно, были участниками и свидетелями гибели одного мира и становления другого мира.
Все хорошо представляют себе эпоху Каролингов или, точнее, первую ее половину до начала X века. Повседневная жизнь того времени, без особых пробелов, была воссоздана профессором Рише[35] в книге, вышедшей в той же серии, в которой выходит эта книга. От эпохи после распада империи Карла Великого сохранилось очень мало исторических документов, и для историков наступили «сумерки», на которые в свое время сетовал Жорж Дюби[36]. Когда же «сумерки» начали постепенно рассеиваться — а полностью они рассеялись лишь к концу XI века, — занимающаяся заря осветила уже совершенно новый пейзаж. Наиболее явной и наиболее рано обозначившейся его чертой были, конечно, «белые одеяния новых церквей», воспетые вскоре после 1000 года Раулем Глабером. По правде говоря, это были, конечно, не совсем те церкви, которые видел Рауль, а скорее те, что были построены около 1100 года или чуть позже и оставили после себя существующие доныне фрагменты или следы. Еще более значимым для повседневной жизни стало появление новых форм общественного устройства, экономическое обновление, притягательная сила возрождающихся городов и, возможно, новое осмысление определенных моральных требований христианства.
Таким образом, даже если бы не было никакой возможности непосредственно получить информацию о десятилетиях, обрамляющих 1000 год, очень о многом можно было бы догадаться. Зная, откуда шли и куда пришли люди того времени, можно было бы восстановить пройденный ими путь, как можно отыскать русло высохшей реки. Конечно, это достаточно рискованный метод, но, по счастью, нам и не придется постоянно к нему прибегать.
Итак, у нас есть более или менее прямые свидетельства о тех изменениях, к которым привела в будущем эта наметившаяся тенденция к возрождению. По крайней мере, возьмем на себя ответственность за это утверждение. Однако, чтобы не вводить никого в заблуждение, повторим, что скудость документальных источников, касающихся экономической жизни, начинается с X века и продолжается в течение всего XI века. Присоединимся также к тонкому замечанию Жоржа Дюби: «Человек, описывающий в отдельных главах данные о IX веке, а затем о XI и XII веках <…>, возможно, напоминает зрителя, позволившего себе излишне увлечься простым изменением освещения сцены в театре».
Тысячный год стоит на границе двух различных миров, однако в течение долгого периода неизвестности, частью которого он является, наверняка происходило больше постепенных и незаметных эволюционных процессов, нежели резких изменений.
Глава III МНОГО ДЕРЕВЬЕВ И МАЛО ЛЮДЕЙ
Сразу же оговорим: внешний вид земель, где обитали три или четыре поколения людей, которым было суждено пережить 1000 год, скорее всего мало изменялся на протяжении их жизни. Жители всех европейских стран всю свою жизнь видели вокруг себя пейзажи, основным элементом которых был лес.
Заселение земель
Разнообразие и удивительная изобретательность современных методов исследования позволяют восстановить, по крайней мере в основах, процесс заселения земли. Самым классическим методом исследования является, конечно, кропотливый анализ письменных источников, но он далеко не всегда дает нужные результаты. Топонимика более результативна: подробное рассмотрение всех географических названий, которые возникли в эпоху, предшествующую изучаемой, позволяет выявить на карте территории, на которых такие названия не встречаются, и таким образом определить, где находились целинные земли интересующей эпохи. Более того, многие топонимы переводятся как «расчищенная земля»: в Северной Франции это все слова, включающие элемент «essarts», в Южной Франции — слова на «artigue», в Италии — на «ronchi»; есть также множество подобных германских и английских суффиксов. Местности, названные подобным образом, без сомнения ранее были покрыты лесом или, по меньшей мере, кустарником. Однако развитие современных методов анализа позволяет проводить и прямое исследование почвы: на аэрофотографиях выявляются некоторые особенности поверхности, незаметные при наблюдении с земли и позволяющие специалистам судить о предшествующем состоянии растительности. Еще более точен анализ глубинных слоев почвы, например пластов торфа: кажд