Сельская местность во Франции и в США — две разные планеты. Все несравнимо: объем пахотных земель, общее настроение и взгляды тех, кто их обрабатывает. Все настолько различно в этих двух мирах: история, география, социология. В сельской местности США мы сталкиваемся с разительными контрастами. То это бескрайние поля, обрабатываемые впечатляющей техникой, где фермер — это и инженер-механик; одним словом, технический прогресс… То нищета, как в «Табачной дороге»[31] или в «Гроздьях гнева»:[32] убогие грязные хижины, где ютятся бедняки, ставшие жертвами стремительно меняющейся экономики. В двадцатые годы остро встал вопрос: как жить в сельской местности, когда «сердце страны» бьется в Нью-Йорке, Чикаго, Филадельфии или Бостоне, когда индустриальное и финансовое процветание преображает США словно по мановению волшебной палочки? Создается впечатление, что фермеры были брошены на произвол судьбы, как дети или безработные. Но это не совсем так.
Сельское хозяйство
Показательна даже терминология. В США нет крестьян. Термин «крестьяне» предназначен для европейцев, либо работающих на крупных землевладельцев, либо привязанных к клочку земли скромных собственников, объединенных в общину, служащую фундаментом для современного индустриального общества. Крестьяне — это прошлое. Фермеры — вот настоящее и будущее. Конечно, не все фермеры в Северной Америке являются собственниками. Многие берут землю в аренду, и они составляют, особенно на Юге США, самую бедную категорию. Но цель каждого — стать полноправным хозяином земли, и многие этого добиваются. А аренда земли — всего лишь промежуточный этап. Природные условия способствуют подобной тактике. Во все времена спекуляция землей разоряла или обогащала фермеров. Земля продается, и тем дороже, чем больше она культивирована, чем больше вокруг поселений, шоссейных и железных дорог.
Создание фермерского хозяйства требовало значительных капиталовложений; кроме того, необходимо было знание техники. Немногие из недавно прибывших иммигрантов рисковали стать фермерами. Нужен был хотя бы небольшой американский опыт, чтобы пойти на подобную авантюру. До конца XIX века в США еще существовали нетронутые земли. Те, кого привлекали риск и спекуляция, обосновывались на землях, еще не внесенных в кадастр федеральными органами власти. Незаконно поселившиеся на незанятой земле надеялись окончательно завладеть ею. Они вырубали кустарники, строили дома, начинали возделывать землю, помогали соседям, а когда земля приобретала цену, продавали ее и отправлялись на Запад осваивать новые участки. Этим объясняются непрерывное переселение и основные особенности сельской жизни.
Несомненно, американский фермер любил землю, но не до такой степени, чтобы отказаться от перемещения с места на место. Напротив, в нем проснулся дух коммерсанта, а земля — объект коммерции. Она покупается, она приносит доход, она продается. В результате сельское хозяйство оказалось тесно связанным с финансами. Это был брак не столько по любви, сколько по расчету, возникали частые ссоры, даже желание порвать отношения, но они продолжали оставаться вместе. Если бы не было кредитов, что бы стало с фермерами? А если бы не инвестиции в землю, разве банки не потеряли бы беспримерный источник доходов? Фермеры брали займы, чтобы расширяться; они расширялись, чтобы расплатиться. Они сосредоточивали все свои усилия на одном: получить как можно более высокий доход. Необходимо было постоянно повышать производительность, чтобы получать максимум продукции. Необходимо было выращивать те культуры, которые давали наибольший урожай. Все чаще ограничивались монокультурой — это было продиктовано скорее экономической потребностью, чем климатическими условиями.
Особенно показательно распределение сельскохозяйственных культур, опубликованное в «Аграрном ежегодном справочнике» 1921 года. В районе Великих озер — пастбища для молочных коров. На севере Великих Равнин (оба штата Дакота, Миннесота) — яровая пшеница. Несколько южнее, в штатах Небраска, Айова, Иллинойс, Индиана, Огайо, выращивали кукурузу как корм для свиней, а в штатах Канзас, Миссури, Кентукки — кукурузу и озимые. Техас, Джорджия, Каролина, Алабама, Оклахома, Миссисипи, Арканзас, Теннесси, Луизиана — штаты, где возделывали хлопок, а временами, наряду с хлопком, некоторые субтропические культуры. На Западе Великих Равнин развивалось животноводство, разводили крупный рогатый скот и овец. А на побережье Тихого и Атлантического океанов производили относительно разнообразную продукцию.
Фермеры, осознавая потенциальную опасность выращивания монокультур, старались их разнообразить; к этому их побуждали и заболевания растений. На хлопковых плантациях, например, огромный вред растениям причинял bool weevil (хлопковый долгоносик). Это заставило плантаторов приостановить выращивание хлопка и перейти к другим культурам. Результаты оказались настолько удачными, что был даже сооружен мемориал с надписью: «С нашей глубокой признательностью хлопковому долгоносику за то, что он сыграл роль предвестника процветания». Этот монумент воздвигли жители графства Коффи в штате Алабама. И действительно, вместо хлопка стали выращивать кукурузу, сахарный тростник, арахис и батат (сладкий картофель), а также разводить коров и свиней.
Тем не менее выращивание монокультуры чаще всего было рентабельным. Тогда как фермеры и сельскохозяйственные рабочие США составляли 4 процента от общего числа в мире, страна производила в 1921 году 70 процентов кукурузы, 60 — хлопка, 50 — табака, 25 — овса и сена, 20 — пшеницы, 13 — ячменя, 7 — картофеля, 5 — сахара, 2 процента риса и ржи. Фермеры внимательно следили за рынком и сельскохозяйственными биржами. По опыту они знали, что процветание всегда предшествует депрессии, но верили, что первое — это общая тенденция, а депрессия — всего лишь неожиданное осложнение в ходе развития. Всегда они ощущали связь с городами, с миром в целом, но были убеждены, что являются сердцем экономики. Для всех американцев сельская жизнь оставалась идеалом. Проживать в сельской местности — значит оказаться на природе, обрести добропорядочность и подлинную жизнь. Память фермера питалась пасторальными мифами. Но то, что произошло в двадцатые годы, потрясло основы уклада сельской жизни. К этому времени население городов превысило сельское население, и эта тенденция продолжала усиливаться, теперь Америка — это город. Промышленные технологии, даже образ жизни горожан интенсивно проникали в сельскую жизнь, долгое время остававшуюся изолированной. Возрастала взаимозависимость между городом и сельской местностью. Фермер больше не жил и не работал как прежде.
Сельская жизнь на перепутье
Вот результаты опроса, проведенного журналистом в декабре 1926-го и январе 1927 года в графстве Эдгар штата Иллинойс, где главный город называется Париж.[33] Пять тысяч семей имели все необходимое, в том числе продукты питания и одежду. При малейшей трудности на помощь приходили соседи — такова старая традиция сельской Америки. Так, у одного фермера в 4 утра сгорел дом, а через два часа пострадавший с семьей уже перебрался на соседнюю ферму по приглашению хозяев. Однако фермеры расходовали практически все, что зарабатывали. Это не значило, что они не могли бы немного сэкономить, но их запросы значительно возросли. В сельскую местность проникало электричество, правда, не слишком быстро, так как компании неохотно вкладывали средства в электрификацию небольшого количества потребителей, учитывая протяженность линий электропередач и сложности их установки, а потому электричество обходилось клиентам очень дорого. Как бы то ни было, но в каждом пятом доме имелось электричество, а четыре других пока обходились керосиновыми лампами. Жизнь фермеров постепенно становилась все более комфортной: в домах появились телефоны и ванные, причем телефонов насчитывалось больше, чем ванных, так как первые обходились дешевле. В штате Айова 81 процент домов, в Канзасе — 77,9 процента, в Индиане и Иллинойсе — около 70 процентов домов имели телефоны. Фонографы и радио принесли в сельские дома музыку и возможность знакомиться с внешним миром. «Антенну можно было увидеть чаще, чем ветряную мельницу». И всюду можно было встретить автомобили. На них жители графства тратили больше, чем на продукты и одежду. Две трети расходов на транспорт шли на оплату машины, уход за ней, бензин и масло. И это не было роскошью; это — повседневная необходимость. На 1 января 1920 года в штате Айова 73,1 процента ферм имели автомашины, в штате Небраска — 75,6 процента, в Канзасе — 62 процента, в Миннесоте — 57,1 процента. За ними следовали штаты Иллинойс, Огайо, Индиана, Висконсин, Мичиган. В этой статистике отставали от других Южные штаты, где экономическая ситуация была наиболее сложной.
Появление машин в таком количестве привело к революции в повседневной жизни сельской местности. Прежде всего, понадобились дороги с твердым покрытием, чтобы машины не увязали в грязи. Новые дороги налогоплательщикам обходились дорого, так как в большинстве случаев средства черпали из местных налогов. Иногда дороги строили на средства из частного капитала, а затем возмещали расходы путем сбора дорожной пошлины. В результате широкого распространения автомобилей изоляции фермера пришел конец. Фермы, окруженные полями, были разбросаны вдоль дорог. А в поселке было всего несколько строений: школа, церковь, почтовое отделение, публичная библиотека, магазины, железнодорожный вокзал.
Анри Озер[34] делится своими впечатлениями: «Существуют населенные пункты, называемые поселком. Представьте себе шоссейную дорогу; справа и слева, иногда у дороги, а иногда и достаточно далеко от нее разбросаны небольшие дома, чаще деревянные, реже из кирпича, окруженные газонами и деревьями; где-то у дороги — центр, застроенный более компактно: одна или несколько церквей…; кладбище со скромными стелами; школа и всегда публичная библиотека; пост полиции и пожарный пост; магазины; автозаправочная станция; почти всегда кинотеатр; очень часто монумент героям борьбы за независимость или героям гражданской войны или Первой мировой войны, статуя, пушки, груда пушечных ядер и артиллерийских снарядов. Это американский поселок, который едва ли отличается от маленького городка. Я забыл упомянуть гостиницы, иногда тщательно сохраненные в стиле XVIII века — с комнатой, где останавливался Лафайет или Вашингтон, или и тот и другой — фасады которых увиты плющем, диким виноградом или глициниями; они возвышаются, окруженные газонами и цветами».
До 1920 года фермеры приезжали в поселок только в случае надобности. Нужно было запрягать лошадь и преодолевать в двуколке большое расстояние. Начиная с 1920 года они отправлялись на машине на прогулку или за покупками, навещали друзей, а к вечеру возвращались домой. Скорость сокращала расстояния, а горизонты не ограничивались более границами графства. Возрастали контакты между сельскими жителями и горожанами. Молодежь, например, не желала больше жить в изоляции. Если молодые люди не переезжали в большой город, то устраивались в небольших городках (с населением чуть более 2500 человек) или в поселках рядом с городом. В результате восемь миллионов сельских жителей переселились в общины с населением более 2500 жителей, расположенные на расстоянии менее восьми километров от города, а двадцать миллионов все еще продолжали жить в относительной изоляции. В поселках число бакалейных лавок увеличивалось, тогда как число магазинов широкого профиля сокращалось. По существу, развитие сельской коммерции тесно связано с автомобилем. Особенно привлекали фермеров невысокие цены в крупных магазинах с многочисленными филиалами.
Мелкие коммерсанты с трудом приспосабливались к переменам, пытаясь объединиться или специализироваться. Как показал опрос, проведенный в 1930 году в штате Айова среди 1328 семей, с целью купить скобяные изделия, сельхозпродукты, бакалейные товары и аксессуары для автомобиля они проезжали в среднем от десяти до тридцати километров. Только две пятых покупали бакалейные товары в поселках с населением менее 1000 жителей, 25 процентов — в городах от 2500 до 10 тысяч жителей. Для приобретения мебели они проезжали в среднем двадцать два километра, а женской одежды — тридцать один. Аналогичные результаты были получены при опросе жителей штата Висконсин.
Журнал Woman's World («Мир женщины»), издаваемый в Чикаго, опросил в 1929 году 23 504 семьи на Среднем Западе и на атлантическом побережье между Вашингтоном и Нью-Йорком. Две пятых фермеров и треть семей из поселков с населением менее 1000 жителей, одна пятая фермеров из поселков, где проживало от 1000 до 2500 жителей, одна шестая обитателей небольших городов отправлялись за покупками за пределы места проживания. При этом повсюду наблюдалась одна и та же закономерность: для покупки одежды и других неспециализированных товаров они проезжали наибольшие расстояния. Магазины же вдоль шоссейных дорог оказались на пороге исчезновения (Recent Social Trends, І. P. 537).
Объясняется это просто. Небольшой поселок привлекал близостью и, конечно, силой привычки. Город, напротив, предоставлял наибольший выбор товаров по более доступным ценам, а также, чего не стоит забывать, возможность совершить прогулку, вырваться на какое-то время из повседневной рутины, изолированности и скуки. Правда, фермеры использовали и другой способ покупки всего необходимого. В конце XIX века сообразительный коммерсант Аарон Монтгомери Вард решил продавать товары по каталогу и более низким ценам. Такая форма продажи очень быстро завоевала покупателей, и популярность ее росла из года в год. Конечно, тут же появились конкуренты, как, например, Ричард Уоррен Сире, объединившийся с Альваром Куртисом Росбуком. Монтгомери Вард, как и Сирс&Росбук, во многом способствовал улучшению работы почтовой службы, особенно в сельской местности, доставлявшей покупки фермерам на дом.
В двадцатые годы система продажи по каталогам продолжала процветать и охватывала треть покупок сельских жителей. По сведениям журналиста, проводившего опрос в графстве Эдгар, не было ни одной фермы, не получавшей хотя бы одного каталога. Каталог представлял собой впечатляющий том, размером с ежегодный телефонный справочник в тысячу страниц, где указывались цены и приводились характеристики предлагаемых товаров. В каталоге было все, за исключением продовольственных товаров и свежих цветов. Все товары были стандартизированы и могли приобретаться в кредит с минимумом формальностей. Если фермер был намерен оплачивать купленное в рассрочку, то он должен был присоединить к запросу на кредит сведения о собственных доходах и рекомендательное письмо своего банкира. Так, 500 почтовых переводов отправлялись каждый месяц из почтового отделения Парижа (штат Иллинойс).
Автомобиль повлиял не только на практику торговли, но и оживил социальную жизнь. Возникло большое число просветительных учреждений, спортивных и культурных обществ, политических группировок, несмотря на расстояния, разделяющие фермы и поселки. Нельзя, например, не упомянуть клубы «4-Н»,[35] целью которых было совершенствование «духа» и «здоровья». Словом, сельская местность и город начали жить в гармонии.
Можно ли сказать, что фермер стал жить лучше в связи с расширением своего мира? Нет. Если число радиоточек, холодильников, буфетов и письменных столов и увеличилось в сельской местности, то были они далеко не на всех фермах. Многие дети еще спали на матрасах, которые каждый вечер расстилали на полу в общем зале. Вместе с тем ковер, кресло-качалка, вазы для цветов, пианино украшали интерьер. Наконец, мир фермеров настолько разнообразился, что то, что представляло ценность для одного, не было таковым для другого. Черные арендаторы ферм на Юге, белые фермеры в районах с экономическим застоем влачили довольно жалкое существование. Не все фермеры были бизнесменами. Не все они культивировали плодородные земли. Церкви и школы давали представление об уровне жизни сельских общин.
Вот результат опроса 1920 года в Огайо, довольно благополучном штате. Из 6642 христианских церквей в сельской местности 66 процентов насчитывало меньше 100 прихожан, причем половина из них редко посещала церковь; две трети конгрегаций даже не имели своих служителей культа. Следует отметить, что 60 процентов представителей духовенства зарабатывали в среднем 1100 долларов в год и многие из них не имели образования. Это свидетельствует о той же тенденции, что и в коммерции — о концентрации общественной жизни в крупных поселках и небольших городах.
Школы эволюционировали так же медленно. Существовали еще сельские школы, где все ученики — обычно человек двенадцать — объединялись в одном помещении и распределялись по нескольким уровням обучения. Все это довольно хорошо отражено в одной заметке 1922 года: «То здесь, то там встречаешь сельскую школу в приличном ухоженном здании, порой с двумя или тремя комнатами. Но обычно школа располагается в небольшом строении с одним классом, одиноко стоящим вдоль дороги. А позади — две пристройки, часто в убогом состоянии: стены в помещении не окрашены, из оборудования — грубые, прямые скамейки, неудобные, неприглядные письменные столы…. Ведро воды с металлической кружкой, печь марки Volcano, окно — все, что позволит утолить жажду, согреться или проветрить помещение».
Несмотря на все это, пропорция школьников до четырнадцати лет увеличилась, несколько меньше на Юге и в сельской местности, больше в городах и пригородах. Она достигла примерно 80–85 процентов в 1920 году и 88–92 процентов через десять лет.
В общем и целом, сельские жители оказались на перепутье. Их образ жизни значительно изменился по сравнению с довоенным. Конечно, еще встречались хозяйки, которые варили мыло по рецепту своих мам и бабушек. Некоторые небольшие поселки постепенно приходили в упадок. Наконец, на Юге стал свирепствовать hookworm (анкилостома), гельминт, вызывающий лихорадку и анемию; он поражал детей и взрослых, что делало еще более плачевным вид умирающих селений. Но в то же время многие сельские общины вписались в общество потребления, даже если и потребляли меньше, чем города. Они стали открыты для городской цивилизации. Несомненно, автомобиль был символом и важной причиной перемен.
Новые методы работы фермеров
Новый образ жизни сопровождался переменами в работе на ферме. Фермер, бесспорно, всегда стремился к механизации труда. Это было жизненной необходимостью. Механизмы заменяли ручной труд и были тем более необходимы, что рабочих рук явно недоставало. Следует добавить, что стремление получить как можно больше продукции и продать ее побуждало осваивать новые земли, и, естественно, возрастала потребность в механизации труда. Кирус МакКормик в 1831 году разработал жнейку для уборки урожая, которая стала широко использоваться с 1847 года. Несколько позже изобретение было усовершенствовано добавлением сноповязалки. Затем комбайн еще более усовершенствовался, так что через тридцать лет в нем с трудом узнавалось первое изобретение МакКормика. Это наиболее яркий пример механизации труда фермера. Но было и много других изобретений, облегчающих или ускоряющих заготовку сена в амбарах, уборку кукурузы и сбор хлопка. Несомненно, механизация началась в XIX веке, но поначалу все эти механизмы приводились в движение с помощью лошадей, причем иногда приходилось запрягать до двадцати животных. Так что это был не только век механизации сельскохозяйственных работ, но и век лошадей и мулов. В XX столетии, в частности в двадцатые годы, животных в качестве тягловой силы стали заменять сначала паровые машины, а затем двигатели внутреннего сгорания.
Об этом свидетельствует статистика. В 1919 году в США насчитывалось 158 тысяч тракторов и 111 тысяч грузовых машин; в 1930-м — 920 тысяч тракторов, 900 тысяч грузовиков, 61 тысяча комбайнов, 50 тысяч машин для уборки кукурузы; 100 тысяч ферм имели доильные аппараты. Если в 1919 году сельскохозяйственная техника оценивалась в три с половиной миллиарда долларов, то через десять лет ее общая стоимость была даже несколько меньше, что свидетельствует о снижении цен на сельскохозяйственные машины. При этом число лошадей уменьшилось с 21 миллиона до 13,7 миллиона, а мулов с 5,5 миллиона до 5,3 миллиона. Разве можно было устоять перед этой общей тенденцией? Комбайн, например, который жал и молотил, позволял значительно сэкономить время: там, где человек затрачивал сто двадцать дней, комбайн помогал получить тот же результат за 30 дней. В условиях возраставшей конкуренции невозможно было избежать прогресса. Например, трактор позволял намного быстрее и легче заготавливать силос, помогал перевозить лес. Если почва была слишком рыхлой, колеса трактора заменяли гусеницами. Последствия механизации были разнообразны.
Сельский вид изменился. «Характерной чертой пейзажа, — сообщает нам Анри Озер, — стало появление элеваторов для хранения зерна, заменивших деревья и холмы. Сельская жизнь концентрируется экономически во Франции вокруг рынков, ярмарок; в США — вокруг железнодорожных узлов, где выстраиваются вагоны у подножия гигантских элеваторов, или в портах Великих озер, где в трюмы грузовых пароходов загружают кукурузу и пшеницу. Или еще у мельниц…. Мельница теперь — это огромное восьмиэтажное сооружение, мукомольная фабрика. По гигантской трубе в ее чрево поступает зерно непосредственно из элеватора. Зерно спускается сверху вниз с одного этажа на другой, от этажа к этажу мука становится все более тонкого помола. Нет больше ни скрежета мельничных жерновов, ни белой пыли, а вместо этого — закрытые камеры из дерева, покрытого лаком, снабженные стеклянными окошками, внутри которых вертятся цилиндры…. Элеватор, мукомольная фабрика, наконец, огромная бойня, мясокомбинат Чикаго или Канзас Сити — вот основные объекты внимания фермера, главные центры его экономической жизни»*.
Все меньше лошадей использовалось в качестве тягловой силы, сокращались пастбища, а также площади посевов пшеницы и хлопка. За десятилетие производители зерна прекратили посевы на 7,5 миллиона гектаров. Иногда на этих заброшенных землях начинали выращивать кукурузу, овес или рожь. А порой земли оставались необработанными, как это происходило в полузасушливых районах на западе Великих Равнин или в неплодородных районах Кентукки, Иллинойса и Индианы. Напротив, в то время как сократилось разведение лошадей, стало возрастать поголовье крупного рогатого скота. Производство молока возросло с 35 до 40 процентов. Вместе с тем свиноводство, хоть и не столь многочисленное, производило больше мяса, качество которого, как правило, улучшалось одновременно с увеличением количества. Важно, что объем сельскохозяйственной продукции увеличивался, несмотря на сокращение сельского населения. Более того, продуктивность возросла на 26 процентов. Это меньше, чем рост промышленности, но намного выше, чем два или три десятилетия назад. Индекс сельскохозяйственной продукции поднимается с 126 в 1920–1921 годах до 144 в 1929 году (если считать за 100 процентов в 1900 году), тогда как индекс активного сельского населения снижается с 104 до 97.
Сельскохозяйственная продукция различалась от региона к региону. То, что было хорошо для главной зерновой житницы США — Великих Равнин, не подходило для хлопкового царства на Юге. В 1924–1928 годах фермер Айовы производил продукции на 2900 долларов в год, в Небраске — на 2800, в Канзасе — на 2200; в Дакоте и Монтане — на 2300–2500. В эту группу включались также штаты Иллинойс, Миннесота, Вайоминг, Айдахо, Невада и Аризона. Несколько меньше производили в штатах Орегон, Вашингтон, Калифорния и Колорадо — годовая продукция фермера там колебалась от 1700 до 2000 долларов. Еще ниже была стоимость произведенной продукции в штатах Новая Мексика, Техас, Оклахома, Миссури, Мичиган, Индиана, Огайо, Пенсильвания, Нью-Йорк, Вермонт, Мэн — от 1300 до 1600 долларов в год. Наконец, следует упомянуть штаты, где доходы фермеров были еще ниже или потому, что они были слабо оснащены технически, как на Юге, или потому, что почва была особенно неплодородной, как в Новой Англии.
Сельское хозяйство на научной основе
Будущее принадлежало сельскому хозяйству, основанному на научных достижениях, и фермеру, использующему в хозяйстве технику и химические удобрения, рекомендации исследовательских лабораторий и отправляющему детей приобретать техническое образование. В то же время почва традиционно эксплуатировалась до окончательного истощения. Впрочем, американцы употребляли выражения: индустрия животноводства, зерновая индустрия, молочная индустрия и т. д. Они «экстрагировали» богатства почвы, как будто стремились получить максимальную прибыль немедленно, не заботясь о том, что будет позже.
При президенте Теодоре Рузвельте впервые было обращено внимание на безжалостную эксплуатацию почвы и принят закон о сохранении почвы, к сожалению, не примененный на практике. Огромный ущерб почве наносила эрозия, особенно на Юге, из-за выращивания хлопка. Гумус был необратимо уничтожен. В 1929 году в штате Оклахома из 16 миллионов акров (это примерно 7 миллионов гектаров), занятых под хлопок, 13 миллионов пострадали от эрозии, а 6 миллионов оказались на стадии вымывания почвы. В течение последнего десятилетия 80 процентов заброшенных земель подверглись такой сильной эрозии, что их пришлось покинуть. Достаточно было продолжительной засухи, непрерывного ветра с пылью, нашествия саранчи, чтобы наступила нищета на несколько лет.
Вспомним описание Оклахомы в начале романа «Гроздья гнева» Джона Стейнбека: «В канавах, размытых водой, земля превратилась в пыль и струилась мелкими сухими ручейками. Полевые мыши и муравьиные львы вызывали новые крошечные лавины пыли. И так как яркое солнце палило без устали, листья молодой кукурузы теряли свою упругость и уже не были прямыми как стрела, а согнулись и поникли…. На дорогах, где проезжали повозки, корка подсохшей земли под колесами и копытами лошадей превратилась в пыль. Все, что двигалось по дороге, поднимало облако пыли: пешеход шел по пояс в пыли, повозка взметала ее на высоту изгороди, а за автомобилем она клубилась густым облаком. Пыль еще долго стояла в воздухе, прежде чем снова осесть на дорогу».
Другая серьезная угроза — уничтожение лесов. Территория США, за исключением Великих Равнин, была покрыта лесами. Но леса непрерывно отступали под натиском поселенцев, строящих дома, железнодорожных компаний, изготавливающих из дерева шпалы, наконец, фермеров, выкорчевывающих леса с целью культивирования новых земель и разведения скота.
В 1926 году один из экспертов забил тревогу, призывая остановить уничтожение лесов.[36] Свою статью он назвал: «Угроза Америке без деревьев». Вскоре, утверждал он, несколько уцелевших деревьев будут классифицированы как общественные монументы. Не нужно иметь богатого воображения, чтобы представить себе день, когда учитель будет показывать ученикам «последнего монарха расы, царившей прежде на огромных пространствах». Монарх будет окружен металлическим барьером с табличкой: «Это дерево». Особенно впечатляли цифры, приведенные экспертом. Сто двадцать миллионов гектаров леса были превращены в пахотные земли. Невозможно вообразить восстановление лесов. А потребности железных дорог, прессы, алчность лесопильных заводов вносили и продолжают вносить свой вклад в сокращение лесных богатств страны. Американцы не думают о лесе или деревьях, писал он, они мечтают только о бревнах или новых землях, которые начнут эксплуатировать.
Был ли услышан этот призыв к благоразумию и умеренности, по крайней мере, фермерами, которые станут одними из первых жертв бездумного уничтожения лесов? Маловероятно. В 1931 году, по данным Министерства сельского хозяйства, треть поверхности почв подверглась эрозии на четверти культивируемых площадей США. Это много. А на другой четверти эрозия уже началась, и можно было ожидать худшего. Но у большинства американцев той эпохи это не вызывало серьезной озабоченности. Они считали, будто естественные богатства их страны настолько велики, что эрозия не помешает производству необходимой сельскохозяйственной продукции. 120 миллионов гектаров были покрыты травой и ожидали того момента, когда их начнут возделывать. Даже на Юге 40 миллионов гектаров могли быть распаханы и, благодаря химическим удобрениям, способны были дать богатый урожай. В сущности, несомненно одно: фермеры работали по-новому и производили больше, несмотря на бездумное разбазаривание ресурсов. Их цель — не экономить, а продать. Избыток сельскохозяйственной продукции позволял закрывать глаза на настоящие проблемы.
Конец процветания
Война породила процветание, одновременно реальное и иллюзорное. Реальное потому, что европейские воюющие державы требовали во что бы то ни стало пшеницу, хлопок, кукурузу, продукты животноводства, а США были единственной страной, способной обеспечить их этим. Дефицит морского транспорта сделал недоступными рынки Австралии и Аргентины. Американское правительство призывало фермеров увеличивать продукцию, расширять посевные площади, что, в конце концов, позволило им разбогатеть. Прозвучал лозунг «Война будет выиграна продуктами питания». И это действительно так — продукты питания были одним из факторов победы союзников.
Результаты были показательны. Если принять индекс цен на сельскохозяйственную продукцию в 1914 году за 100, то он начал возрастать с 1916 года, достигнув 208 в 1918 году и 221 в 1919-м. Доходы сельского хозяйства США увеличились с 7,5 миллиарда в год в 1910–1914 годах до 16,2 миллиарда в 1918 году и 17,7 миллиарда в 1919-м. Наибольшую прибыль получили производители зерна и свиноводы. В штате Айова акр (две пятых гектара), стоивший в начале XX века 82 доллара, поднялся в цене до 200 долларов. Примерно на столько же возросла цена на землю в штатах Иллинойс и Индиана, где выращивали кукурузу. В штатах, где культивировали яровую пшеницу, цены на землю поднимались не столь резко, хотя и были довольно высокими. В Миннесоте, например, стоимость акра возросла с 36 до 91 доллара; в Южной Дакоте — с 34 до 64 долларов. Примерно такая же прогрессия цен наблюдалась в Калифорнии, Колорадо, Айдахо, Монтане, Юте, Вайоминге, где ирригация позволила поднять урожайность злаков. На Западе и Юге страны решили привлекать ветеранов, желающих заняться сельским хозяйством. А фермеры стремились модернизировать хозяйство и улучшать жилищные условия. Деньги на это можно было легко взять в кредит. Они были уверены, что вернут кредит, получив высокие доходы от следующего урожая. Улучшались дороги, школы, церкви, медицинское обслуживание и публичные библиотеки. Будущее было обнадеживающим. Кто не воспользовался бы подобной ситуацией?
И вдруг, совершенно неожиданно, к концу 1920 года на сельское хозяйство обрушился кризис. Этот кризис затянулся и принял драматический оборот. В 1921 году фермеры Дакоты и Небраски жгли свою кукурузу, единственное, что они могли использовать в качестве топлива. Те, кто разводил овец, обменивали шерсть на рубашки и носки. Экспорт пшеницы рухнул. Эксперты считали, что начавшийся застой, вне сомнения, временный: нужно набраться терпения, и все восстановится. Фермеры расходовали то, что сэкономили прежде, но как только запас был исчерпан — наступило разорение. Все это усиливало тяжесть кризиса. Американцы, например, стали менять режим питания. Теперь они ели меньше хлеба, больше овощей, фруктов и молочных продуктов. Фермеры старались адаптироваться к новым потребностям. На тихоокеанском побережье становилось все более прибыльным пчеловодство. На атлантическом побережье в штате Мэн начали выращивать большое количество голубики, а также разводить пушных зверей, так как значительно выросли цены ца меха.
Те же фермеры, кто по-прежнему занимался традиционными культурами, терпели крах. В штате Айдахо картофель продавался по цене 1,51 доллара за 100 фунтов в 1919 году и всего за 31 цент — в 1922. Буасо[37] кукурузы в том же штате стоило вместо 1,65 доллара — 50 центов, а в Иллинойсе — вместо 1,30 доллара — 38 центов. Производители хлопка, в свою очередь, стали жертвами новой моды, рекламирующей взамен одежды из натуральных тканей новый текстиль. Прогрессивная замена тяглового скота техникой делала ненужным выращивание культур, используемых в качестве корма. Продуктивность сельского хозяйства росла быстрее, чем переселение части сельского населения в города. Многие сельскохозяйственные рабочие, хозяева и арендаторы оказывались без работы, предварительно не подготовившись ни переселиться в город, ни найти место работы в промышленности или торговле.
Но и это еще не все. Взятые ранее кредиты подлежали выплате, а иногда фермер брал очень крупные займы, чтобы покупать все более дорогую землю. Местные налоги возрастали — как же иначе строить дороги, столь необходимые теперь для машин и грузовиков, или школы? Так как цены на продукцию стремительно снижались, приходилось увольнять наемных рабочих, хотя сначала и пытались удержать их на более низкой зарплате.
Фермеры сталкивались с поразительными фактами. В то время бытовала история о том, как молодой человек, продавший в городе большую корзину яблок, на вырученные деньги мог купить в своей бакалейной лавке всего лишь фунт яблок. Один сенатор рассказывал, что фермер вынужден платить за пару сапог из телячьей кожи больше, чем он получает, продав всего теленка. А техасец продавал свою капусту по 6 долларов за тонну, тогда как в больших городах покупатели платили цену, соответствующую 200 долларам за тонну.
И в промышленности, как мог заметить фермер, дела шли не лучше, чем в сельском хозяйстве. Кризис охватил все сферы экономики. Было ли повинно в этом федеральное правительство, ограничивавшее кредиты и не желавшее вмешиваться в экономику несмотря ни на что? Не завоевали ли вновь Европа и нынешний Советский Союз позицию, утраченную во время войны? Не страдали ли США от перепроизводства и снижения покупательной способности? Или это был эффект законов экономического развития, как с покорностью судьбе предполагали консерваторы? Ни один из ответов не был достаточно убедительным.
Комиссия Конгресса учредила в 1921 году программу изучения причин кризиса в сельском хозяйстве, что свидетельствовало об озабоченности и замешательстве и желании разобраться в причинах… Идеи фермеров были более элементарны: они хотели решений, которые заставили бы поднять цены на их продукцию. Но как? По правде сказать, когда буасо кукурузы стоит 2 доллара, фермеры — консерваторы. При цене в 1,5 доллара — они прогрессисты. А при цене в 1 доллар они становятся откровенными радикалами. Но радикализм — это социализм. Это требование увеличения кредитов, гарантии защиты от железнодорожных компаний, банков, советов, призывающих избежать истощения почв. Андре Зигфрид справедливо отмечает: «Когда дела идут хорошо, Запад политически погружается в спячку; но стоит процветанию пойти на спад или исчезнуть, как фермер замечает, что находится в руках более могущественных, чем он, и начинает протестовать».[38]
Хуже того, в 1922 году промышленность начинает оживать, получая выгодные заказы из-за рубежа и внутри страны. Новые потребности и кредиты способствовали развитию промышленности. Операции на бирже привлекали внимание и порождали зависть. Снова начиналось процветание. Это ощущалось в городах. Но процветание не возвращалось в сельскую местность.
Как свидетельствует таблица, наиболее удовлетворительная ситуация была в годы войны и даже в 1919 году. Фермеры зарабатывали больше, чем тратили, так как производимая ими продукция стоила дороже, чем те товары, которые они приобретали. Затем наблюдается кризис, продолжавшийся до 1923 года. Начиная с этой даты цены на сельскохозяйственную продукцию слегка повышаются, тогда как цены на продукты питания и промышленную продукцию останавливаются на более высоком уровне. Следовательно, покупательная способность селян заметно снижается. Тем не менее это еще не продолжительный кризис. В 1923 году индекс цен на сельскохозяйственную продукцию соответствует 94 процентам индекса цен на индустриальные товары.
Эта тенденция подтверждается чистыми доходами в земледелии и скотоводстве: 10 миллиардов долларов в 1919 году, что соответствует 16 процентам национального дохода; 9 миллиардов в 1920-м; 4,2 миллиарда в 1921-м; 5 миллиардов в 1922-м; от 6 до 7 миллиардов с 1923 по 1928 год, что составляет 8,8 процента национального дохода. Этого слабого экономического подъема, полностью исчезнувшего в годы Великой депрессии, добивались с трудом. Все увеличивался процент сельского населения, отправлявшегося в город в поисках работы в перерабатывающей промышленности или в сфере обслуживания. Неудивительно, что в подобных условиях 5 миллионов гектаров земли были заброшены и начали зарастать кустарником. Другое характерное явление: число арендаторов возрастало по сравнению с числом владельцев земли: в 1920 году их 38 процентов, в 1930-м — 42 процента. В Дакоте число арендаторов возросло до 50 процентов. В штатах Луизиана, Арканзас, Оклахома и Техас две трети землевладельцев — арендаторы.
И все же ситуация менялась от региона к региону, от одного сектора к другому. Больше других пострадали производители пшеницы и в значительной степени — производители хлопка. В Новой Англии, Нью-Джерси, Калифорнии, Флориде фермеры оказались более удачливыми: или срочно занялись нововведениями, чему способствовал благоприятный климат, или начинали производить молочные продукты, овощи, которые поставляли в соседние крупные города в большом количестве. По существу, очень сложно объяснить модернизацию сельского хозяйства, его приобщение, пусть неравномерное и неполное, но реальное, к обществу потребления в обстановке глубокого, нескончаемого кризиса. Более того, земледельцы воспользовались трудностями в области животноводства. На востоке от Скалистых гор ранчо продавались по низкой цене после 1921 года, земли обрабатывались и засевались с помощью техники. Владелец или арендатор даже не жил там. Он приезжал несколько раз в год, чтобы обеспечить необходимые работы. Такой тип эксплуатации земли не требовал большого числа рабочих рук: за пятнадцать дней два работника собирали урожай со 100–200 гектаров.
«Между тем среди большинства американцев гордость за победу сопровождалась поразительным безразличием к судьбам Европы»
Премьер-министр Великобритании Ллойд Джордж, премьер-министр Италии Витторио Орландо, премьер-министр Франции Жорж Клемансо, президент США Вудро Вильсон во время Парижской мирной конференции, подводяшей итоги Первой мировой войны. 18 января 1919 г. — 21 января 1920 г.
«Девять десятых американских городов, — пишет Синклер Льюис в романе «Главная улица», — настолько похожи друг на друга, что знакомиться с ними — смертельная тоска»
«1920-й был годом наибольшей воздержанности, трезвости… Понадобится два- три года, чтобы наладить подпольное снабжение спиртным»
«При малейшей трудности на помощь приходили соседи — такова старая традиция сельской Америки»
Типичный провинциальный городок, многократно воспетый Голливудом в вестернах
«Новая американка курит сигарету, ходит на высоких каблуках, танцует чарльстон, проезжает тысячи километров в собственном автомобиле и стремится использовать любую возможность, чтобы насладиться жизнью…»
Сторонники феминистского течения считали, что женщины должны работать, чтобы добиться независимости… Все чаше мужчины упрекали работающих женщин в том, что их присутствие мешает им добиваться повышения зарплаты»
«Муниципалитеты отказываются признавать профсоюзы, добивающиеся восстановления бастующих в должности. И тут мрачный губернатор Кулидж произносит знаменитую фразу: «Никто, нигде и никогда не имеет права на забастовку против общественной безопасности». Большинство горожан кричат ему «браво!»
— сердце и мозг американской, а впоследствии и мировой экономики. Современное фото
Другие примеры столь же показательны. На западе Техаса, в Канзасе или Оклахоме сельское население увеличивалось. Фермеры, правда, чаще арендовали землю. Земля принадлежала финансовым компаниям, в частности, банкам, «монстрам», как называл их Стейнбек. Для подобных владельцев главная цель — интенсивная эксплуатация земли. ««Но вы загубите землю этим хлопком». — «Мы это знаем. Для нас главное — поскорее собрать как можно больше хлопка, пока земля еще не погибла. Затем мы продадим землю. На Востоке есть немало семей, кто хотел бы приобрести клочок земли»» (Джон Стейнбек. «Гроздья гнева»).
Вот почему трудно проводить сравнения даже внутри США. Арендатора на Юге, питавшегося свининой, мелассой, кукурузой, который мало пил молока, редко ел овощи и фрукты и не имел средств производить высококачественный хлопок, невозможно сравнивать с производителем молока, организовавшего безупречное механизированное хозяйство, которое непрерывно расширялось. Американские фермеры не соответствовали какой-то одной модели. Между двумя упомянутыми крайностями какое разнообразие вариантов! Как бы то ни было, одно можно сказать с определенностью: все фермеры были убеждены, что не получают по заслугам, что поставлены в неблагоприятные условия по сравнению с работниками промышленности и городским населением. По их мнению, сельское хозяйство уже не то, что было раньше. И они, по праву или нет, взывали о помощи.
Попытки преодолеть трудности
В условиях экономического спада наметилась тенденция к объединению фермеров с целью защитить свои интересы. Непримиримые индивидуалисты, всегда мечтавшие в одиночку проложить дорогу к преуспеванию, презирающие принудительные меры политической власти, особенно если они касались их непосредственно, стали активно объединяться в кооперативы. Если в 1915 году 5424 кооператива насчитывали 651 186 членов, то через десять лет 10 803 кооператива объединяли 2 миллиона 700 тысяч членов, а в 1930 году 12 тысяч кооперативов — 3 миллиона 100 тысяч фермеров. Кооперативы специализировались, естественно, по типу производимой продукции. Садоводы Калифорнии (California Fruit Growers), производители молочной продукции региона Великих озер (Land-O'-Lakes Creameries Association) и другие кооперативы создавали общую сеть поставок продукции. Более того, были созданы специальные органы по защите интересов тружеников села; наиболее влиятельными из них были Американская федерация фермерских бюро (American Farm Bureau Federation — AFBF) и Беспартийная лига (Non-Partisan League).
AFBF была создана в период послевоенной депрессии. В годы войны Министерство сельского хозяйства США создало в каждом графстве агентства по сельскому хозяйству (farm bureaus), выполнявшие роль советников, а также стимулировавшие рост производства. Координировал работу этих агентств административный совет. Фермеры имели теперь возможность встречаться и обсуждать посевы, методы культивирования и, конечно, собственные проблемы. Кроме того, агентства графств объединялись в федерацию на уровне штата. Представители правительства получили указание признать федерацию, но не проявлять слишком глубокой симпатии к фермерам, в частности, эти представители должны были избегать животрепещущих острых проблем.
В декабре 1918 года в Чикаго состоялся съезд Национальной ассоциации сельскохозяйственных агентств отдельных графств, где с энтузиазмом была встречена идея создания союза федераций штатов. Через год эту идею поддержала национальная конференция. Правда, оставались еще разногласия между региональными представителями. В конце концов, в марте 1920 года, после преодоления ряда политических и экономических разногласий, была создана Американская федерация фермерских бюро. Условия для этого были идеальными — кризис нарастал. Фермеры готовы были сплотить свои ряды для защиты собственных интересов. В 1922 году 450 тысяч семей платили членские взносы, причем еще примерно столько же семей были членами региональных организаций, где и платили взносы.
AFBF лоббировала интересы фермеров. Собранные средства использовались на оплату советников, помогающих фермерам повышать знания в области ведения хозяйства, а также на поддержание активности своих представителей в органах управления штата и на федеральном уровне. Стремление AFBF заниматься образованием фермеров создавало ей имидж просветительской организации. В нее приходили фермеры, желавшие усовершенствовать методы работы, те, которые стремились к прогрессу и хотели бы обсуждать на равных с другими заинтересованными группами проблемы ведения хозяйства, как это делали бизнесмены. Бедные фермеры не являлись членами этой организации. AFBF, с момента ее создания, выступала выразителем интересов среднего класса, стремясь помочь им преодолеть кризис. Представитель AFBF в Вашингтоне пропагандировал идеи федерации и добивался поддержки государственных органов власти.
Более радикальная Беспартийная лига возникла в 1915 году. Ее основатель, Артур Таунли, немного увлекавшийся марксизмом, был талантливым возмутителем спокойствия. Он разъезжал по Северной Дакоте в старом «форде», убеждая фермеров в том, что они должны «подрывать деятельность» политических партий, а для начала — внести взнос в размере 16 долларов. Согласно программе лиги государство должно контролировать элеваторы, мукомольные фабрики и страхование; кредиты должны стать более доступными; зерно — классифицироваться по различным категориям более честно. Беспартийная лига уцелела во время войны, очевидно, потому, что формально не выступала против вступления США в войну, и Таунли делал все возможное, чтобы лигу не путали с социалистами.
В 1920 году Беспартийная лига насчитывала 230 тысяч членов, большинство из которых проживали в Северной Дакоте и Миннесоте. На восток от Миссисипи она не имела никакого влияния. Впрочем, довольно быстро лига завоевала все основные административные посты в Северной Дакоте. Ей удалось даже создать свой банк, но из-за отсутствия должного опыта и вследствие коррупции в правительстве банк довольно быстро обанкротился. В сущности, у Беспартийной лиги было два недостатка. Во-первых, требования, выдвигаемые ею, носили узкорегиональный характер: она защищала прежде всего интересы хлеборобов и ничего не предлагала другим. Второй недостаток заключался в ее программе: двадцатые годы вовсе не были благоприятными для государственного социализма…
Лига была скорее популистской. С 1922 года ее влияние начало снижаться, хотя в Северной Дакоте она еще сохраняла определенное влияние. Беспартийная лига стояла у истоков другой партии — Фермерской рабочей партии, которая выдвинула в 1924 году своего кандидата на президентских выборах и продолжала сохранять влияние и после двадцатых годов.
Несмотря на это возрождение общественного движения, фермерам не удалось добиться от органов государственной власти удовлетворения своих требований. Правда, сенаторы и представители сельскохозяйственных штатов создали в Конгрессе так называемый фермерский блок (farm bloc), группу, объединяющую также такие профессиональные организации, как AFBF, la Grange national, отдельные группировки фермеров. Внутри фермерского блока наблюдался раскол между политическими партиями. То, что их объединяло, — это защита интересов фермеров, но эта защита оставалась довольно ограниченной. Существовала необходимость создать рынок сбыта. Были приняты законы о расширении кредита, о железнодорожных тарифах, о статусе кооперативов, о федеральной поддержке строительства дорог. Таможенный тариф, принятый в 1922 году, поднял еще выше барьеры, защищавшие пшеницу, кукурузу, мясопродукты, сахар и шерсть, производимые в США. Меры эти, безусловно, были важны, но недостаточны. С 1923 года фермерский блок самораспустился, частично потому, что первые требования были удовлетворены, а частично потому, что кризис пошел на спад, и фермеры не считали нужным объединяться, когда им улыбнулось процветание.
Напротив, стали очень много говорить о плане Пика—Джонсона. Джордж Н. Пик и Хью С. Джонсон были агрономами и хотели добиться того, чтобы сельское хозяйство занимало в государстве такое же место, как и промышленность. Их программа появилась в 1922 году под названием «Равенство для сельского хозяйства» и покорила Генри Уоллеса, министра сельского хозяйства и отца будущего вице-президента США. План Пика- Джонсона побудил федеральных законодателей подготовить законопроект, более известный под именем его авторов, Мак Нари и Хогена. Он предусматривал создание правительственного агентства с фондовым капиталом в 200 миллионов долларов. Это агентство должно было бы закупать сельскохозяйственную продукцию, чтобы обеспечить в стране паритет покупательной способности с довоенными ценами.
Вот пример, позволяющий лучше понять эту систему. Предположим, ЧТО В 1923 году общий индекс цен составлял 156. Пшеницу продавали перед 1914 годом по 98 центов за буасо, а в 1923-м — только по 92 цента. Чтобы обеспечить паритет, нужно было продавать пшеницу по 98 центов х 156 процентов, то есть 1,53 доллара. Агентство покупало бы тогда пшеницу по 1,53 доллара, а затем перепродавало ее по мировой цене, увеличенной на размер таможенной пошлины, предположим, по 1,42 доллара на американском рынке и по мировой цене в один доллар на мировом рынке. С одной стороны, фермеры получили бы больше за свою продукцию. С другой, разница между закупочной ценой, практикуемой агентствами, и ценой продажи была бы справедливо разделена между фермерами.
Организации фермеров с воодушевлением встретили этот законопроект и энергично отстаивали его. Но бизнесмены, доминирующие в республиканской партии, вовсе не хотели подобного вмешательства федерального правительства в экономику. Им удалось переубедить Белый дом. В результате законопроект был отклонен четыре раза — то Конгрессом, то путем вето президента. В пятый раз он был представлен в 1928-м, за год до Всемирной депрессии. А фермеры все еще надеялись, что Конгресс реально займется их судьбой.
Это поражение фермеров убедительно свидетельствует об особенностях процветания. Значительная часть фермеров совсем немного воспользовалась техническими достижениями того времени. Для них кризис начался намного раньше октября 1929 года, а депрессия, охватившая промышленность и коммерцию в 1930 году, тем сильнее ударит по фермерам, которые все еще не выбрались из послевоенного застоя. По меньшей мере, можно сказать, что американское сельское хозяйство переживало нелегкий период в двадцатые годы как в плане экономических интересов, так и того места, которое оно занимало в государстве. Конечно, не все фермеры были жертвами. Но все они знали, что с этих пор сельская Америка больше не обладает решающим голосом и зависит теперь от Америки индустриальной и финансовой, мощной и влиятельной.