К 1926 году у соловчан Кондостров получил говорящее название — «Могилевская губерния». Именно здесь среди всех «лагерных командировок» СЛОНа был самый высокий процент смертности. Известно, что после зимы 1927 года из 560 заключенных в живых здесь не осталось вообще никого, а 15 надзирателей были в спешном порядке переведены на Большой Соловецкий остров.
Таким образом, соловецкая повседневная жизнь, а также повседневная жизнь материковых и островных окрестностей была предопределена не только общим духовным, экономическим и культурно-историческим контекстом, но и природными условиями, которые во многом сформировали соловецкий быт, соловецкий стиль жизни, соловецкое мироощущение, которые сохраняются и по сей день и о которых пойдет речь в нашей книге.
Но сначала — о предыстории Соловков, которая в какой-то степени предопределила их последующую историю.
Часть перваяОстров Мертвых
Место силы. — Река Морг. Священные горы. — Лабиринты. — Хождение на остров. — Кузова. — Гиперборея. — Великая пропасть. — Секирная гора
В верованиях протосаамских племен запредельным местом «силы» всегда была группа островов посреди Дышащего моря, где вода входит и выходит из преисподней (речь в данном случае идет о приливах и отливах на Белом море, отсюда и название — Дышащее), а дикие безлесные луды (от карельского luodo — отмель, каменный остров) и есть «резиденция мертвых» — saivo.
Земля, находящаяся там, где уже не может быть земли, иначе говоря, за окоёмом, землей как таковой уже не является, но становится местом сакральным, расположенным на границе, пересечении миров: «верхнего» — мира небесных светил и добрых духов, «среднего» — обители людей, животных, птиц и растений, и «нижнего» — подземного и подводного мира темных потусторонних сил.
Здесь, под низким северным небом под нескончаемый вой ветра, направление которого разнообразно и непредсказуемо, и происходил переход из мира живых в потусторонний и парадоксальный мир мертвых, населенный черными животными и благородными предками, злыми духами и их антагонистами, в мир, где входящего в него встречают Олень-Сайво, Рыба-Сайво и Птица-Сайво.
Всякий раз, отчаливая от материка, древний мореход, по сути, безоглядно входил в кипящие воды реки Морг, о которой много веков спустя, в первой половине XIV столетия, архиепископ Василий Новгородский скажет: «Много детей моих (духовных детей, разумеется. — М. Г.) видоки тому на Дышучем мори: червь неусыпающий, и скрежет зубовный, и река молненная (кипящая. — М. Г.) Морг».
Так называемое «кипение воды», или «толчея волн», более известное как сулой, — явление, весьма распространенное на северных морях, — связано с приливноотливными процессами, когда происходит столкновение разнонаправленных и разноскоростных течений. Это приводит к шумовым выбросам в воздух столпов вспененной, бурлящей воды, что и по сей день производит на мореплавателя угнетающее впечатление.
В сознании людей глубокой древности (вплоть до I тысячелетия н. э.) подобное плавание становилось последним, апокалиптическим, потому что мореход дерзал пересечь рубеж вечности, и любая суша, любой остров, к которому можно было пристать и на котором найти спасение от «морского возмущения», воспринимались как чудо, как переход в иную реальность.
У того же Василия Новгородского читаем: «...и принесло их к высоким горам... и свет бысть на месте том самосиянен, яко не мочи человеку исповедати. И пребыша долго время на месте том, а солнце не виде, но свет бысть многочасьтный, светлуюся паче солнца...»
Сознание человека, обретающего нежданное спасение от неминуемой гибели, воспринимает действительность преувеличенно, отчасти даже деформированно, мифологизирует ее. Например, он видит в таинственно выплывающих из непроглядного тумана или штормовой мороси пологих, заросших густым косматым лесом берегах Соловецких островов «высокие горы» и скалистые уступы, что закрывают собой небо, воздевать глаза к которому страшно и непозволительно, ибо оно и есть воплощение гнева богов.
Однако это не просто вымышленные детали местного рельефа, это символы иного, священного мира, который мореплаватель никогда не видел раньше, но предания о котором передаются из поколения в поколение, и оказавшись в котором, человек становится посвященным, могущим на равных говорить с усопшими, блуждающими в лабиринтах «священных гор».
Впрочем, вскоре возбуждение проходит, прибрежный туман рассеивается, и шторм затихает, а заболоченные низины острова возвращают странника к реальной жизни. Стало быть, необходимо создать то, что было нарисовано воображением в минуты экстатического прозрения: ведь подвижный относительно борта долбленой или каркасной лодки горизонт лишь усиливает ощущение нереальности и зыбкости сакрального.
Итак, странник, достигший островов, совершенно утрачивал ощущение устойчивости — и в смысле физическом, и в смысле ментальной устойчивости он более не был привязан к тверди, отныне имея возможность опираться лишь на символы, из которых состоит потусторонний мир и постигнуть которые можно лишь путем посвящающих практик или самой смерти.
Вслед за этнографом и фольклористом Н. Н. Виноградовым (1875—1938), заведующим Соловецким краеведческим музеем в конце 20-х годов XX века, узником СЛОНа, здесь же расстрелянным, можно предположить, что знаменитые Соловецкие лабиринты, во множестве имеющиеся на островах, «есть не что иное, как Salvo, священные горы, где живут души усопших, наслаждаясь блаженством... самый вид лабиринтов уже дает представление о хребтах каменных гор».
Стало быть, мы можем говорить о рукотворных горах, которые оказываются фактом мифологического, сакрального рельефа острова. Более того, концентрические окружности гор-лабиринтов вполне сопоставимы с Колесом времени, проходя все стадии (этапы) которого, точнее говоря, преодолевая все житейские хитросплетения, разматывая нить судьбы, что связывает непрерывные циклы человеческой жизни воедино, блуждая в бесконечных коридорах в поисках единственно правильного пути, готовящийся к переходу в потусторонний мир достигает своего внутреннего «я», где горит огонь и где совершается обряд кремации.
В частности, известно, что при проведении раскопок на лабиринтах Большого Заяцкого острова именно в центре ряда этих ритуальных сооружений были обнаружены остатки костровищ.
Соловецкие лабиринты никогда не были бытовыми захоронениями, но играли роль мистическую, становясь своего рода вратами в «резиденцию мертвых».
Также весьма интересные аллюзии вызывают островные лабиринты летом, когда вросшие в землю, плотно пригнанные друг к другу валуны, составляющие узкие проходы, покрываются зеленым мхом и травой. Если взглянуть на такое сооружение сверху, то сравнение с кроной пышного дерева напрашивается само собой, а вход в лабиринт напоминает ствол этого дерева.
И вновь возникает перекличка с традицией «верхнего», «среднего» и «нижнего» миров, центром которого является Древо жизни, а крона его символизирует мир вдохновения, творчества, свободы, видения будущего и бессмертия.
Следовательно, вполне возможно, что лабиринты, коих на Соловках насчитывается до тридцати пяти, одновременно выполняли функцию порта в потусторонний мир, а также символизировали «горние селения», кущи блаженства, явленные здесь и сейчас.
Спиралевидная лестница, уходящая в небо, и в то же время, подобно змее, извивающаяся на земле, воспринималась саамским, а впоследствии и поморским населением как двухмерная проекция «вавилона» — священной башни или горы, восхождение на которую становится итогом всей земной жизни, достижением и постижением самого себя.
В «Письмах с Дальнего Востока и Соловков» Павла Флоренского есть такие строки:
«Тут, на островах Соловецкого архипелага, существуют замечательные сооружения, называемые в археологии лабиринтами, а в народном языке “вавилонами”. Это — выполненные из камней, преимущественно валунов, величиною с голову, иногда меньше, до кулака, узорные дорожки с запутанным ходом; в одних случаях промежутки между каменными лентами идут непосредственно к центру, в других же случаях — разветвляются и приводят к тупику. Попав в центр, обыкновенно не сразу можно выбраться оттуда, и после прохождения некоторого пути приходишь на старое место».
Впоследствии в христианской традиции на уровне популярного (вульгарного) богословия эта мысль будет сформулирована предельно просто — «из земли вышли, в землю и уйдем».
То обстоятельство, что во всей полноте и красоте модели священных гор можно было наблюдать только летом, скорее всего, говорит о том, что острова архипелага были посещаемы и обитаемы лишь в теплое время года, когда до них можно было добраться и когда на них можно было устроить временное жилье.
С наступлением же зимы Соловки пустели, погружаясь в снежное небытие, и никто из живых не мог беспокоить святилища обители мертвых.
Предположительно, на остров древние мореходы доходили за два-три дня. В путешествие они отправлялись с западного побережья, из низовьев рек Кемь и Выг.
Долбленые лодки и плоты по степени надежности, затратам на производство и управляемости значительно уступали так называемым каркасным лодкам, которые не только были маневренны, обладали достаточным для перевозки трех-пяти человек водоизмещением и были удобны для переноски, но и изготавливались быстро, что для короткого мореходного сезона на Дышащем море представлялось немаловажным, если не решающим фактором.
Каркас собирался из упругих ветвей ели или корней сосны, а обшивка могла быть двух видов — берестяная и из выделанных особым образом шкур — медведя, оленя, лося или тюленя. Второй вариант, что и понятно, был более трудоемким и дорогостоящим, зато более надежным. Такая технология предполагала несколько циклов производства — выделка шкуры, сшивание кусков в единую, как сейчас говорят байдарочники, «калошу», смоление и проклейка шкур в несколько слоев, пропитка тюленьим жиром.