И вот теперь целый хор этих воплей и стонов, карканья и рычания, голосов и нечленораздельных звуков навалился на обложенные мхом и лапником, засыпанные облетевшими листьями кельи-землянки соловецких отшельников.
Читаем в Житии преподобного Савватия: «И стал преподобный усердно к трудам труды прилагать, разгоревшись теплотой духа, оттого что исполнилось желание сердца его, и радуясь. К горнему свой ум устремляя и плоть повинуя духу, предавался он всенощным стояниям и беспрестанным молитвам, поучаясь всегда в псалмах и пениях духовных, поя Господу в сердце своем».
Можно утверждать, что упомянутые «всенощные стояния» и «беспрестанные молитвы» не есть дань рутинной житийной топике, без которой описание трудов подвижника недопустимо. Тут дело в другом, а именно в том, что митрополит Спиридон (автор Жития) подобным, завуалированным образом обращает внимание читателя на то, что козни «началозлобных демонов» крепки и «невидимую брань» с ними Савватий ведет постоянно — денно и нощно.
От дня Усекновения главы Иоанна Предтечи до Крестовоздвижения в ту осень дули нескончаемые северовосточные ветры, разгонявшие рваные, напоминающие косматые бороды облака, ломавшие деревья, грохотавшие в ветвях и на море, приносившие заряды тяжелого мокрого снега... Ежедневные труды, о которых в Житии сказано: «И так трудились они с другом своим Германом, землю копая мотыгами, и этим питались... нелегким трудом пищу себе добывали и, как сказано, “в поте лица ели хлеб свой”... и питал их Бог со многим обилием», а также постоянная молитва стали для пустынножителей единственным условием выживания на острове.
Скорее всего, та первая зима, проведенная Савватием и Германом на Соловках, была самой тяжелой, когда каждый прожитый день мог стать последним и каждое приложенное усилие — будь то заготовка дров и хвороста, или расчистка снега, добыча пресной воды, или ремонт келий — могло превысить человеческую меру, лишив инока жизненных сил. Но, как сказал Евангелист, «Бог не посылает нам испытаний сверх меры, но долго-терпит нас, чтобы никто не погиб, но все имели жизнь вечную» (Иоан. 3, 16).
Таким образом, упование на милость Божию, ежедневное настойчивое, напряженное получение единственно верного знания о том, что по силам, а что недоступно монаху, а также поиск ответа на вопрос — где та неуловимая грань между своеволием и смирением, дерзновением и тщеславием и явились теми спасительными «альфой» и «омегой» соловецких отшельников, когда «муж в трудах трудится собою и изнуждает погибель свою» (Притч. 16, 26).
Соловецкую зиму принято считать относительно мягкой (средняя температура самого холодного месяца — февраля — минус 10, Г)- Трескучие морозы здесь явление редкое. Наибольшие же неудобства приносит постоянное морское дыхание, ощутимое своей сыростью и ветрами, которые даже самый небольшой мороз могут превратить в лютую стужу, а самый незначительный снегопад — в непроходимый и непроглядный буран, после которого остаются гигантские заносы, впрочем, довольно быстро тем же самым ветром и раздуваемые.
Следует заметить, что в глубине острова, особенно тихими солнечными (но очень короткими) днями, сурового морского дыхания почти не ощущается, а огромные сугробы, порой в человеческий рост, спасают от резких перепадов температуры, вымерзания почвы и ветра, который, пройдя по верхушкам деревьев и вершинам островных круч, вновь уходит на побережье, превращая подтаявший на солнце снег в толстую ледяную корку.
И почти сразу наступает ночь...
Аскеты Древней Церкви, а вослед им и подвижники Северной Фиваиды рассматривали ночное время суток как период наиболее напряженный и одновременно призрачный, поскольку во сне «трезвение» мысли, «собирание воедино тела, души и ума» невозможны, и, следовательно, монах более всего оказывается подвержен осквернению разного рода нечистыми помыслами и лукавыми видениями.
«Сон есть как бы сжатие естества, образ смерти, бездействие чувств. Сон один, но много имеет начал...» — утверждает преподобный Иоанн Лествичник.
Следовательно, бегство этого «многоначалия» и праздности, строгое соблюдение дисциплины, сосредоточенность, исключение многословия и излишнего мудрования были заложены Савватием в распорядок островного жития, как это было заведено и в Кирилловом монастыре на Северском озере, и в Спасо-Преображенской обители на Валааме.
Предположительно, распорядок мог быть таким: подъем в пять часов утра, совершение молитвенного правила в келии или у поклонного креста, установленного Савватием и Германом на берегу Долгого озера, выполнение возложенных на себя послушаний, чтение Часов, в полдень — трапеза, вновь труды по хозяйству, повечерие с чтением Акафиста, вкушение пищи, молитвенное правило на сон грядущему. По воскресным и праздничным дням — в шесть часов утра чтение Часов, обедница, трапеза, выполнение послушаний, вечернее богослужение с Акафистом и молитва на сон грядущему.
Также обязательное ежедневное правило старцы совершали у образа Смоленской Божией Матери Одигитрии, с которой они прибыли на остров.
Известно, что до 1543 года эта икона считалась утраченной, но была чудесным образом обретена будущим соловецким игуменом, а впоследствии и митрополитом Московским Филиппом (Колычевым), и до 20-х годов XX века хранилась в Савватиевском скиту.
Итак, как мы видим, установленный внутренний распорядок был составлен таким образом, чтобы максимально спрессовать каждодневное бытование инока, оставляя лишь самые незначительные отрезки времени на отдых и самосозерцание. Время как таковое (времена суток и времена года), а также природные явления и катаклизмы, по сути, не воспринимаются отшельником как нечто сверхъестественное и драматическое, но вписываются в единое уставное чинопоследование, для которого нет ни жары, ни холода, ни проливного дождя, ни лютого шторма, совершенно укрепляя «неподвижность души на худое» (авва Фаласий Ливийский (ум. 660).
Святитель Григорий Палама сравнивает это состояние человека с абсолютным покоем, «исихией», когда внешние раздражители (явления природы, недуги физические и душевные) не властны над священнобезмолвствующим, который необорим в своем внутреннем постоянстве. И действительно, всё в скиту или в уединенной пещерной келии исполняется неизменно, согласно чину, ибо именно эта неизменность, цикличность и являются залогом монашеской преемственности, берущей свое начало еще от аскетов и отцов-пустынников Древней Церкви, чей пример был вдохновляющим и для Отцов Киево-Печерской лавры, и для преподобного Сергия Радонежского, и для преподобных Кирилла и Ферапонта Белозерских, и для многих других отшельников Русской Фиваиды на Севере.
Так, годовой праздничный цикл, строго соблюдаемый в любом иноческом общежитии, не только играет ритуальную и богослужебную роль, но и формирует быт, уклад жизни, подчиняя его церковному календарю, а посему наполняя его (быт) особым мистическим содержанием.
Мы можем лишь представить, какие испытания перенесли Савватий и Герман во время Великого поста 1430 года и чем для отшельников стала та ранняя, первая в их жизни соловецкая Пасха.
Без малого через пять столетий писатель, бывший узник СЛОНа Борис Николаевич Ширяев так опишет последнее празднование Пасхи на Соловках в 1928 году: «Эта заутреня неповторима... Из широко распахнутых врат ветхой церкви выступил небывалый крестный ход. Семнадцать епископов в облачениях, окруженных светильниками и факелами, более двухсот иереев и столько же монахов, а далее — нескончаемые волны тех, чьи сердца и помыслы неслись ко Христу Спасителю в эту дивную, незабываемую ночь... С победным, ликующим пением о попранной, побежденной смерти шли те, кому она грозила ежечасно, ежеминутно... Пели все... Радость надежды вливалась в их истомленные сердца. Не вечны, а временны страдания и плен. Бесконечна жизнь светлого Духа Христова. Умрем мы, но возродимся! Восстанет из пепла великий монастырь...»
Известно, что в 1857 году на берегу Савватиевского (Долгого) озера, у подножия горы Секирной была воздвигнута Михайло-Архангельская часовня в память о событии, которое во многом определило иноческие труды Савватия и Германа на острове, событии мистическом, но в то же время совершенно обыденном, а потому позволяющем в той или иной мере понять повседневный обиход Соловецких подвижников.
Это событие произошло ранним утром одного воскресного дня 1430 года. В Житии преподобного Савватия о нем сообщается следующее: «...Святой пел заутреню; когда же он вышел покадить у Честного Креста, который водрузил вблизи своей келии для поклонов, услышал он возглас и громкий вопль, взывающий с мольбою. Удивился он и пришел в ужас от того вопля, и позвал Германа из келии, и сказал: “Что это? Как будто слышу вопль человеческий?” Тот же ответил: “Откуда бы мог слышаться этот голос, если здесь никто не живет, кроме нас?” И, осенив себя крестным знамением, пошли они в келию, удивляясь и говоря: “Что это было? Откуда мог быть этот крик?” И, помолившись, закончили утреню. И снова услышали возглас, еще более громкий. Тогда Герман получил от святого благословение и пошел на тот крик.
Придя, нашел он женщину, лежащую и плачущую навзрыд. И спросил ее Герман о причине ее плача: “Жена, что случилось с тобой? Отчего ты плачешь и кричишь?” Она же, с многими восклицаниями, стала рассказывать ему следующее: “Господине отче! Когда я шла на озеро к своему мужу, встретили меня два грозных юноши со светлыми лицами и стали бить меня прутьями, говоря: ‘Уходите скорее с этого острова, ибо не должно вам жить здесь! Но благоволил Бог устроить это место для жизни иноков! Вы же уходите скорее отсюда, да не погибнете здесь злою смертью! Отныне на этом месте будет обитель иноческая и да соберется здесь множество монахов, и имя Божие да прославляется ими на месте этом, и храм во имя Иисуса Христа воздвигнут будет!’ И сказав так, невидимыми стали”».
Изгнание, взятое в основу сюжета, сослужило этому эпизоду из жизни началоположников Соловецкой обители, увы, дурную славу. О порке ни в чем не повинной женщины некими «грозными юношами со светлыми лицами», кажется, слышали даже те, кто ни разу не бывал на Соловках, а посему не вполне корректная с бытовой точки зрения ситуация вызывает кривотолки и ошибочные трактовки.