Огорчать врача не хотелось, было видно, что тот старательно пытается ему помочь, к тому же «лепила» находится в состоянии жуткого страха и беспокойства. Так что проформы ради Григорий Иванович покрутил руками, присел несколько раз, причем первая попытка вышла с немалым затруднениями. Необычно ощущать отросшие ноги, которые тебе охотно повинуются, но вначале непривычно — будто на протезы встал.
— Уже лучше, товарищ маршал… Уникальный случай, вы ведь клиническую смерть пережили, агония началась, и столь быстро оправились? О таком никогда не читал, и не слышал…
Удивление на лице врача проступило непритворное, вместе с ним и горячечный блеск исследователя. Видимо, все произошедшее не вписывалось в каноны и учебники медицины, и доктор пытался найти в памяти ответ на данный казус. Но не объяснять же ему, что случилось на самом деле, когда и самому толком непонятен эксперимент, с его матрицей совершенный. В этом и есть фундаментальное отличие от реципиента, о котором его предупреждали — память старого носителя отсутствовала. Напрочь исчезла, словно мокрой тряпкой оттерли грязный стол, потом вымыли и отполировали. Теперь можно по-новому на нем всячески свинячить.
И самое неприятное, что именно это состояние он никак не скроет, да и не следует этого делать — моментально заподозрят неладное. А так есть возможность хоть как-то объяснить множественные «провалы» в памяти. При таких случаях амнезия у пациентов частенько бывает, и как говорил один киногерой — «голова — предмет темный, исследованию не подлежит»…
До начала Великой Отечественной войны звание маршала Советского Союза получили восемь человек — из первого «набора» сгинули под маховиком репрессий трое, но в 1940 году добавлено еще трое — слева направо стоят К. Е. Ворошилов, С. М. Буденный, С. К. Тимошенко, Г. И. Кулик и Б. М. Шапошников.
Глава 3
— Прошу понять меня правильно, товарищи — я запамятовал ваши имена и должности. Будет лучше, если вы мне их напомните. А то напрягаю память, многое вспоминаю, но иные вещи как будто выбросили отсюда.
Григорий Иванович прикоснулся пальцем ко лбу, и успел заметить короткий перегляд — все посмотрели на врача, а тот чуть заметно кивнул, причем единственный, пожалуй, не удивился. Даже наоборот, словно обрадовался, видимо в точности им данного предварительного диагноза.
— Командир 310-й стрелковой дивизии полковник Замировский, — четко доложил вытянувшийся по всей форме командир с малиновыми петлицами, и после короткой паузы, еле заметный, словно думал, стоит ли ему называть свое имя-отчество, но все-таки решился. — Никифор Матвеевич.
— Какие задачи дивизии были указаны?
— Позавчера, третьего числа утром получил приказ от командующего 52-й армией генерала Клыкова выдвигать полки к Волховстрою, грузится в эшелоны для переброски по железной дороге до станции Назия. Час тому назад, — полковник машинально посмотрел на наручные часы, — вы, товарищ маршал Советского Союза, приказали ускорить разгрузку, отправить эшелоны обратно, и быть полностью готовыми к наступлению после завершения сосредоточения дивизии. На что отвели мне семьдесят два часа, трое суток, то есть к утру восьмого сентября, чтобы начать наступление на Мгу.
От слов полковника отлегло от сердца, словно камень с души свалился — как хорошо, что настоящий Кулик не стал сидеть сиднем в Волхове, а сразу поехал смотреть, как происходит выгрузка передовых частей его армии. Вот тут реципиент и поддался воздействию «пробоя» из будущего времени. На такую удачу он не рассчитывал, когда несколько дней, почти без сна и отдыха, сидел за компьютером. Случись «перенос» завтра, а на это все указывало, даже тот мизерный шанс был бы безвозвратно потерян, а сейчас за него нужно цепляться всеми возможными способами, хоть зубами, хоть когтями.
— Есть сутки, всего одни сутки, за это время успеть надо многое, — пробормотал Григорий Иванович. В отличие от всех собравшихся на этой станции, он отлично понимал, что сейчас происходит на фронте, просто зная всю картину свершившихся в той реальности событий. И теперь нужно действовать, причем очень быстро, не упуская ни одной минуты, что сейчас не на вес золота, намного больше — счет может пойти на многие сотни жизней русских людей, что доживут до конца войны, а не погибнут на полях сражений или не умрут мучительной голодной смертью.
— Карту, дайте карту! Нужна Мга с окрестностями!
Первым сорвался майор, так что мгновенно стало ясно, кто тут адъютант маршала Кулика, тут аксельбантов не нужно. Одно плохо, что вот его имени он вообще не знает, и «вспомнить» вряд ли удастся. Через несколько секунд майор уже достал сложенную карту и быстро расстелил ее на столе, вопросительно посмотрев на «патрона». Григорий Иванович прошелся голыми ступнями по грязным доскам, не обращая внимания и на то, что сам оставался в нательной рубахе. Склонился над обычной «двухверсткой», внимательно рассматривая знакомые ему значки — над «оперативкой» работали, но нанесенная обстановка была далекой от реальности.
— С формированием нашей армии запоздали как минимум на неделю, но то объяснимо — Генштаб не собирался бросать в бой «сырые», совершенно не «сколоченные» в должной мере дивизии. Но теперь делать нечего — мы в отчаянном положении. Смотрите — противник силами 12-й танковой и 20-й моторизованной дивизии 39-го армейского корпуса захватил Мгу — и занимает следующие позиции, готовясь к наступлению.
Карандаш задергался в руке, когда по памяти Григорий Иванович стал наносить обстановку на пятое сентября острозаточенным кончиком грифеля — недаром столько времени изучал как раз эти роковые дни для фронта, но и города с его тремя миллионами жителей дни. Все трое с «весомыми» званиями подошли вплотную, склонились над картой, где кончик карандаша стал оставлять значки, понятные любому военному.
— Попытка 1-й стрелковой дивизии НКВД выбить его со станции обречена на неудачу — силы неравные, завтра пограничников сомнут, и они в полном беспорядке начнут отступать. Введенная в бой наша горнострелковая бригада, понеся в августе значительные потери, представляет собой скорее хорошо потрепанный батальон. Новый командарм 48, генерал-лейтенант Антонюк, назначенный первого числа, потерял управление войсками, и шлет в штаб фронта только заверения, что все хорошо, и противника к Шлиссельбургу он не пропустит. Очки втирает даже Генштабу, и чересчур оптимистично видит будущее, вот только крепко ошибается. На самом деле до катастрофы остаются считанные дни, прах подери!
Нахлынула ярость, животная, не рассуждающая и ослепляющая, готовая смести любую преграду из спешно «возведенных» слов. Видимо, у настоящего Кулика, подмятого «матрицей», остались собственные эмоции, вот они и выплеснулись. С трудом обуздал гнев, чуть ли не захлестнувший мозг — аж зубами заскрипел. Стоявший рядом бригадный комиссар чуть ли не закаменел — он хоть и член Военного Совета армии, но одинокий ромбик в петлицах не идет ни в какое сравнение с маршальской звездой. Полковничьи «шпалы» вообще ничтожная величина, не так много в РККА маршалов, всего пятеро осталось, и один сейчас перед ними босыми пятками переступает.
— Его армия рассыпалась, и в ней от дивизий осталась одна лишь нумерация, а отнюдь не реальная сила. Ладно, разберемся на месте, когда в Шлиссельбург приедем — я покажу им кузькину мать, будут знать, как в своих рапортах лгать, пустыми заверения сыпать, сукины сыны!
Гнев снова прихлынул мутной волной, опять пришлось вести с ним мучительную борьбу. Именно вранье одного генерала обрекло Ленинград на блокаду — ведь знай ситуацию без «прикрас», в той реальности маршал Кулик мог заранее выдвинуть одну свою дивизию в «бутылочное горлышко» синявинского выступа, и лишь позже, через несколько дней осознал какую ошибку допустил, сказав о том Клименту Ефремовичу Ворошилову по прямому проводу. Ведь не зная сложившуюся на фронте ситуацию, развертывал свою 54-ю армию правильно, на солидном двадцатикилометровом удалении от неприятеля, стремясь избежать риска превентивного удара по еще толком не готовым к наступлению стрелковым дивизиям, не обстрелянным, «сырым», спешно выдвинутым на линию фронта.
Но это не может быть Кулику оправданием — время сам бездарно упустил, не стал рисковать малым, и в результате потеряно было многое…
Мга с районом — примерно двадцать на двадцать километров. Ошибка маршала Кулика дорого обошлась Ленинграду, и стране — исправить ее удалось только через пятьсот дней и ночей, когда в ходе операции «Искра» с трудом и огромными потерями удалось вернуть северную половину этого выступа, ведь на пути преградой стояли синявинские высоты…
Глава 4
— Скажите честно, Никанор Матвеевич, ваша дивизия будет боеспособна через три дня? Сможет ли не только правильно наступать по предназначенному ей направлению на Мгу, но и выдержать танковую атаку? Ответа не нужно, и так все ясно без всяких слов.
Григорий Иванович остановился, и снова склонился над картой, проводя по ней карандашом. Затем негромко произнес:
— Из наступления на Мгу в ближайшее время не выйдет ничего хорошего. Учитывая то обстоятельство, что в течение недели число танковых и моторизованных соединений противника здесь будет удвоено, а еще дополнительно подкреплено тремя пехотными дивизиями. Так оно и будет, могу вас заверить — для противника огромную важность имеет выход к Ладоге, после чего будет установлена плотная блокада целого фронта с огромным городом, снабжение которого можно будет осуществлять исключительно по озеру, что весьма затруднительно — осенние шторма тут свирепствуют. Так что сейчас наша главная задача не позволить противнику отрезать сухопутные коммуникации, связывающие Ленинград со страной. Дадим бой здесь, нужно остановить врага любой ценой, и мы сможем это сделать.
Маршал остановился, стало зябко, и он повел плечами. Кивнул адъютанту, показав взглядом на китель и сапоги. Тот подскочил, и с его помощью Григорий Иванович облачился, искоса посмотрев на две шеренги орденов на груди. Носить чужие ордена не принято, но для него в «новом обличье» они вроде бы как «свои», и «звездочка» у него тоже была в