И солдат неожиданно вообразил, что судьба забросила его на соседнюю планету и он, посвистывая, идет себе по лунной дороге. Дорога оказалась безлюдной. И примерно километр солдат отшагал в одиночестве. Потом у него появилась попутчица. Солдат не мог разглядеть ее, потому что лицо она закрыла большим платком, точно чадрой. При свете луны нельзя было определить, молодая она или уже в годах, красивая или дурнушка. Два больших настороженных глаза смотрели откуда-то из глубины, и было непонятно, как они относятся к солдату.
В одной руке женщина держала ребенка, завернутого в пухлое ватное одеяло, а в другой руке — кошелку с продуктами. Материнские руки — самые занятые на свете. Матери всегда не хватает рук.
А у солдата руки были свободные.
Женщина не обернулась на звук шагов. Ей было безразлично, кто это там вышагивает. Она не испытывала ни страха, ни любопытства. Трудная дорога притупила в ней все чувства. И только крохотное существо, скрытое под теплыми слоями одеяла и пеленок, вызывало в ней тревогу: не наглотался ли холодного воздуха, не застудил ли горлышко?
Женщина не ждала помощи. Она рассчитывала только на свои силы. А их-то как раз и не хватало.
— Давайте подсоблю, — сказал солдат и, не дожидаясь ответа, взял из ее руки тяжелую кошелку.
Она ничего не сказала ему: отдала кошелку и молча продолжала свой путь. А солдат шел чуть поодаль, и со стороны казалось, что он несет свою кошелку, а женщина несет своего ребенка.
Необщительность попутчицы смущала солдата, и он не решался заговорить с ней. Он даже старался не смотреть в ее сторону.
У женщины шаги маленькие, и звук у них тонкий. Под ними дорога не прогибается с треском, а что-то напевает. И солдату кажется, что он своими сапожищами заглушает эту музыку.
В одной руке солдат нес кошелку, другой, свободной, размахивал по привычке. А у женщины все равно обе руки были заняты: она теперь несла ребенка двумя руками. Крепко прижимала его к себе, словно кто-то мог отнять у нее драгоценную ношу.
Она почувствовала, что солдат идет с ней в ногу, и повернула к нему голову. И солдат решился заговорить.
— Тяжело в такой мороз с ребенком? — спросил он, на ходу разглядывая носы своих кирзовых сапог.
Женщина опустила нижний край платка: он закрывал ей рот. Сказала:
— Я привычная.
Солдат впервые услышал голос своей спутницы. Голос был простуженным. Но сквозь хрипоту пробивались певучие грудные нотки.
Спутница ответила и снова прикрыла рот платком. Она, видимо, считала разговор законченным. Но солдату хотелось поговорить.
— А где ваш муж? — спросил он.
Женщина ответила сквозь платок:
— Дома.
— А что же делает?
— Отдыхает. Он всегда после работы отдыхает. Спит.
Последние слова прозвучали совсем не так, как ответы на первые вопросы солдата. В эти слова прокралась нотка обиды. И солдат почувствовал ее, хотя она была еле уловимой.
— Вот как, — произнес он и надолго замолчал.
Он почему-то представил себе жарко натопленную комнату. Диван с ровными подушками. Спящего мужа. Лоснящееся лицо, губа, отвисшая во сне, живот, с расслабленным поясом, разутые ноги: пятки вместе, носки врозь…
Солдату захотелось выругаться. Но он сдержался. Он сказал:
— Как же это он вас отпустил? С ребенком?
Она переложила малыша на другую руку и, забыв прикрыть рот платком, выговорила:
— Не осуждайте его. Он домовитый…
Она говорила и не замечала, что горькая нотка звучит в каждом ее слове.
Солдат молчал. Теперь луна уже не напоминала ему летнюю солнечную землю, а заснеженное поле не казалось поверхностью луны.
Солдат думает о своей попутчице, и она думает о солдате. Она хочет представить себе, что рядом с ней идет не чужой человек, а муж. Только одет он в новую, незнакомую форму. И эта форма — шинель, сапоги и шапка — изменила не только его внешность, но переделала что-то в его душе. И он сейчас не спит на диване, а идет с ней со станции и несет тяжелую кошелку. И ей нравится, что за спиной у него автомат…
У первого фонаря они остановились.
— Подержите, я поправлю, — сказала спутница и протянула солдату ребенка.
Солдат поставил кошелку на дорогу и послушно протянул руки. Женщина вложила в них ребенка. Руки у солдата были словно деревянные, они боялись пошевелиться, чтобы не причинить беспокойство маленькому существу, которое им доверили подержать. Женщина наклонилась над ребенком. И солдат тоже наклонился: ему было интересно, кто скрывается в этом большом мягком пакете. Они почти коснулись лбами. Большой платок и серая солдатская шапка образовали над ребенком шалашик. А их дыхание преграждало путь стуже.
Спутница приподняла краешек простынки, и солдат увидел два больших открытых синих глаза. Они смотрели на него, выпуклые удивленные глаза. Белки глаз были голубоватыми, словно живая синяя краска растекалась по ним.
Женщина что-то поправляла рукой, а солдат смотрел на два синих глаза и не мог оторваться.
— Сколько ему? — спросил солдат.
— Это девочка, — отозвалась спутница, — ей пять месяцев.
— Маленький, — сказал солдат.
Он все продолжал думать, что держит на руках мальчика.
— Давайте, — сказала мать и забрала ребенка. А солдат все еще держал руки на весу.
Кончилось поле. Началось большое село. Сразу стало легче: от огней в домах и от сознания, что большая часть пути за спиной.
Солдат с силой потер маленькое ухо, и оно запылало сильней. Он сказал своей спутнице:
— Зайдемте в чайную. Погреемся чаем.
— Нет, мне спешить надо, — сказала она. — Время-то уже сколько!
— Так мы только на пять минут. И малыш погреется.
Этот довод подействовал на спутницу. Она замедлила шаги.
— Неловко как-то, правда? — сказала она, будто советовалась с солдатом.
В небольшой чайной их сразу обволокло мягким, оставляющим мокрые следы теплом. В чайной стоял гул. Уже на пороге чувствовалось, что здесь люди пьют не только чай, но и кое-что покрепче. Пар и табачный дым стлались сизым туманом.
Солдат и его спутница щурились, привыкали к теплу, свету и шуму.
Когда они сели за свободный столик, она откинула на плечи платок, и солдат впервые увидел ее лицо. Оно было совсем юным. Ровные брови, большие глаза, синие, как у дочки. Пухлые губы. Розовые уши. И две смешные косички. Казалось, они из детства перешли с ней в самостоятельную жизнь. Иней растаял на бровях и на золотистом пушке у висков. И теперь на его месте сверкали капельки талой воды. Она сидела за столом прямая, строгая. Не смотрела по сторонам. И глаза поднимала только на своего спутника. А он уже снял шапку. И она увидела его стриженую голову с двумя водоворотами — следами снятых машинкой вихров. Солдат провел пальцами по бровям и по жидким усам. Они тоже были мокрыми.
Они сидели друг против друга и молчали. Они ждали чай. И со стороны казалось, что пришла маленькая, совсем молодая семья.
Толстая буфетчица в халате, который уже давно не сходился на ней, несла им чайник. Буфетчица плыла между столиков, а из носика чайника шел пароходный пар.
Неподалеку от них расположилась компания парней. Они сидели, навалясь грудью на стол, и каждый держал в руке тяжелую пивную кружку. Они не выпускали кружек, и эти кружки были как бы продолжением их рук — большие, сжатые кулаки. Парни подносили свои стеклянные кулаки ко рту, размахивали ими, стучали по столу.
Среди них выделялся один в длинном сером свитере. Его вытянутое лицо заросло медной щетиной, а два холодных глаза ни на минуту не оставались в покое. Они бегали из угла в угол. Даже когда хозяин смеялся, глаза не теплели и продолжали шнырять по сторонам.
Никто из шумной подгулявшей компании не заметил появления солдата и женщины с ребенком. Но бегающие глаза парня в свитере остановились на них. В глазах блеснуло злое озорство.
— Ишь, солдат какую кралю привел, — сказал он товарищам.
— Да она с ребенком, — вяло отозвался его сосед, круглолицый, с приплюснутым носом.
Лицо его было таким плоским, что напоминало луну, какой ее изображают на картинках.
— Постойте, постойте, — сказал большегубый парень, поднимаясь из-за стола. — Да это жена Ваньки Столбового, нашего бухгалтера.
Молодая мать не притронулась к чаю. Она думала только об одном: как бы скорей уйти отсюда.
Солдат недовольно покосился на пьяную компанию. А губастый парень, не разжимая своего стеклянного кулака, шаткой походкой двигался к столику солдата. Он покачивался из стороны в сторону и улыбался слюнявым ртом.
— Что же ты с чужой женой гуляешь? — сказал парень, вплотную подходя к солдату.
— Иди отсюда! — сказал солдат.
Но парень и не думал отходить. Он чувствовал, что внимание всей чайной сосредоточено на нем, и продолжал зло паясничать.
— Муж дома сидит, а жена гуляет. Хорошо устроились!
Солдат медленно поднялся и встал лицом к лицу с парнем.
— Иди отсюда!
Солдат не шутил.
Но губастый парень, зная, что за его спиной надежный тыл, огрызнулся:
— А ты не командуй. У себя на военке командуй. Я тебе…
Солдат не дал ему договорить. Он вдруг взял парня за грудки и оттолкнул с такой силой, что тот очутился у двери. Его стеклянный кулак вдребезги разбился. Пиво растеклось по полу.
И тут его дружки, как по команде, встали из-за стола и двинулись к солдату. Круглолицый парень боязливо зашептал:
— Не стоит связываться.
— Стоит, — отозвался парень в свитере. — Вот мы их сейчас обоих к мужу доставим. Пред ясны очи.
Он засмеялся. А глаза его остались холодными.
Пьяные приблизились. Один из них уже подскочил к спутнице солдата и вцепился ей в руку.
— Пусти! — крикнула она. — Пусти!
— Держи! — скомандовал парень в свитере.
Солдат растерялся. Он стоял высокий, без шапки, откинув стриженую голову к стене. Их было пять человек, а он один.
И тут он как бы вспомнил, что он солдат. Он почувствовал сильный прилив решимости, резко отвел руку назад и нащупал гладкий приклад автомата. Это солдатское движение поколебало наступающих парней.