Как поступь мягких лап во мраке ночи
едва слышна, хоть не видать ни зги,
как светится кошачий глаз, охочий
улавливать, чьи это там шаги,
как этот глаз в себя вбирает вид
скрывающегося во тьме ночной,
как смерч всосать навеки норовит
пловца своей воронкой водяной,
как этот же моргает хищный глаз,
чтобы краснела кровь от новой дозы
увиденного и на этот раз,
так, темноту соборов обыскав,
там сердце находили окна-розы,
чтоб ввергнуть в Бога тайный сей состав.
Капитель
Как предстоящий день из карусели
снов-чудищ, неотвязных чересчур,
вознесся; так, ветвясь от капители,
под сводом вьется множество нервюр,
и существо к другому существу
льнет среди них, по-своему крылатых,
с внезапностью голов замысловатых,
и пронизал могучую листву
ток, в ярости грозящий небу взрывом,
так что при этом набухает гроздь,
заряжен заразительным призывом
расти, хоть разрастается погост,
и, нисходя в наитьи терпеливом,
дождь, как издревле, вызывает рост.
Бог в Средневековье
Божьему суду вверяли ширь
грешных душ в надежде на спасенье,
и, предотвращая вознесенье,
Богу навязали вместо гирь
гнет соборов, чей размах превысил
тяготы земные, так что Сам
Бог средь безграничных этих чисел
верным уподобился часам
ради человеческого рода,
но по-своему пошел Он вдруг,
ужасая чаяньем утрат;
и напал на горожан испуг,
а Часы не требуют завода,
и страшит прохожих циферблат.
Морг
Они лежат, как будто наготове
для действия последней заморозки,
один с другим, но друг для друга внове,
хоть личные приметы их не броски,
и жизнью ни один из них не сыт;
в карманах имена искали тщетно.
След раздраженья с губ у них не смыт,
хотя попытка смыть его заметна;
от этого стал только чище след.
Расчесывал им бороды служитель,
чтоб невзначай не испугался зритель;
посмертной удостоившись опеки,
закрыты веками глаза навеки
и смотрят внутрь теперь, а не на свет.
Заключенный
I. «Одно у меня движенье…»
Одно у меня движенье:
рукою тьму отстранять.
По мокрым камням скольженье,
и его не унять.
Стук — подобие трели.
Сердце мое давно
вторит этой капели
и смолкнет с ней заодно.
Капли все тяжелее.
Зверек ли в этой воде?
Где-то было светлее,
но позабыл я где.
II. «Представь, что мир окаменел вокруг…»
Представь, что мир окаменел вокруг,
все, чем дышал ты, что тебе светило,
а в этом камне даже не могила,
дыра для сердца твоего и рук.
А то, что будущим привык ты звать,
пульсацией сочти бесперебойной,
внутри тебя осталось раной гнойной,
упорно продолжая нарывать.
А прошлое как жалкий сумасброд,
над ним невольно твой смеется рот,
хоть раньше не смеялся недотрога.
Тюремный надзиратель вместо Бога
свой грязный глаз вперил к тебе в глазок.
И все же ты живешь. Твой длится срок.
ПантераJardin des Plantes, Paris
Зверь ходит и не видит небосклона.
Не светит в клетке ни один предмет.
Везде для глаз препона миллиона
стальных полос, а дальше мира нет.
О вкрадчиво грозящая наружность,
вселенной безысходной теснота!
Танцует сила, вычертив окружность,
где в центре воля грезой занята.
Порой приподнимается завеса,
и некий образ, пойманный зрачком,
блуждает в дебрях мышечного леса,
где сердце съест его тайком.
ГазельGazelle Dorcas
Не рифма ли в магическом созвучье
двух слов ты вся, какой покорна вести
ты, безответная, когда на круче
лба твоего листва и лира вместе;
все прелести твои для нежных строк,
в которых слово — только лепесток
пугливой розы, и глаза смежить
приходится, чтобы могла ожить
ты перед ними; выстрелят вот-вот
четыре все твои ствола прыжками;
но слушает пока еще и ждет
твоя головка, поводя зрачками;
так, обернувшись озером лесным,
купальщица страшится вместе с ним.
Единорог
Упасть со лба на землю, словно шлем,
была молитва вечная готова,
когда средь леса сказочно густого,
на лань похожий, посетил святого
сей странный зверь, являвшийся не всем.
У оставлявших чуть заметный след
проворных ног был цвет слоновой кости;
зверь был в сиянье белое одет,
охотничьей не опасался злости;
как башня, рог на лбу — лучистый свет;
шел тихим шагом свет к святому в гости.
У рта пушок был розовато-сер;
едва блестя, под верхнею губой
белеющие зубы обнажались;
тревожил зверю ноздри дух любой;
в его глазах виденья умножались,
и с ними вне вещей и мер
замкнулся круг сказаний голубой.
Святой Себастьян
Как другой лежал бы, он стоит,
предан воле, ввысь его стремящей,
в трудной позе матери кормящей,
как венок, в себе самом он свит.
Вырастает новая стрела,
трепеща, из чресел поминутно;
только улыбается он смутно,
потому что плоть его цела.
Он расстрелян и при этом жив,
лишь глаза, невольно загрустив,
отпустить готовы грех напрасный,
издали презрительно простив
тех, кто вещью жертвует прекрасной.
Основатель
Он просто заказал картину цеху
художников; являлся ли Христос,
ему в земном пути даруя веху,
и, посулив небесную утеху,
молился ли епископ с ним — вопрос.
Быть может, вправду верующим рос
он, чтоб смиренно преклонить колени,
себя своей навязывая тени,
и собственный свой стан вне злобы дня
взнуздать, как норовистого коня.
Пусть посещением невероятным
мы смущены, пусть не закреплено
свидетельством оно неоднократным,
видение бывает благодатным,
само в себя при нас углублено.
Ангел
Привык он отстранять склоненьем лба
все, что уподобляться может узам,
а сердцу вечным угрожает грузом,
чертя свои круги, судьба.
Их много в небе, занятых полетом.
«Приди, познай!» — они ему кричат.
Но легких рук его ты тщетным гнетом
своим не тяготи, не то закат
их приведет к тебе, чтоб разорили
они во тьме, разгневавшись, твой дом,
как будто бы тебя они творили,
чтобы схватить и сокрушить потом.
Римские саркофаги
Кто думать заставляет нас, что гнев
и суета, которые гнетут,
в теченьи жизни нами завладев,
продлятся дольше в сутолоке смут,
чем разлагается среди колец
и среди идолов тот, разодетый
для саркофага, где свои приметы
успел утратить он, мертвец,
неведомыми ртами хищно съеден,
безмолвными. Но где же затаен
мозг, чье призванье — трапеза такая?
При этом до сих пор водой не беден
ряд акведуков, где былых времен
струится вечно зеркало, сверкая.
Лебедь
Кто выносит лучше или хуже
гнет незавершенного, тот схож
с лебедем, ходящим неуклюже.
Но колеблет почву приближенье
смерти, нас бросающее в дрожь;
лебедю так предстоит скольженье
по воде, где, трепетно глубоки,
радостно расступятся потоки,
ибо со стихией тихо слит,
царственный в своей внезапной славе,
тем уверенней, тем величавей
умудренный плыть благоволит.
Детство
Быть может, я когда-нибудь пойму,
что значит настоящая утрата,
но если миновали без возврата
дни детства, кто мне скажет, почему?
Не признак ли ненастья затяжного —
напоминать, как много в детстве встреч,
когда приходят и уходят снова,
и все это затем, чтобы вовлечь
в жизнь, маловероятную подчас;