[20] После прекращения опалы семейству удалось вернуть кое-что из родовых вотчин.[21] Кроме того, Пожарские набрались смелости и начали вступать в местнические тяжбы — с князьями Гвоздевыми и Лыковыми.
Специалист по истории местничества Ю. М. Эскин рассказывает о большой местнической тяжбе с Лыковыми следующее: «В 1602 г. Д. М. Пожарский бил челом на князя Б. М. Лыкова. Мать последнего получила пост верховой боярыни при царице Марии Григорьевне, а мать Пожарского — пост верховой боярыни при царевне Ксении Борисовне. Верховые боярыни — главные статс-дамы — обычно выбирались из знатных почтенных вдов. Пожарский, явно по наущению матери, требовал назначения ее к царице, что считалось «выше». Он заявлял, что ряд его предков занимал более высокие места, чем предки Б. М. Лыкова-Оболенского, однако это было большим «допущением» — Оболенские давно сидели в Думе, а знатные и чиновные однородцы Пожарских — Ромодановские, Ряполовские, Палецкие, Татевы, Тулуповы и др. — действительно «по лествице» (по родословию. —Д. В.) формально были младше Пожарских, но являлись им слишком отдаленной родней. Дело это сохранилось в записи 1609 г., когда возобновилось при царе Василии Шуйском». Разбирательство продолжалось несколько месяцев, с сентября 1602 по январь 1603 года.[22] Ни при Борисе Годунове, ни при Василии Шуйском тяжба «вершена», то есть закончена, не была. Победитель в ней не определился. Она посеяла неприязнь между двумя великими, может быть, величайшими русскими полководцами начала XVII века. Печально…
Эскин считал, что местническую распрю «срежиссировал» сам государь Борис Федорович. Князья Оболенские-Лыковы имели прочные связи с аристократической «партией» Романовых-Захарьиных-Юрьевых, враждебной Годунову. По его мнению, с помощью лояльных Пожарских царь убирал с политической доски не вполне лояльных Лыковых: «Лыков в 1609 г. рассказывал любившему всякие доносы, сплетни и прочие «ушничества» царю Василию, что якобы за 7 лет до того князь Дмитрий Пожарский «доводил» на него, Лыкова, царю Борису «многие затейные доводы» о том, что он, «сходясь с князьями В. В. Голицыным и Б. П. Татевым, про нево Бориса разсуждает и умышляет всякое зло». В. В. Голицын, сам впоследствии претендовавший на трон, как известно, изменил под Кромами Борису Годунову, перейдя к Лжедмитрию. Однако донос — это акция, которая как-то плохо сочетается со всем, что мы знаем о Д. М. Пожарском. Лыков в своей «информации» не учел, что его соперник поостерегся бы, например, замешивать в число «заговорщиков» своего однородца, князя Татева. Лыков поведал также, что и мать Пожарского «доводила» царице Марии (к слову, дочери Малюты Скуратова) о том, что его мать, княгиня Лыкова, в гостях у княгини Алены Скопиной-Шуйской (матери будущего героя Смуты и жертвы собственной семьи князя Михаила Васильевича Скопина) «…буттося рассуждала про нее и про царевну злыми словесы»… Лыков… заявлял, что попал тогда с матерью в (кратковременную, судя по всему) опалу».[23] Действительно, его отправили на воеводство в далекий провинциальный Белгород.
Вражда Лыкова с Пожарским продлится долго, она будет аукаться обоим еще и после Смуты. История ее с большой подробностью отражена в документах того времени.
Но как ни странно, изучив ее, трудно извлечь что-либо интересное о личности Дмитрия Михайловича.
Правду ли говорил Лыков о доносах Пожарского и его матери? У него ведь имелся собственный интерес — переломить ход тяжбы в пользу рода Лыковых… А если все-таки правду, то существовал ли на самом деле заговор против Бориса Годунова — покровителя Пожарских? Являлся ли в действительности монарх «постановщиком» жестокой местнической тяжбы? Согласились ли Пожарские на роль «фигур» в игре Бориса Федоровича, так ли уж совпадали их устремления с желаниями царя? А может, и не велось никакой игры?
Нет твердого ответа ни на один из поставленных вопросов. Можно сколь угодно долго строить остроумные гипотезы, а правда проста: недостаток информации мешает вынести обоснованное суждение. Чуть больше сведений, и «дело» заиграло бы. Но нет их, и не стоит ударяться в сказки.
Полная ясность видна только в одном направлении: еще недавно Пожарские были никем при дворе, и вдруг они сцепились со значительным семейством. Притом сцепились по сомнительному поводу. Можно ли было заработать «поруху чести» или, иначе, местническую «потерьку» по женской линии, да еще из столь редкой для местнических баталий комбинации — большой вопрос. Как видно, Пожарские хотели драки. Они возвещали о своем возвращении в аристократическую «обойму», хотя бы и в низший ее эшелон, а значит, готовились пройти через целый каскад тяжеб. Иного пути не существовало. Надо полагать, Пожарские решились вступить в бой, чувствуя поддержку самого государя. В ином случае их авантюра почти автоматически привела бы к страшному поражению…
В Смутное время князь Дмитрий Михайлович вступил с возвращенным при Борисе Годунове чином стряпчего. На заре разгорающейся Смуты, в конце 1604-го или же в начале 1605 года, ему был пожаловано чуть более высокое звание — стольника.[24] Но и чин стольника заметно уступал по значимости «думным чинам» — боярина, окольничего, думного дворянина.
Если грубо и приблизительно перевести на язык воинских званий Российской империи, стольник представлял собой нечто соотносимое с полковничьим чином сухопутных войск (VI класс «Табели о рангах»[25]). Стольники в иерархическом отношении были незначительно выше, нежели стряпчие с платьем. Карьера по тем временам хорошая, лучше, чем у большинства предков Д. М. Пожарского, но без особенного блеска. Ни в Боярской думе, ни в воеводах Дмитрий Михайлович не бывал, наместничества не получал.
Все эти перипетии в судьбе незначительного и невлиятельного рода остались малозаметными событиями для современников. Государев двор того времени включал в себя огромное количество титулованной аристократии куда выше знатностью и влиятельнее Пожарских. Благоволение царя Бориса Федоровича дало им немногое: род едва выглянул из-за забора, отгораживавшего дюжинное провинциальное дворянство от привилегированной московской знати. Род едва заявил свое желание подняться на более высокую ступень.
Если посмотреть на служебный статус семейства Пожарских в целом, каким он был при Борисе Годунове, то значительных достижений все еще не видно. Вот несколько примеров:
Князь Иван Петрович Пожарский в 1598–1604 годах служил «выборным сыном боярским» по Владимиру. Затем он выслужил чин стольника, сравнявшись, таким образом, с Дмитрием Михайловичем. В 1604 году князь Дмитрий Петрович Пожарский имел чин «жильца» — также весьма низкий (ниже стольника). Дядя Д. М. Пожарского, князь Петр Тимофеевич Пожарский-Щепа в 1590-х — 1600-х годах не поднялся выше тех же «выборных». Но он занимал какое-то время пост воеводы в маленьком Уржуме, на Москве несколько лет служил «объезжим головой» — то «в Белом городе на большом посаде», то в Китай-городе. Должность объезжего головы совремнный историк остроумно назвал инспекторской пожарно-полицейской».[26]
И никто из Пожарских не шагнул к тому времени по службе хоть на ступеньку выше Дмитрия Михайловича…
Итак, можно констатировать: ни сам князь Дмитрий Михайлович Пожарский, ни род его к началу Смуты не входили в состав военно-политической элиты Московского государства.
Зато в смутные годы он станет одной из самых заметных фигур Московского государства. Любопытно, что «дворовым» (придворным) чином стольника Дмитрий Михайлович дорожил, не опускал его при титуловании. И в официальных документах Совета всея земли его нередко называли «стольником и воеводой». Так, например, начинается «окружная грамота», написанная в Ярославле 8 апреля 1612 года: «Великия Росийския державы Московского государства от бояр и воевод и стольника и воеводы от князя Дмитрея Михайловича Пожарского с товарыщи…»[27] Любопытно, что на «затылье» земских грамот, в списке «рукоприкладств», имя князя Д. М. Пожарского стоит далеко не первым, а всего лишь в конце первого десятка.[28] Он — старший военачальник земского ополчения, но не далеко самый знатный из служилых аристократов, примкнувших к земцам. Традиция не позволяет при составлении официальных бумаг игнорировать этот факт. С осени 1612 года объединенное земское правительство рассылает грамоты от имени «боярина и воеводы князя Дмитрея Тимофеевича Трубетцкого да стольника и воеводы князя Дмитрея Михайловича Пожарского».[29] Пожарский — второй: он возглавлял воинство победителей, но Трубецкой и знатнее его, и чином выше. Лишь в 1613 году Земский собор дарует Пожарскому думный чин боярина, а позднее, уже при Михаиле Федоровиче, он будет занимать крупные воеводские и административные посты.
Разрыв между положением князя Д. М. Пожарского в 1605 году, при восшествии на престол Лжедмитрия I, и в 1613 году, при восшествии на престол основателя династии Романовых Михаила Федоровича, огромен. В мирное время, при господстве местнической системы, обеспечивавшей привилегии для нескольких десятков знатнейших родов, никто не мог «скакнуть» из стольников в бояре. А представитель довольно скромного, хотя и «родословного» семейства Пожарских вообще не имел шансов выслужить боярский чин. Ни последовательно, т. е. постепенно проходя промежуточные чины, ни «скачком», что и произошло в действительности. Как говорилось выше, при Борисе Годунове и Лжедмитрии I князь еще не принадлежал к числу представителей военно-политической элиты России, а в 1613 году он уже являлся таковым несомненно.