Гуров чувствовал, как на том конце провода Николай оторопел.
— Вы согласны нам помочь? Просто так? — запинаясь, заговорил мальчик. — Впрочем, зачем же просто так? Я отработаю. Может быть, вашей больнице нужен санитар или… да кто угодно, я согласен работать. А может, у вас есть другие предложения?
— У меня есть другое предложение, Коля. Точнее, только за это я и буду помогать вам, — продолжал Гуров. — Но это не телефонный разговор. Ты согласен сделать все, что я скажу, чтобы спасти свою мать?
Николай молчал.
— Я жду, Коля. Время ее жизни сейчас исчисляется часами. Не днями, если ты меня плохо понял, а именно часами. Завтра, возможно, счет пойдет на минуты. Я могу подождать твоего решения, однако твоя мама — вряд ли. Итак?
— Вы попросите меня совершить преступление? — прошептал Николай.
— Да или нет? — жестче повторил Гуров.
— Да, — выдохнул Николай.
— Вот и славно, — от радости кардиолог потирал ладони. — Будешь честен со мной — я буду честен с тобой. Теперь жизнь твоей матери полностью в твоих руках. Мне кажется, тебе можно верить. Ведь можно, Коля?
— Да, — еле слышно произнес парень.
— Отлично, мне тоже можно. На столе у меня лежит очень хорошее лекарство. Сейчас я поеду в больницу и сделаю твоей маме парочку уколов. Ее состояние улучшится. Но не вздумай меня обмануть. Если ты кому-нибудь сообщишь о нашем разговоре…
— Нет, — перебил Николай, — поезжайте в больницу и делайте свое дело. Как я понимаю, вы сами со мной свяжетесь и скажете, что вам нужно.
— Обязательно свяжусь, — пообещал Гуров.
— Ну, — торжественно сказал Скворцов. — Что я говорил?
— Ты хочешь сказать, что Гуров будет подбивать Николая на убийство богатой дамочки? Вероятно, парень начнет изготовлять ему смертельные растворы, ибо на роль Жениха он никак не тянет, — усмехнулась Лариса.
— Посмотрим, — повернулся к ней Скворцов, — а пока я этого гада не выпущу из поля зрения.
Глава 14
Во время обхода сияющая Шурочка взахлеб рассказывала Петру Семеновичу об улучшении состояния здоровья Потаповой.
— Она была так плоха, — щебетала девушка, — что я думала: дотянет ли до завтра? А теперь посмотрите на нее. Женя сказала, что ночью больная захотела есть и ела с очень хорошим аппетитом. Утром попросила принести что-нибудь почитать и вообще… Да вы сами увидите.
Врачи вошли в палату Потаповой. Женщина уже не лежала, а сидела на кровати, подложив под спину подушку, и просматривала какой-то журнал. На ее тумбочке Петр Семенович заметил зеркало, расческу, пудреницу и губную помаду. Похоже, вчерашняя тяжелобольная действительно пошла на поправку. Вера Ивановна приветливо улыбнулась врачам, особенно Гурову.
— Ну, я вижу, сегодня вы молодцом, — сказал кардиолог, присаживаясь на край постели.
— Большое вам спасибо, — Потапова с благодарностью посмотрела на Петра Семеновича. — Я думала: сегодня меня уже не будет в живых. Хотела попросить вашу медсестру, чтобы она вызвала Колю, чтобы увидеть его в последний раз, но не было сил нажать на кнопку вызова. И вдруг вы. После уколов, которые вы мне сделали, я как будто заново родилась.
Шурочка недоуменно взглянула на Гурова:
— Петр Семенович, вчера вечером вы сделали Вере Ивановне какие-то дополнительные уколы?
— Спонсоры передали кое-что, — небрежно ответил Гуров. — Я же обещал, Вера Ивановна: мы вас вылечим. И мои слова оказались пророческими. Не всем везет так, как вам. Ну, не будем вас больше беспокоить. Я понимаю, вам сейчас лучше, но переутомляться тоже не следует.
Когда за врачами закрылась дверь палаты Потаповой, Шура спросила Гурова:
— Какое же лекарство вчера передали спонсоры?
— А никакого, — махнул рукой Гуров, — от них дождешься. В данном случае я сам купил это лекарство. И на это меня натолкнул разговор с тобой… Ты права: врач прежде всего должен помнить о милосердии. Этой женщине никак нельзя умирать, ей надо поднять сына, который без нее может пойти по кривой дорожке.
— Петр Семенович! — в голосе девушки слышалось такое неподдельное восхищение, что Гурову на секунду стало не по себе.
— Здравствуй, Коля, ты узнал меня? — кардиолог представил себе взволнованное лицо парня. — Ты ведь навещал сегодня мать? Что скажешь?
— Ей лучше, но у меня язык не поворачивается говорить вам «спасибо», — голос Николая звучал твердо. — Говорите, что вам нужно.
— Завтра в шесть вечера мы встречаемся с тобой на вокзале, — врач говорил спокойно, чеканя каждое слово. — В пятнадцать минут седьмого садимся на электричку до Зареченска. Поедем в разных вагонах: ты — в первом, я — в третьем. Выходим на станции Рябушино. Далее следуешь за мной. Мы едем ко мне на дачу. Остальное я скажу там. Ты все понял? Мне не надо повторять? Мне не надо напоминать, что в случае…
— Я все понял, — ответил Николай и положил трубку.
Глава 15
Николай пришел на вокзал ровно в шесть, отыскал нужную ему электричку и расположился в первом вагоне. Он видел, как лечащий врач его матери тоже зашел в первый вагон, пробежал глазами по пассажирам и отправился в соседний. Через несколько минут поезд тронулся. Коля смотрел в окно, но его не интересовала весенняя природа. Он думал о предстоящей встрече с Гуровым, и ему хотелось плакать и кричать от собственного бессилия. Однако в глубине души парень знал, что сделает все, чего потребует врач, чтобы спасти мать. А если она все-таки умрет? Парень не заметил, как из глаз полились слезы. Он неловко стал вытирать их рукавом старой куртки.
— Что с вами, молодой человек? Вам плохо? — сидящий рядом с ним мускулистый широкоплечий мужчина лет тридцати участливо смотрел на юношу. — Может быть, я чем-нибудь могу помочь?
— Нет, — всхлипывая, ответил Николай. — К сожалению, сейчас мне никто не поможет.
Сойдя на станции Рябушино, Гуров пошел по тропинке, направляясь в деревню, и пару раз оглянулся назад. Николай неотступно следовал за ним. Петр Семенович подумал: как хорошо, что в свое время после смерти матери он не продал дачу. При ее жизни врач бывал здесь очень редко и только тогда, когда она просила его помочь ей. Сколько раз он говорил ей о том, что гораздо легче покупать все, что она здесь выращивает, на рынке и не уставать от дальних поездок и от дачной работы.
— Ты хочешь лишить меня единственной отдушины, — отвечала ему на это мать. — Я бываю здесь не из-за огурцов и помидоров. В этом месте я оживаю.
Гуров решительно не понимал, как можно оживать в ветхом домишке на пяти сотках. Настоящая дача рисовалась ему в виде загородного двухэтажного коттеджа, с большим участком земли, засаженным какими-нибудь красивыми растениями, и бассейном — этакий голливудский Эдем. Вот в таком месте можно и отдохнуть душой. Но мать прикипела сердцем именно к этому клочку земли. За год до ее смерти, зная, сколько ей осталось жить, Петр Семенович, уже зарабатывавший хорошие деньги, нанял рабочих, чтобы превратить старую хибару в маленький домик. Мать противилась этому. Она тоже знала, сколько ей отведено.
— Спасибо, Петя, — говорила она ему, — но не надо вкладывать деньги в то, от чего ты вскоре избавишься. А мне нравится так, как есть.
Гуров все равно улучшил домик и стал часто оставаться ночевать в нем вместе с матерью. В нем проснулось желание постоянно быть с нею, даже просто молча сидеть рядом, держа за руку. Врач видел, как жизнь постепенно уходит из дорогого ему человека, и словно хотел продлить их пребывание вместе.
После смерти матери Мария Ивановна, ее близкая подруга и соседка по даче, предложила Петру Семеновичу продать участок ей.
— Ведь тебе он не нужен, Петя, — говорила она, — а я уберу перегородку и соединю со своим участком. Это хорошо, что ты благоустроил домик. Ко мне на лето внуки приезжают, дети. В двух домиках я всех размещу.
Гуров слушал соседку и удивлялся сам себе. Сейчас он и слышать не хотел ни о какой продаже. И был уверен, что вряд ли когда-нибудь захочет. Это ведь память о его матери. Он категорически отказался говорить на подобные темы и попросил Марию Ивановну никогда не возвращаться к этому вопросу. Сейчас, отпирая калитку, он думал о том, как правильно сделал тогда.
Поднимаясь по ступеням, ведущим в дом, мужчина всегда испытывал странное чувство. Ему казалось, что он приехал к матери и она ждет его, сидя в своем любимом кресле. Сейчас он услышит шаркающие шаги, увидит радостную улыбку на изможденном лице… С такими мыслями кардиолог распахивал дверь и замирал на пороге на несколько секунд. Лишь стоявшая в доме тишина помогала ему вернуться в реальность. А еще одна страшная реальность шла за ним и уже заходила в комнату. Впервые за много лет Гуров не сожалел о том, что матери нет в живых.
Оперативники расположились под окном дачного домика врача. На их счастье, Николай, находясь в полуобморочном состоянии, и не подумал запереть за собой калитку, и Скворцов с Киселевым беспрепятственно проникли на участок. Им было хорошо видно и врача, сидевшего в большом черном кресле, и парня, стоявшего перед ним, но разговора они не слышали: в доме говорили очень тихо. Павел, переместившийся потом от окна к двери, тоже не запертой на замок, улавливал только отдельные звуки, из которых даже приблизительно не мог составить слов. Скворцов и Киселев недовольно поглядывали друг на друга и уже думали о другом способе прослушивания, однако им повезло.
— Поймите, я не могу этого сделать! — закричал вдруг Николай. — Я обещаю, что никому ничего не скажу и отдам вам деньги. Но, умоляю, не требуйте от меня этого! Вы убьете и меня, и мать, если она когда-нибудь догадается.
— От того, что я тебе предлагаю, еще никто не умирал, — Гуров тоже повысил голос. — А вот без этого, — врач взял со стола полиэтиленовый пакет и потряс им перед лицом парня, — она умрет завтра. И виноват в этом будешь ты. Впрочем, — кардиолог взглянул на часы, — мы с тобой беседуем уже сорок пять минут. Через час уходит последняя электричка. Я не собираюсь здесь ночевать и тебя не приглашаю. Не хочешь — не надо. Учти: я всегда найду более преданного сына.