«детерминизм и объяснение связаны неразрывной интимной связью. Объяснить явление — значит вскрыть ту систему детерминаций, следствием которой оно является» [80, с. 96]. Ясно, что без анализа этой системы невозможно и целенаправленное воздействие на данное явление. С другой стороны, как уже отмечалось, без рассмотрения системы объективных детерминаций мира невозможно построить целостное мировоззрение.
Не потому ли большинство авторов, исследовавших первобытное мировоззрение, отметили отсутствие системности в том и в другом? Леви–Брюль, например, указывал на то, что у первобытного человека понятия «причина» и «следствие» не связаны логическим обобщением и поэтому причиной и следствием называются любые события, совмещенные во времени или в пространстве [см.: 109, с. 314]. Характерен описываемый им случай враждебного отношения членов племени, находившихся на первобытнообщинном уровне развития, к миссионерам. Последние надевали во время богослужения особый головной убор, что было охарактеризовано как причина последовавшей после богослужения засухи [см.: 109, с. 44].
Случайный, бессистемный характер соединения различных сведений о мире, отсутствие логически обобщенных детерминистских представлений нашли отражение в мифологическом мировоззрении. Донаучное мировоззрение синкретически соединяло в себе реальное и мистическое. При этом противоречие между первым и вторым не замечалось. Такое единство основывалось на отсутствии систематизированных детерминистских представлений, ибо мифологическое мышление не различало необходимого и случайного, в силу чего сверхъестественное и естественное не вступали в мифологическом мировоззрении в противоречие [см.: 32, с. 17].
Свойственная всякому мировоззрению экстраполяция принципов получения и обобщения знаний об одной области действительности на другие на уровне донаучного мировоззрения проявляется в переносе познанных в первом приближении человеческих качеств и особенностей взаимодействий между людьми на окружающую природу. Такая экстраполяция была вынужденным актом перед лицом непознанных природных закономерностей. Антропоморфизм донаучного мировоззрения ярко проявился в приписывании богам всех человеческих качеств. Достаточно перечитать «Илиаду» и «Одиссею» Гомера, чтобы убедиться в том, что боги (с позиций мифологии) могут быть коварны и простодушны, мужественны и трусливы, как люди: они страдают и радуются, предаются пьянству и прелюбодеянию. Связь древнегреческой мифологии с общественной жизнью того времени настолько сильна, что Ф. Энгельс без колебания выбирает миф основанием для анализа семейно–брачных отношений в Древней Греции [см.: 1, т. 21, с. 65–66, 103–104, 136–137],
Мифология обнаруживает явную связь с религией. Однако их необходимо различать. По определению Ф. Энгельса, «всякая религия является не чем иным, как фантастическим отражением в головах людей тех внешних сил, которые господствуют над ними в их повседневной жизни, — —отражением, в котором земные силы принимают форму неземных» [1, т. 20, с. 328]. Религия так же антропоморфна, как и мифология, однако в мифологии явно присутствует стремление не подчиниться силам природы, а «подчинить» последние человеку в фантастическом их олицетворении, «уравнивании в правах» с известными, доступными освоению и воздействию человеческими отношениями. На это прямо указывает К. Маркс: «Всякая мифология преодолевает, подчиняет и формирует силы природы в воображении и при помощи воображения; она исчезает, следовательно, вместе с наступлением действительного господства над этими силами природы» [1, т. 12, с. 737]. Таким образом, в мифологии проявляется величие человеческого духа, не склоняющегося перед грозными непознанными силами природы, в то время как в религии представлена противоположная тенденция–смирение, подчинение этим силам, страх и робость перед ними.
Следует также различать религию доклассовых обществ, наиболее тесно смыкающуюся с мифологией и представляющую собой разновидность донаучного мировоззрения, и религию классовых обществ, сосуществующую с философией и наукой и являющуюся уже антинаучным мировоззрением. Принципиальное отличие этих видов религий выясняется из анализа известного положения К. Маркса: «…религия есть самосознание и самочувствование человека, который или еще не обрел себя, или уже снова себя потерял» [1, т. 1, с. 414]. Человек первобытного общества — необретший себя человек, не выделивший себя из окружающего мира и потому не получивший возможности объяснить этот мир естественно — из него самого. Для человека классового общества источником религиозного чувства является потеря себя, своего я, суверенности своей личности уже не перед слепыми силами природы, а перед враждебной стихией (поскольку она остается непознанной) общественных процессов.
«Страх перед слепой силой капитала, которая слепа, ибо не может быть предусмотрена массами народа, которая па каждом шагу жизни пролетария и мелкого хозяйчика грозит принести ему и приносит «внезапное», «неожиданное», «случайное» разорение, гибель, превращение в нищего, в паупера, в проститутку, голодную смерть, — писал В. И. Ленин, — вот тот корень современной религии, который прежде всего и больше всего должен иметь в виду материалист…» [4, т. 17, с. 419].
В приведенных ленинских словах мы находим указание на связь религии как формы мировоззрения с утратой (или необретением) представлений об объективных детерминантах социальных (или природных) процессов, с абсолютизацией случайного (понимаемого как неопределенное, непознаваемое). Непредугадываемая стихия божественного промысла — одно из оснований религиозного мировоззрения, отличающее его от мифологии, в которой всякое явление действительности получает вполне определенное (хотя и фантастическое) объяснение действием некоторых воображаемых сил. «.Миф, — отмечал Г. В. Плеханов, — есть первое выражение сознания человеком причинной связи между явлениями» [160, с. 331].
Понятия «необходимость» и «случайность», находясь в явной зависимости от трактовки причинной связи, играли вместе с тем ведущую роль в становлении детерминизма как основополагающего мировоззренческого и методологического принципа.
Та или иная интерпретация необходимости и случайности нередко определяла направленность всей философской системы, ориентацию ее на тот или иной тип мировоззрения.
Внутри атомистической концепции Левкиппа — Демокрита и Эпикура основной проблемой, критерием, относительно которого произошло размежевание данной теории на две существенно различные как в мировоззренческом, так и в методологическом отношении концепции, была, как убедительно показал К. Маркс, проблема статуса случайности [см.: 2, с. 35–37]. Демокрит, отрицая случайность, как следствие незнания истинных причин, положил начало метафизической трактовке детерминизма. Детерминизм этого направления нашел в дальнейшем свое обоснование и развитие в трудах Ф. Бэкона, Т. Гоббса, Б. Спинозы, Р. Декарта, Ж. Ламетри, П. Гольбаха, Д. Толанда, А. Коллинза, Д. Пристли и других философов нового времени, получив логическое завершение в учении П. Лапласа. Основания подобной концепции разрабатывались в трудах естествоиспытателей нового времени, прежде всего И. Ньютона и К. Линнея.
Анализируя данный период развития науки, Ф. Энгельс отметил, что его характеризует «выработка своеобразного общего мировоззрения, центром которого является представление об абсолютной неизменяемости природы» [1, т. 20, с. 348]. Существенным и главным постулатом этого мировоззрения было отождествление детерминизма с однозначной и необходимой причинной зависимостью, представление о качественной «монодетерминированности» событий (все определено лишь причинно). С коренным пересмотром этого постулата связана революция, пережитая естествознанием в конце XIX — начале XX столетия.
С другой стороны, учение Эпикура о самопроизвольном отклонении атома от прямой линии дало начало двум противоположным тенденциям: 1) абсолютизации «ничем не определенной» случайности в развитии мира — индетерминизму как основе антинаучного мировоззрения; 2) признанию случайности объективным детерминантом действительности — важнейшей предпосылке диалектической трактовки детерминизма и научного, диалектико–материалистического мировоззрения.
Большинство домарксовских материалистических учений придерживалось концепции Демокрита как твердого основания в объяснении окружающего. Независимость от природы во многом определяется умением предвидеть, предсказать будущее, а одно–однозначная причинно–следственная цепь, элиминируя случайность, предоставляла возможность однозначного предсказания будущего состояния объекта или процесса. Именно поэтому метафизическая концепция детерминизма имела такой успех у философов–материалистов.
Идеи диалектической взаимосвязи необходимости и случайности получили свое развитие в Новое и Новейшее время в связи с известными открытиями естествознания. В конце XVIII — начале XIX в. основы диалектической разработки концепции детерминизма были заложены в трудах идеалистического направления, и прежде всего в работах Канта и Гегеля.
Впервые показав необходимость как процесс, Гегель выявил три главных момента этого процесса (опосредствования) — условие, предмет и деятельность [см. 59, т. 1, с. 326]. В противоположность концепции Демокрита, которая была ориентирована на одно–однозначную монодетерминированность, а качественное многообразие типов детерминации игнорировала и сводила к причинности, учение Гегеля впервые обращало внимание на качественное различие детерминирующих факторов. Положения гегелевской диалектики способствовали становлению диалектической концепции детерминизма, открывали пути понимания диалектического единства необходимости и случайности. Однако современное Гегелю естествознание «предпочло просто игнорировать эти положения как парадоксальную игру слов…» [1, т. 20, с. 535], продолжая использовать в качестве методологического основания метафизическую версию причинности.
К началу XIX столетия под влиянием дальнейшего становления таких учений, как теория вероятностей, основы которой заложили еще в XVII в. Б. Паскаль, П. Ферма и X. Гюйгенс, а также возникшая в эти же времена социальная статистика (Д. Граунт, В. Петти), сформировался целый ряд вопросов, неразрешимых с позиций лапласовского детерминизма: