Несомненной заслугой Бунге является указание, что случайность как неотъемлемый элемент квантовомеханической теории, не делает еще данную теорию индетерминистской. Случайность и принцип детерминизма вполне совместимы в новом «стохастическом» детерминизме [см.: 46, с. 148].
3. Мировоззренческий аспект детерминизма в биологии
Процесс выработки и осознания диалектико–материалистической интерпретации детерминизма в биологии развертывался не менее драматично, чем в физике, и во многом воспроизводил основные отклонения и заблуждения, преодоленные физической наукой на пути к вероятностному стилю мышления.
2*
Отмеченное в отношении физики возрастание мировоззренческой и методологической роли детерминистских представлений в периоды революционного развития науки можно отнести в полной мере и к биологии. Революция, которую произвела в биологической науке теория Дарвина, в методологическом и мировоззренческом отношении была связана, как это показал Ф. Энгельс, с пересмотром детерминистских представлений, а именно — с уяснением диалектической связи необходимости и случайности [см.: 1, т. 20, с. 534–535]. Следующий крупный шаг в развитии биологии был сделан Г. Менделем также на основании учета объективного характера случайности.
На XVI Всемирном философском конгрессе в Дюссельдорфе (1978 г.) было отмечено, что мы являемся современниками новой биологической революции, выводящей биологическую науку в лидеры естествознания, что связано прежде всего с началом прямого использования результатов биологических исследований в производстве [см.: 199, с. 118]. Революция в биологии (так же как и революция в физике) определяется не только конкретными открытиями (расшифровкой кода генетической информации ДНК, успехами в исследовании рекомбинационных молекул ДНК, развитием на этой основе популяционной генетики, проблемы связи микро– и макроэволюционного процессов и т. п.), но и пересмотром детерминационных представлений, выступающих методологической и мировоззренческой базой для биологической науки.
Новый биологический материал позволил значительно уточнить диалектико–материалистическую концепцию развития. В то же время этот материал реанимировал старый спор о соотношении развития и движения (изменения), от исхода которого во многом зависит решение проблемы направленности и «целесообразности» развития — важнейшей мировоззренческой проблемы, актуальность которой в последнее время возросла в связи с исследованиями в области кибернетики.
На уровне философского исследования соотношения движения (как изменения вообще) и развития выделяются три точки зрения. Самая распространенная — понимание движения как изменения вообще, а развития как частного случая движения, изменения. Согласно противоположной точке зрения, «развитие» — более фундаментальное понятие, чем «движение», последнее описывает моменты развития. Наконец, существует представление о равенстве понятий «движение» и «развитие» как философских категорий, имеющих предельную степень общности [см.: 126, 130, 147, 170].
Нам представляется полезным проанализировать указанное соотношение с привлечением данных естествознания. Наиболее богатый эмпирический материал такому исследованию предоставляет биология. При этом, конечно, нельзя пытаться подменить специальное биологическое исследование философским анализом биологических фактов. В качестве исходного эмпирического материала следует использовать (и это единственно возможный для философа путь) предварительное обобщение — закономерности, открытые биологией.
В рамках настоящей работы мы лишь затронем важнейшую мировоззренческую проблему — проблему детерминированности процесса развития. Одним из фундаментальных выводов синтетической теории эволюции является положение о том, что эволюционируют не отдельные индивиды, а системы индивидов — популяции. Это положение ориентирует на применение понятия «развитие» не к отдельным, изолированным объектам, а к их системам. Именно при таком подходе становится возможным учесть принцип относительности конкретного, рассмотреть систему детерминаций процесса развития, найти критерии различия онтологических оснований движения и развития.
Известно указание Ф. Энгельса: «…точное представление о вселенной, о ее развитии и о развитии человечества, равно как и об отражении этого развития в головах людей, может быть получено только диалектическим путем, при постоянном внимании к общему взаимодействию между возникновением и исчезновением, между прогрессивными изменениями и изменениями регрессивными» [1, т. 20, с. 22]. Прогрессивные и регрессивные изменения всегда конкретно–относительны. Прогресс в одном отношении одновременно является регрессом в другом отношении. В связи с этим говорить о развитии мира в целом так же бессмысленно, как и о развитии изолированного, отдельно взятого существа, объекта. Достаточно распространенная концепция развития, интерпретирующая последнее как систему направленных изменений [см.: 130, с. 97], связана с представлением об устойчивой, конкретно–относительной направленности изменений (в противоположность неустойчивой, безотносительной направленности, присущей и простому пространственному перемещению).
Направленность изменений в развитии ставит проблему источника, причины развития и детерминанты направленности. Неразделение причинной детерминации и детерминации, определяющей направленность развития, ведет к автогенетическим концепциям типа теории номогенеза, разработанной Л. С. Бергом в 1922 г. Концепция Берга имеет явно выраженный антидарвинистский характер. Берг оспаривает значение борьбы за существование и естественного отбора как важнейших факторов эволюции. С его точки зрения, «эволюция есть процесс, покоящийся на закономерностях: развитие есть номогенез, или развитие по законам; тогда как Дарвиново представление об эволюции можно обозначить как tychogenesis (развитие на основе случайностей)» [27, с. 91–92]. В приведенном высказывании налицо абсолютизация необходимого в эволюционном процессе и попытка представить дарвинизм как абсолютизацию случайного.
Пример теории номогенеза Берга показывает, какую важнейшую методологическую и мировоззренческую роль играют детерминистские представления по отношению к научному обобщению биологического материала. Абсолютизация необходимого в эволюции приводит к столь же мистичным мировоззренческим выводам, как и абсолютизация случайного. В частности, представление, что эволюция есть номогенез, порождает утверждение об абсолютной органической целесообразности живого. Ставя вопрос о причине целесообразной реакции организма на внешний раздражитель, Берг отвечает: «Целесообразность есть основное свойство живого» [27, с. 101]. Получается, что всякое действие и изменение в природе изначально имеет свою строго определенную цель. Вопрос «почему?» подменяется Бергом вопросом «для чего?». При таком подходе целесообразностью объясняется все, но ничто не объясняет саму целесообразность. Каков ее источник? Присуща ли- она неживому пли возникает как феномен живого? Как тут не вспомнить критику Ф. Энгельсом учения X. Вольфа: «Высшая обобщающая мысль, до которой поднялось естествознание рассматриваемого периода, это — мысль о целесообразности установленных в природе порядков, плоская вольфовская телеология, согласно которой кошки были созданы для того, чтобы пожирать мышей, мыши, чтобы быть пожираемыми кошками, а вся природа, чтобы доказывать мудрость творца» [1, т. 20, с. 350]. Привнесение цели в природу ведет к телеологии.
Связь биологической концепции с философскими представлениями о детерминационных связях и отношениях весьма характерно проявилась во взглядах тех ученых–биологов, которые под лозунгом «Наука — враг случайности» вели борьбу с генетикой, включающей представление об объективной случайности в структуру научной теории. Такая позиция явилась серьезным препятствием в развитии отечественной генетики [см.: 73, с. 189–235, 272–277].
Вопрос о характере детерминации эволюционного процесса-—центральный для биологии вопрос. К сожалению, до сих пор в определении специфических сторон, факторов эволюции наблюдается картина, с которой мы уже познакомились при рассмотрении некоторых моментов физической теории, — отсутствие выделения качественно различных типов детерминаций, которое приводит к «панкаузализму» — стремлению всюду видеть лишь действие причинной детерминации. Однако такое стремление далеко не всегда может привести даже к формальному успеху, поскольку эмпирический материал начинает «сопротивляться» насильственной подгонке всех связей под причинность. В биологии, как и в физике, это приводит к негативным результатам абсолютизации «ничем не определенной» случайности, индетерминистическим представлениям[2]. Неудовлетворенность той скудной типологией детерминации, которую до сих пор применяет подавляющее большинство биологов при анализе процессов микро– и макроэволюции, показана К. М. Завадским и Э. И. Колчинским. Они отмечают, что биологи по сей день используют термины «фактор», «движущая сила», «причина», «закон» в качестве синонимов, что не только вносит в ту или иную концепцию эволюции терминологическую путаницу, но и ведет к деформации сущности теории [см.: 78, с. 21–29].
Осознание примитивности принципа монокаузальности толкает одних ученых к идеям поликаузальности, а других — к попытке заменить монокаузализм моно- или поликондиционализмом — определению всех факторов эволюции как условий. Завадский и Колчинский с удовлетворением отмечают, что в настоящее время «прошла мода на кондиционализм и на стремление к простому перечислению факторов как окончательному результату научного исследования». Однако тут же приводят определение, совершенно ясно показывающее, что сами они не выделяют никаких качественно отличных от причины факторов эволюции, придерживаются концепции поликаузальности (форма «панкаузализма»): «Под причиной эволюции мы будем понимать взаимодействие всех факторов эволюции, не только необходимых и достаточных для осуществления эволюционного процесса, но и, сверх того, факторов, воздействующих на этот процесс извне и обуславливающих, например, изменение темпов или изменение направленности развития парирующих (защитных) аппаратов, общее повышение надежности систем и т. п.» [78, с. 29].