Мужик замолчал и снова уставился на меня осуждающим взглядом.
— А я что? — вопрос мой, кстати, в данном случае был гораздо более обширным, чем могло бы показаться.
Вот именно… Что я? Кто я? Где я? Сука…
— А ты снова ввязался в драку. Алексей, ты ведь хороший парень… — мужик вздохнул, затем очень неожиданно гаркнул. — А ну, спать быстро!
Переход был настолько резким, что я не сразу понял, чего это он про хорошего парня говорил спокойно, и вдруг заорал, велев спать. Однако, по тому, как нехотя мои противники расползлись по местам, похоже, последняя фраза предназначалась им.
— Ты тоже ложись. И… Малинин… Что со щекой? Идём, спиртом обработаю, — мужик в третий раз посмотрел на меня очень внимательным, странным взглядом.
Этот взгляд… Будто хомячок выпрыгнул из банки и погрыз ротвейлера. Вот, что было в глазах воспитателя.
— Иван Пахомыч, а Реутов во сне разговаривал раньше, теперь вскакивать начал. Может, он этот… как его… — один из моих противников, тот самый, который первым кинулся драться, затупил, подбирая слово.
— Скаженный! — подсказал ему кто-то из товарищей и большая часть подростков громко заржала.
Подростков… В комнате реально находились подростки. От десяти до семнадцати или шестнадцати. Сложно оценить. Ну, как, блин?! Как?!
Я снова вытер лицо, подтянул трусы, заодно оценив их невероятно устаревший вид, уже и семейники такие не шьют, а потом дотопал до своей постели, если это можно вообще назвать подобным словом. Молча улегся, вылупив глаза в потолок.
За короткий промежуток времени, пока горел свет, успел оценить обстановку в полной мере и так же в полной мере охренеть окончательно. Убого. Очень, очень убого. Даже то, что я изначально принял за кровати, на самом деле было чем-то навроде топчанов, застеленных тряпьем. Иначе не могу назвать. Большие деревянные окна, облезлые стены, пол из грубых, некрашенных досок.
И тело… Долбаное тело подростка.
До утра меня больше никто не трогал. Я так и лежал, пялясь в темноту. Пытался понять, как подобная история могла произойти. Ни черта не понял. Не было ни одной более-менее удобоваримой версии. Я, блин, взрослый мужик. По крайней мере, должен им быть. Где? Где мои тридцать пять лет? Где моя квартира? Где моя жизнь?
После подъема, который грянул в 5:30, начал осторожно выяснять подробности.
На самом деле, варианта у меня было всего два. Я мог продолжать биться в истерике. Бегать, к примеру, по спальне с криками и требовать, чтоб меня вернули обратно. Или доказывать всем присутствующим, будто их не существует, а я ни черта не Реутов. Но это — бред. Уже понятно, комната — реальна. Подростки — реальны. И я реален, хоть совсем не похож на себя. Второй вариант — попытаться выяснить, где нахожусь. Хотя бы это. А дальше — уже соображать по ситуации.
— Эй, пацан… пш-ш-ш… — позвал я тихо одного из соседей, пока мы заправляли свои постели.
Выбрал самого скромного, спокойного на вид. Хотя, это было вообще не просто. Контингент, конечно, в спальне собрался… Несмотря на юный возраст, некоторым клейма негде ставить. Глаза у всех злые, хитрые. Ощущение, будто так и смотрят, что бы скомуниздить да кому люлей навешать.
Пацан, на которого я сделал ставку, покосился в мою сторону с сомнением. Видимо, ночные события оставили неизгладимый след в его душе.
— Поди сюда… — я поманил бедолагу пальцем.
Он оглянулся испуганно на остальных, но решил, наверное, не перечить психу. Ибо сложно назвать нормальным человека, который несколько часов назад пытался отгрызть половину щеки врагу.
В общем, от этого тихони я узнал, что находимся мы… В 1938 году!
— Извини… можно ещё раз?
— Сейчас 1938, октябрь, — повторил Степан свою нелепую фразу. Оказывается, так его звали. Стёпа.
И я бы даже посмеялся. Только ни черта не смешно. Пацан говорил уверенно. Я прекрасно видел по его поведению, он не шутит. Это не прикол такой. Он верит в информацию, которую сейчас доносит мне.
— Ну, да… — я уставился в одну точку, переваривая услышанное.
Можно предположить, что меня каким-то образом поместили в психушку, а этот Степа — обычный сумасшедший. Поэтому несет полный бред. Мало ли, в жизни бывает всякое. Но… Тело. Тело всю ситуацию ставит с ног на голову. Конкретно тот факт, что оно не мое.
— А это… — я мотнул головой, намекая на окружающую действительность. На комнату, подростков и все остальное.
— Что это? — не понял моего вопроса пацан.
— Ну, находимся мы где вообще?
Лицо Степана вытянулось еще сильнее. Он явно начал переживать за свою сохранность, а точнее за целостность щек. Решил, наверное, у меня приближается очередной приступ неадекватности, раз я не соображаю, где нахожусь.
— Так детский дом это… Ты чего, Алеша? Живешь тут последние девять лет. И я тоже. Нас в один год привезли. Только тебя, по-моему, из колонии этого… Макаренко! Да. А я сразу сюда попал.
— Кто? Я? А-а-а… ну, да… — сначала хотел возмутиться, мол, какие, блин, девять лет. Но потом вспомнил, речь не совсем обо мне.
— Ладно… пойду… А то скоро жрать позовут… — Степан бочком попятился от меня в сторону своей постели.
Видимо, мысль о внезапном сумасшествии товарища не оставляла его в покое.
Я молча заправил «кровать», а потом, под шумок, пока пацаны начали бурно спорить и на меня внимания не обращали, выскользнул из комнаты. Мне нужно было зеркало. Любое. Хоть самое маленькое. Имелось огромное желание рассмотреть себя. Непосредственно — физиономию. Дабы наверняка убедиться, что-то пошло в моей жизни не так. Это, конечно, уже несомненно, но я должен все-таки увидеть своими глазами.
Оказалось, далеко ходить не надо. Зеркало, конечно, не обнаружилось, но зато в широком коридоре, ведущем к другой комнате, стоял здоровый монстрообразный шкаф. Что-то подобное я когда-то видел в областной библиотеке. Внизу — три ящика, выше ящиков — полки за стеклянными дверцами. Помнится, в библиотеке в такой же мебельной приблуде стояли журналы с разными учеными и писателями на обложках.
Здесь же — ни писателей, ни журналов. Этот деревянный пенсионер должен был давно оказаться на мусорке. Одна ножка отсутствовала, вторая обмотана тряпкой. Шкаф продолжал держать равновесие только за счет здоровенного камня, подложенного под угол.
Если внутри когда-то и хранилось что-то полезное, то это явно было давно и неправда. Все мало-мальски ценные вещи уже нашли новые места и теперь на полках наблюдались только пыль и трупики мух, разбивших свои головы о чудом сохранившееся стекло.
Я подошел ближе и уставился на свое мутное отражение. Среднего роста нескладный, чересчур худой. С первого взгляда — хрен поймешь, сколько лет. Точно не старше семнадцати, иначе меня бы в детском доме никто не держал. А так… Вид изнеможенный. Хотя, если каждый день в 5:30 вставать и спать на зассаных тряпках, ничего удивительного. Ребра выпирают. Невооруженным взглядом видно. Но помимо всего этого, имелся один странный факт… Отчего-то незнакомое лицо в отражении казалось мне смутно знакомым. Вот такой каламбур получается. И по смыслу, и по форме.
— Кто ж ты такой… — пробормотал я себе под нос, вглядываясь в подростка, которого показывало мутное, грязное стекло.
Очень любопытное ощущение. Будто сто раз видел его, но при этом, хоть убейся, не могу сообразить, где и когда.
— Хрень какая-то… — сделал я вывод, а потом направился обратно в спальню. Стоять посреди коридора в одних трусах — радости мало.
Это был мой первый день в детском доме. Первый день удивительного перемещения в 1938 год. С того момента до «сейчас», когда директор сиротского приюта разыскал мое укрытие, прошла неделя. Каждую минуту я думал только об одном — как отсюда выбраться. Не в плане места. Вот это — точно лишнее. Здесь, в детдоме, я хотя бы тупо имею возможность худо-бедно пожрать и поспать. Да и куда идти, так-то? Нет. Выбраться из 1938 года обратно в свой 2023.
Уже не парюсь даже, возможно ли такое или не возможно. Хрен с ним. В любом случае я — здесь, значит, точно возможно. Как? Не хочу ломать голову. А должен быть совсем в другом месте. Совсем в другом времени.
— Реутов, ты не первый раз за последнюю неделю сбегаешь с работы. Сначала прятался в комнатах, теперь, значит, решил воспользоваться хозяйственной территорией, — директор с осуждением причмокнул губами и покачал головой.
Я молча смотрел в другую сторону. Говорить не было желания. У него ночью чуть воспитанника не угандошили, а он за работу переживает. Какие странные приоритеты.
Кстати, подсознательно ждал нападения. Интуиция подсказывала, драку, произошедшую в первую ночь, мои «товарищи» не забудут. Вернее, даже не драку. Сам факт того, что я взбрыкнул. Воспитатель, который нас растащил, упомянул давнишний факт схожей ситуации. Я потом у того же Степана уточнил, о чем шла речь.
— Ты очень странный… — ответил Стёпа после почти двух минут молчания. Смотрел он на меня с его большим опасением.
— Слушай, просто скажи. Что случилось девять лет назад? — я и без того был на взводе, а пацан бесил меня своей бестолковостью.
— Ну… Ты тогда отказался следовать правилам поведения. У нас главный был среди парней. Васька Косой. Он потребовал, чтоб ты, как все, воровал у деревенских жратву и приносил. А ты вдруг на дыбы встал. Сказал, мол, воровать не будешь. Это противоречит твоим принципам. Хотя Ваську все боялись. Он хотел тебя проучить. И вышла тоже драка. Но ты… В общем… Гвоздём ему руку проткнул. Хрен его знает, откуда он у тебя взялся. Здоровый такой, ржавый. И пообещал в следующий раз ему глаз выколоть этим гвоздём. Хотя сам еле жив остался. Тебя метелили четверо. В общем, Васька отступился со своими правилами. Решил, что ты этот… Сумасшедший. Так тебя и звали все. Юродивый. А потом в учебе попёр.
— Кто? Васька? — уточнил я, немного теряя логическую нить рассказа Степана. При чем тут учеба?
— Да какой Васька?! Ты! Директор сельской школы с тебя кипятком ссытся. Говорит, как такое может быть? Беспризорник, шпана, а соображаешь похлеще этого… — Стёпа пожевал губами, вспоминая имя. — Менделеева! Вот. Да, он так и говорил. Ну и все… Тебя так-то не особо за своего принимали, а тут вообще. Кто ж из нормальных людей будет на уроках жопу рвать? Западло это. Да еще и ходишь сам по себе. Все время один. В башке что-то там гоняешь. Принципы эти дурацкие… Не врешь, не воруешь, весь такой правильный…