Углубляясь в сердце с молитвой, мы обнаруживаем, что в устной молитве с нами сражалось тело, в умной молитве — дурные и греховные привычки ума, накопленные с детства, а в сердечной молитве с сердцем напрямую сражаются бесы, ибо от них проистекает всякая злоба и непримиримость. В сердечном призывании Господа сердце изо дня в день умягчается и оживает настолько, что в нем появляется молитвенная блаженная боль. Внутри сердце словно пронзает и распинает неутолимое стремление быть всегда со Христом и ощущать Его святое присутствие, при этом слезы сами струятся из глаз. Даже мысль о краткой разлуке с Господом становится сердечной блаженной болью. Так подвизаются истинные монахи, и таким образом у них рождается непрестанная молитва. Вначале подобные благодатные состояния кратки, но со временем они делаются постоянными. Не так важно, как долго ты молишься, а важно то, с каким чувством и вниманием ты отдаешь всего себя Христу. Горячее желание соединения со Христом и полная самоотдача в молитве — особенности сердечной молитвы.
Когда молитва обрела устойчивый собственный ритм и стала постоянной, а сердечное место не теряется от рассеяния внимания, мы обретаем очень важный опыт внимательной и глубоко сосредоточенной молитвы. Возвращая ум снова и снова в его истинное местопребывание, мы приучаем его постоянно находиться внутри, где пребывает Христос. Ум, став спокойным, полностью оставляет голову и поселяется и сердце, которое очищается от безпокоящих мыслей и совершенно соединяется с умом. При таком благодатном соединении умиротворенного ума с чистым сердцем непроизвольно источаются слезы благодарности к Богу, сердце обретает Божественную благодать, которая укрепляет это единение, и оно делается естественным для молитвенника без всякого напряжения и усилия.
Если сердечная молитва начинает все более преобладать в дневном и ночном распорядке, искушения также не заставляют себя ждать. Одним из коварных искушений в уединении является страх, связанный с возможностью внезапно заболеть и умереть в одиночестве, без людей. Этот страшный помысл пронзает человека холодом с головы до ног. Дыхание смерти, кажется, проникает в самое сердце. Всевозможные жуткие картины страшной кончины в уединенной келье заполняют трепещущий ум. Должно знать, что истинный подвижник не тот, кто благодушествует в обретенной благодати, а кто не оставляет своей стойкости и терпеливого упования на Господа в безчисленных искушениях и неисчетных скорбях. До тех пор, пока сердце не просвещено благодатью, молитвенник движется от заблуждения к заблуждению.
Даже умереть в подвиге молитвы достойнее, чем безсмысленно жить, изменяя Христу в греховных помыслах, тем самым предавая Его любовь. Почему мы так предательски поступаем? Под воздействием собственных накопленных в прошлом греховных привычек и демонических влияний. Греховные привычки берут над нами верх по нашей рассеянности и невнимательности к собственной внутренней жизни. Утопая в страстях и омрачаясь помышлениями, мы полностью забываем, что каждое мгновение предстоим пред Христом. Для монаха невнимательность — большой грех, когда он забывает Бога. Следует постоянно бороться за внимание, бороться изо всех сил. Для этого нужно иметь большое терпение. Упал — поднимайся. Снова упал? Снова поднимайся. Так стяжается мужество и смирение. Точно таким же образом поступай и с умом. Отвлекся ум от молитвы? Возвращай его обратно. Снова отвлекся? Снова возвращай его в себя. И так до конца, до самого спасения, как сказано: «Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф. 11:12).
Если душу окружат невзгоды, несчастья сыплются ворохом и искушение следует за искушением, значит пришло время показать себя воином Христовым. Когда Божественная благодать отходит, ум бунтует, душа слабеет и изнемогает сердце, значит Бог желает увидеть наше произволение и пришло время явить Господу, насколько истинно наше стремление к спасению и соединению со Христом. Подвижнику в таком случае остается только одно: предать себя всецело на волю Божию и умереть достойно — с молитвой в сердце и совершенным упованием на милость Христову, решившись до последнего мгновения не отступать от веры в милосердие Божие. Сокровенное действие благодати тогда совершает чудо исцеления души и тела своей простотой и тихостью кроткого вселения в сердце — поистине «милующей тихости» Бога. Благодать тогда приходит в душу, когда она полностью смиренна и полностью открыта Богу. Для Божественной благодати возраст — не главное, главное состоит в том, каковы сердечные намерения и насколько они безкорыстны. Благодать — это благой дар Бога, поэтому она дается человеку не за жизненный опыт, а за смиренное и доброе сердечное произволение и желание спасения во Христе.
Самое трудное состояние в молитвенной жизни — когда отречение от мира уже произошло, а соединение с благодатью еще не совершилось. Однако действие молитвы таково, что, не раз спасая и выручая душу из затрудненных обстоятельств, именуемых «искушениями», она все более укрепляется в мужественности и решимости следовать за Христом. Жить молитвенно во Христе — значит вместе с Ним победить мир: «И я даю им жизнь вечную, и не погибнут вовек; и никто не похитит их из руки Моей» (Ин. 10:28). В наших молитвенных усилиях нам надлежит в своей мере пережить то, что пережил Господь, восходя на крест. Постоянная молитва, рождаясь в нас, рождает и новое сердце, способное опытно прочувствовать боль Христову и в ней обрести любовь ко всему роду человеческому. В этой молитве мы учимся сострадать и молиться всем сердцем о тех, кому сострадаем и сочувствуем, принимая в себя их боль и страдания.
С приходом благодати ночные битвы со сном значительно преображаются. Хотя борьба за ночное бдение не ослабевает, она принимает совершенно иной характер. Сердце без устали предается Иисусовой молитве. Ему во всей благодатной красоте открывается сила сердечной молитвы и покаяния. В этот период ночная молитва открывается как безмолвная благоговейная беседа с Богом, с безконечно любимым и родным Христом. В душе прочно утверждается понимание того, что этот молитвенный опыт стал навечно ее достоянием. И если еще будут падения и поражения, душа всегда будет помнить ни с чем не сравнимую красоту молитвенного бдения и неуклонно станет стремиться упрочить и закрепить свое молитвенное стяжание.
С этих пор ночь делается для молитвенника особым молитвенным таинством, неизмеримо превосходящим все земные удовольствия и утешения.
Ночные бдения далеко отгоняют дремоту и вялость и превращают каждую ночь в духовный день сладкой молитвы и слезного покаяния. Слезы безостановочно текут из глаз при одном воспоминании имени Иисуса. Молитва в сердце льется свободно, словно сокровенная покаянная мелодия души. Подвижник молится неустанно, не разделяя сутки на день и ночь, уже не связывая ее ни с какими земными обстоятельствами. Молитвенное правило может составлять теперь восемнадцать часов в сутки: шесть часов на отдых и сон, с перерывом на небольшой прием пищи. Такое молитвенное устроение не вызывает ни усталости, ни изнурения, но придает свежие новые силы душе и телу, подкрепляемые благодатью.
Чем глубже и тоньше молитва, тем скрытнее и изощреннее становятся многочисленные виды молитвенной прелести, подстерегающие человека. Ум выходит из сердца вследствие суетных дел и мирских устремлений. Прелесть всегда есть смятение и безпокойство, и прежде всего она проявляется у молитвенников в потере внимания и интереса к самой молитве, Прельстившийся человек начинает утверждать, что он один все знает и понимает в молитвенном делании, а другие не имеют такого ведения и понимания, и потому все находятся в прелести. Оставив смирение, он надмевается, поэтому Бог оставляет его, попуская такому молитвеннику впасть в нерадение.
Прелесть — это отклонение от истины и смешение с ложью помышлений о суетном и земном, впадение в рабство мирских привязанностей, которые делаются злейшими привычками, на многие годы порабощающими душу человека. Прелесть — это всегда крайности или жесточайшего самоумервщления, или полного разленения. Прелесть — это желание обличать и порицать. Это осуждение всех и вся с тайным самопревозношением и ложным смиренномудрием, признаки которого есть льстивые и медоточивые уста, вкрадчивый тихий голос, желание находить и выявлять недостатки, язвительность и клевета на тех, кто предан стяжанию молитвы.
Другая прелесть обнаруживается в том, что подвижник, оставив молитву и подстрекаемый различными слухами и сплетнями, начинает выяснять, кто прав и кто виноват. Он вмешивается в чужие дела и безапелляционно указывает и поучает, кто прав и неправ, разжигая споры и ссоры, считая себя единственным и истинным поборником правды. Или же мнит себя одним из великих, который один на свете постиг Православие и освятился великой благодатью, укоряя то одного подвижника, то другого, мол, тот не святой и этот не святой, давая всем понять, что только он свят и истинен. Или же такой запутавшийся молитвенник восхваляет нечто от телесных подвигов и трудов, только в них полагая суть спасения. Такой подвижник утверждает, что труд до изнеможения — всему голова, другой уверяет, что главное — сугубое пощение без воды и хлеба, иной — поклоны до изнеможения, а некоторые — еженощные долгие бдения. Не ведая, что спасение есть совершенство и полнота добродетелей, такие подвижники иждивают дни свои в прелести.
К ним относятся и некоторые ученого рода верующие люди, уверяющие всех, что спасение совершается силою разума и учености и что православная традиция есть знание цитат и святоотеческих текстов. Они заблудились в многознании и проповедуют прелесть, умалчивая о нелегком стяжании благодати и Духа Святого, исцеляющего, просвещающего и спасающего кроткие, отнюдь не многоученые души человеческие. А также не упомнить и множество иных видов прелести, коих несть числа и которых не избежали некоторые молитвенники и подвижники, делающие упор то на безмолвие, то на молитвенные приемы, то на святость своих монастырей, или на жительство рядом со святыми мощами угодников Божиих, или на утверждении, что спасение состоит единственно в слезах и рыданиях. Овладев начальными молитвенными степенями и накопив определенный практический опыт, молитвенник впадает в превозношение и самодовольство, соглашаясь с собственным мудрованием и считая себя не только духовно равным своему ст