Через пять минут председатель правления снова был в банке. Он рассказал про следовавшего за ним долговязого парня, которого видели сопровождающие его охранники, но упустили. Уверенно сказать, вошёл ли вслед за ним в подъезд неизвестный или кто ещё, Юрьев не мог, но охранявшие его мужчины сказали, что это был он. Они не решились последовать за парнем, так как были в шоке от того, что упустили объект наблюдения, растерялись и не знали, что делать. Руководитель банка не стал выкладывать все карты на стол, ограничившись коротким рассказом о том, что увидел незнакомца и, почувствовав что-то неладное, забежал в подъезд. Очухавшись и немного успокоившись, Алексей Михайлович даже заявил, что не на сто процентов уверен в том, что парень преследовал его, а не просто заглянул в подъезд, например, по нужде.
Он попросил на инкассаторском броневике доставить его в Арт-музей к Грачёвой, которая уже, видимо, заждалась банкира. Гоманьков вызвался лично сопроводить Юрьева, уговаривая его надеть на всякий случай бронежилет. Встретив укоризненный взгляд, Иван Иванович махнул рукой, однако, видимо, для того, чтобы подать личный пример, сам облачился в броник, отчего стал выглядеть несколько комично.
По дороге в музей, трясясь в кресле инкассаторского броневика, руководитель кредитной организации собирался с мыслями и никак не мог сосредоточиться. Алексей Михайлович вдруг кожей ощутил, что уязвим, более того, беззащитен. Чувство было новым и неприятным. Ему начало казаться, что кража вместе с попыткой направить по пятам с неизвестной пока целью какого-то бойца могли быть не просто случайными совпадениями, а какой-то комбинацией, в которой он был выбран главной мишенью, жертвой.
И зачем он связался с этой выставкой?!
Ретроспектива. Гоманьков. Дронова. Юрьев18 ноября предыдущего года
— Я вообще не понимаю, в чём проблема, — кипятился Гоманьков. — Нам что нужно? Отметить юбилей. Что для этого требуется? Бюджет. Каков бюджет — таков сюжет. С этим у нас как?
— На уровне задачи, — сказал Алексей Михайлович, полулёжа в кресле. — Скажем так: руководство экономить не будет. Не тот случай.
— Вот и я так думаю, — резюмировал начальник службы безопасности. — А контакты у нас вплоть до Кремля.
— Ну, — согласился Юрьев.
— Ну и всё. Мы можем приём в Большом театре устроить? Я сам договорюсь. Оркестр из Европы привезти можем? Не вопрос. Можем, конечно! Приветствие организовать оттуда, — он поднял указательный палец и показал куда-то в потолок, — можем? Я так думаю, вполне, если на уровне нашего руководства озадачиться. Ну, и в чём тогда проблема? Берём и делаем. И мы в тёплой ванной.
Дронова едва заметно поморщилась. Гоманькова она ценила как профессионала в своей сфере. Но по части вкуса и эстетических пристрастий считала его мастодонтом, застрявшем в прошлом тысячелетии.
Для опытного контрразведчика лёгкая перемена в выражении лица коллеги не осталась незамеченной.
— Вы что-то хотите сказать, Ирина Васильевна? — прищурился безопасник. — Есть конкретные предложения? — поинтересовался он, сделав ударение на слове «конкретные».
Дронова вздохнула, пожала плечиками.
— К сожалению, нет, — признала она. — Просто вот это всё… дорого-бохато. — Она выделила голосом «ха». — Как-то не про сейчас. И не про нас. Про девяностые. Банк «Империал».
— А ведь вы его помните, так? — прищурился Иван Иванович. — «Всемирная история, банк „Империал“».
— Потому что ролики со всемирной историей делал Бекмамбетов, — заметила пиарщица. — А праздники тогдашние кто-нибудь помнит?
— Я помню, — сказал Гоманьков с кислой миной. В девяностые ему приходилось заниматься организацией и охраной массовых мероприятий. Воспоминания ему радости не доставляли.
— Давайте всё-таки к делу, — прервал Юрьев обмен колкостями. — Мы топчемся вокруг да около. Потому что не знаем, чего хотим. Точнее, не можем перевести рамочные условия в задачу. Я предлагаю ещё раз прокачать тему. Итак, что у нас?
— Юбилей прихода Группы в Россию, — проворчал безопасник.
— Двадцать пять лет, — уточнила Ирина Васильевна. — Четверть века.
— Вот именно, — подтвердил Алексей Михайлович.
Юбилей был действительно неординарный. Четверть века назад в России открылся дочерний банк одной из мощнейших в Европе банковских структур — Порта-Группы. История Группы уходила корнями в Средневековье, к меняльным и ростовщическим лавкам. В результате многих слияний и поглощений небольшой португальский средневековый банк обзавёлся сетью дочерних организаций с крупнейшей в Европе филиальной сетью. Почти во всех странах континента банки, входящие в Порта-Группу, входили в число наиболее крупных кредитных учреждений, обслуживая в совокупности не один десяток миллионов клиентов. И как только в Советском Союзе, надолго закрытом для частного бизнеса и корпоративных денег, повеял ветерок перемен, Порта-Группа одной из самых первых смогла получить разрешение открыть свой дочерний банк. За двадцать пять лет, прошедших с момента прихода Группы в Россию, он вошёл в десятку крупнейших. Группа действовала без лишнего шума, стараясь не особенно выделяться на общем фоне. Но сейчас нужно было другое: настала пора немного выйти из тени, обратить внимание на накопленный потенциал, мощь и выдающиеся результаты, достигнутые за десятилетия упорного труда, с тем чтобы в дальнейшем ещё больше нарастить обороты и бизнес.
— Что мы хотим показать этим мероприятием? — продолжал Юрьев. — И кому?
— Давайте попробуем оттолкнуться от негатива, — предложила Дронова. — Что плохого можно сказать о нашем банке?
Эту тему банкир знал даже слишком хорошо.
— За негативом долго ходить не надо. Нас, банкиров, в последнее время мало кто любит. Многие почему-то уверены, что мы только и делаем, что отмываем, легализуем и обналичиваем, грабим народ и загоняем людей в долговую кабалу. Надуваем вкладчиков, а потом сами от этого лопаемся.
— Ну, вообще-то, мы тут действительно не поэзией занимаемся, — заметил Гоманьков.
Юрьев почувствовал, что в голове проявилась какая-то мысль. «Не поэзией, — повторил он про себя. — Не поэзией». Мысль шевельнулась снова, стала видимой.
— Не поэзией, — согласился он. — А вот искусством занимаемся… Предметами искусства…
Знаете, какая коллекция живописи собрана банками Группы?
— Знаю, — оживился начальник безопасности. — За пятьсот лет можно было такого насобирать… Рубенсов с Рафаэлями.
— У нас Рафаэля нет, — усмехнулся Юрьев, — но мы тоже стараемся. Смогли-таки составить достойное собрание картин русских художников первой половины прошлого века. Особенно поставангард — Фальк, Прокошев, Шульц, Чирков, много кто ещё. Очень сильные работы. Жаль, что их мало кто видел.
Ирина резко подалась вперёд, подобралась, напряглась, как кошка, услышавшая мышиный писк.
«Она поняла, — решил Юрьев. — Она уже поняла и теперь просчитывает варианты».
— Выставка, — сказала Дронова. — Большая, распиаренная выставка. Культурное событие.
— Культурное событие года в России, — уточнил Юрьев. — С хорошим международным резонансом.
— Вы меня, конечно, извините, — язвительно выдавил Гоманьков, — но если у вас там будут одни абстракцисты, народ этого не поймёт.
Дронова подняла выщипанную бровь, как бы удивляясь, что за неприличное слово здесь прозвучало.
Начальник службы безопасности ухмыльнулся.
— Народ, — сказал он наставительно, — категория эстетическая.
На этот раз удивился Алексей Михайлович. Чего-чего, а таких слов от Ивана Ивановича он никак не ждал.
Гоманьков встал, повёл плечами.
— Затекло, — объяснил он. — Так я о чём. Народ — его что объединяет? Народ объединяет то, что он любит и чего не любит. Вот что главное. А доходы и прочие дела — так, обстоятельства. Народ объединяют вкусы. Снизу доверху. От мужика из подъезда до министра. Потому что вышли мы из одной культуры, советской. И любой чиновник вплоть до министра любит что? Баньку любит. Селёдку под шубой. Картошечку с маслицем. Коньячок армянский. Фильмы рязановские…
— Что-то такое в девяностых было, — раздражённо перебила Ирина Васильевна. — Сейчас всё поменялось. Селёдка под шубой не в моде.
— Ну да, теперь не модно. — Начальник службы безопасности дёрнул щекой. — А я думаю, что те, кто устрицами давится, на самом деле о селёдке мечтают да о картошечке с маслицем. И будут до конца жизни по ним страдать. Потому что в молодости ничего вкуснее не ели, а старая любовь не ржавеет.
— Я сам из того времени, — возразил Юрьев, — но селёдку не люблю.
— Значит, и раньше не любили, — упёрся Гоманьков. — Но я же не про селёдку! Я хочу сказать, что народ наш абстракцию эту вашу не любит и не понимает. И себе на стенку не повесит. На стенке должно висеть что-то понятное, про жизнь. Так что придут на эту выставку серьёзные люди, а там мазня непонятная, как помёт куриный размазан. Они, конечно, ничего не скажут. Но то, что там на стенах нет ни одного лица нормального человеческого, запомнят. На подсознанке. А с ними нам ещё вопросы решать.
— Вообще не аргумент, — почти зашипела Дронова и осеклась. Вкусы и мнения тех, с кем банку приходилось общаться, она знала неплохо. Они были не столь примитивны, как думал Гоманьков, но всё-таки достаточно консервативны. Им нравилось или признанное, или привычное. Картины малоизвестных художников, ещё и в незнакомом стиле, — в этом было что-то неоднозначное. — Может, на патриотизм надавить? — неуверенно предложила она. — Всё-таки эти картины — наше национальное достояние…
— Наше национальное достояние, — менторским тоном произнёс Гоманьков, — Шишкин, Репин и Айвазовский. Вот если выставку Айвазовского устроить, вся Москва сбежится.
— Нет у нас Айвазовского, — пробормотал Юрьев. Рассуждения контрразведчика ему не нравились, но он уже и сам видел: идея недоработана, чего-то не хватает.
«Нормальное человеческое лицо… — думал он. — Что-то в этом есть».
На этот раз идея проявлялась в голове медленно, постепенно, будто грузовик выруливал из узкой улочки.