[6] «Если жизнь — это движение и страсть, то всякий человек обязан участвовать в движениях и разделять страсти своего времени, в противном случае его жизнь нельзя будет счесть прожитой достойно».
— Я всегда ношу это с собой, — сказал Джоел. — Чтобы не забывать.
Одри кивала, стараясь скрыть нарастающую тревогу. Она понятия не имела, кто такой Оливер Венделл Холмс и что означает слово «маргинализованный». И среди ее знакомых не было ни одного негра.
Джоел поглядывал на нее с легкой растерянностью и раздражением. Почему она никак не реагирует? Почему не выразит восхищения его доблестными подвигами или не удивится вслух, с чего вдруг человек, обладающий столь внушительными достижениями, проявляет к ней внимание?
— А теперь поговорим о вас, — предложил он, когда ему пришло в голову, что, возможно, в биографии Одри имеются некие выдающиеся факты, которыми и объясняется ее сдержанность.
Рассказывала она не слишком охотно — в отличие от Джоела, Одри не привыкла рассматривать себя в качестве темы для беседы, — но, несомненно, строго придерживалась фактов. Ее отец с матерью родом из Польши. (Раньше фамилия у них была Гольцман.) Выросла она в Хэкни, на окраине Лондона, и у нее есть старшая сестра. Отец был портным, но оставил работу, потому что у него больное сердце. В школе она училась до шестнадцати лет. А сейчас работает машинисткой в торговой фирме в Кэмден-тауне.
— Выходит, мы оба — работяги, — улыбнулся Джоел. — Не то что эти детишки на вчерашней вечеринке.
Все, как он и думал: нет в ней ничего выдающегося. Впрочем, ощущение собственной значительности у женщины, не подкрепленное ни положением в обществе, ни деньгами, — чудо сродни левитации. И теперь ему не терпелось выяснить, в чем тут фокус, а затем поставить точку. Девушка, которая всегда с тобой на равных, — в перспективе это несколько утомительно.
Родители Одри жили на первом этаже небольшого и неказистого дома сразу за главной улицей Чертси. От дождя красный кирпич приобрел мрачный коричневый оттенок. Когда дверь в квартиру распахнулась, изнутри крепко пахнуло несвежей едой. На пороге стояла седая и невероятно толстая женщина. Домашний халат в цветочек едва не трещал на ее огромной бесформенной груди, распухшие ноги нависали над тапками, словно тесто, сбежавшее из кастрюли. Одри что-то быстро сказала ей по-польски. Через секунду-две лицо женщины озарилось пониманием и она протянула Джоелу пухлую руку.
— Прошу, — сказала она с густым польским акцентом. — Добро пожаловать.
Улыбка, пронизанная грустью, произвела на ее лице действие, подобно камню, брошенному в воду: на коже образовались дрожащие складки, подбородки умножились. И лишь войдя в сырую квартиру, Джоел сообразил, что эта женщина — мать Одри.
В прихожей открылась другая дверь, и гостя втолкнули в крошечную, заставленную безделушками комнату, где перед электронагревателем сидел, сгорбившись, пожилой мужчина. В комнате было очень жарко. Одри с матерью заговорили со стариком по-польски, перебивая друг друга. Слушая их, мужчина внимательно изучал Джоела. Потом улыбнулся так же грустно, как его жена, и встал, чтобы поздороваться.
Мистер Говард был настолько же худым и сморщенным, насколько его жена была толстой и расплывшейся. В крепком рукопожатии молодого человека его пальцы захрустели, словно куриные косточки. С Джоела сняли плащ, а с шаткого кресла, покрытого чехлом, согнали кошку. Одри и миссис Говард отправились заваривать чай.
— И как вам в Англии? Нравится? — поинтересовался мистер Говард, когда Джоел опустился в кресло.
— О да, очень, — заверил его Джоел.
Окно комнаты, где они сидели, выходило на улицу, и Джоелу приходилось напрягать слух: снаружи играли дети, проезжали машины, а мистер Говард говорил очень тихо. Время от времени на тюлевую штору падала тень прохожего, заставляя гостя вздрагивать.
— Но возможности для бизнеса здесь не так хороши, как в Америке? — Лицо мистера Говарда со впалыми щеками и слезящимися глазами сошло бы за символ несчастья в картах Таро.
— Думаю, нет, — после паузы ответил Джоел.
— Америка — лучшее место для бизнеса, — вздохнул мистер Говард. — Начни я жизнь сначала, уехал бы в Америку. Но сейчас уже слишком поздно.
Он смотрел на гостя, словно запрещая оспаривать этот печальный вывод. Джоел кивнул. Ему становилось не по себе от жары и убожества обстановки. Кресло, на котором он сидел, пропахло кошачьей мочой. Свитер мистера Говарда пестрел жирными пятнами. Если над этим домом и нависла беда, недостаток средств тут ни при чем, размышлял Джоел. В конце концов, чистота ничего не стоит. Его родители, какими бы бедными они ни были, всегда содержали дом в идеальном порядке. Мать до сих пор кипятила подголовные салфетки для кресел перед приходом гостей. Нет, здесь, у Говардов, грязь и захламленность свидетельствовали о безволии, нравственном упадке своего рода.
— Я очень благодарен вам за гостеприимство, ведь я нарушил ваш воскресный отдых, — сказал Джоел; в ответ мистер Говард лишь махнул рукой.
— Сколько вы платите рабочим? Какова средняя заработная плата в Америке? — расспрашивал он.
Джоел догадался, что хозяин пребывает в заблуждении относительно профессии гостя и принимает его за бизнесмена. Исправлять ошибку Джоел не стал. Ему не хотелось подводить Одри, сказавшую родителям то, что сочла нужным. И в любом случае, настаивать на истине казалось излишним педантизмом, ведь мистер Говард явно тешился этой ложью. Вспомнив о своем статусе бывалого путешественника, Джоел решил с честью выдержать испытание, выступив в обличье предпринимателя.
Вскоре вернулись Одри с матерью и накрыли на стол. Одри разливала чай, миссис Говард угощала пирожными и сияла, наблюдая, как Джоел ест. Мистер Говард что-то сказал дочери.
— Он говорит, вы очень умный, — перевела Одри.
Растроганный добрым отношением отца и хлопотливостью матери, Джоел превзошел сам себя. Он восхищался чайным сервизом миссис Говард и с преувеличенным интересом внимал рассказу о происхождении этой посуды. Чуть наморщив лоб, выслушал жалобы мистера Говарда на проблемы с сердцем. Рассказал несколько забавных случаев, приключившихся с ним в Англии, и шутливо посетовал на ужасную погоду. Мистер и миссис Говард улыбались как умели, горестно и несмело, и говорили Одри — все похвалы передавались через нее, — что мистеру Джоелу прямая дорога на сцену.
Когда родители на короткое время вышли из комнаты, Джоел повернулся к Одри и галантно объявил:
— Я прекрасно провожу время. Отец у вас просто потрясающий.
Испугавшись, что последнее замечание выходит за рамки всякого правдоподобия, он осекся, однако Одри не съежилась и не уличила его в чрезмерном великодушии.
— Да, — согласилась она. — Мой отец — очень хороший человек.
Такая лояльность поразила Джоела. Сам он даже сейчас, в возрасте тридцати двух лет, мог закатить глаза за спиной родителей, когда знакомил их с друзьями.
Спустя пару часов Одри сказала, что им пора. Миссис Говард удерживала гостей, но Одри была непреклонна. Им принесли верхнюю одежду, а на прощанье они опять жали руки друг другу. Миссис Говард поцеловала Джоела в щеку. Входная дверь со щелчком захлопнулась, и они оказались на улице, жадно вдыхая прохладу дождливого вечера. Джоел повеселел. По его мнению, он с блеском управился с этим странным походом в гости, и теперь, когда вырвался из парниковой жары и жуткой атмосферы гостиной Говардов, визит начинал казаться забавным: поездка определенно обогатила его новым и ценным опытом.
В поезде на обратном пути в Лондон Одри сидела молча, выпрямив спину, и ни разу не шелохнулась. Джоел исподтишка наблюдал за ней. Он бы обнял ее, но не знал, как подступиться, любое прикосновение выглядело бы вульгарным. Когда он представил неминуемое прощание на вокзале, впечатления от поездки начали окрашиваться в мрачные тона. В родителях Одри нет ничего интересного, думал он. Они — а также неизбывная и непонятная печаль, царившая в их доме, — просто ужасны. Надо же ему было так влипнуть! Так бессмысленно провести последние свободные часы в Лондоне, увязавшись за первой встречной девушкой! Через двое суток он уедет, и они больше никогда не увидятся.
На перроне вокзала Ватерлоо он обратился к Одри со смиренной улыбкой:
— Было здорово. Спасибо, что пригрели бедного скитальца.
— Не стоит благодарности, — ответила Одри, игнорируя протянутую на прощанье руку. — А теперь… пойдем к тебе в гостиницу?
Гостиница, где остановился Джоел вместе со всей американской делегацией, находилась в Бейсуотере — паршивенькое заведение с помпезным холлом. Владельцами были греки, и Джоел опасался, как бы не случился скандал, когда он поведет женщину к себе в номер, но гостиничный служащий, отдавая ключ, даже не взглянул на Одри.
В номере со спартанским убранством, высокими потолками, маленькой раковиной и зеленой мраморной плиткой вокруг текущего крана Одри сбросила промокшие ботинки, носки, а затем и куртку. Джоел впервые обратил внимание на ее руки — длинные, изящные.
— Странное местечко, — говорила она, когда Джоел наклонился ее поцеловать. — Тебе здесь не муторно одному?
Позже, когда они лежали в постели, ему вздумалось пошутить насчет разницы в возрасте между ними:
— Когда ты родилась, я был уже подростком. Тебя не смущает близость со стариком?
— Не нарывайся.
— А?
Одри прикусила кончик большого пальца.
— На комплименты, я хотела сказать.
Она не заметила, в какой момент их беседа превратилась во взаимные поддразнивания. Возможно, она первой начала, но теперь ей определенно хотелось положить конец этому игривому тону. В сексе она была новичком, в тонкостях постельного этикета разбиралась слабо, но всегда воображала, что разговору после соития следует быть откровеннее, нежнее.
Джоел принужденно рассмеялся. Ему уже надоело все время оказываться в дураках. Почему она вообще это сделала, удивлялся он. Ни одна женщина еще не отдавалась ему так скоро и практически без сопротивления. Она повела себя как… как шлюха. И даже сейчас в ней не угадывалось ни робости, ни стыда. Он подыскивал слова, которые восстановили бы его превосходство, а ее заставили бы покраснеть и утратить дар речи.