Оуэн-младший выходит их проводить.
О у э н (потрясен). Я не хочу!.. Я не хочу идти по одной дороге с царями! Я же против них! Почему же они не против меня?!!
Пошатнувшись, он хватается рукой за сердце и медленно опускается в кресло.
Париж. Тесное помещение типа лавочки. Стеклянная дверь открывается прямо на улицу. На стекле надпись: «Ломбард». За конторкой сидит пожилой человек. У него высокий лоб и большой нос. Это Сен-Симон. Он считает на счетах.
С е н - С и м о н. Хозяин будет недоволен. Вчера за весь день принята в залог пара башмаков. Выдана ссуда десять франков. Сегодня выкупили сюртук и жилетку — возвратили восемнадцать франков, плюс два франка за ссуду. (Оторвавшись от работы.) Было бы забавно вдруг сказать очередному посетителю ломбарда: «Месье, знаете ли вы, что перед вами прямой потомок Карла Великого, представитель знатнейшего графского рода, человек блистательной карьеры — в двадцать три года полковник французской армии… Он же — друг Джорджа Вашингтона и один из основателей Соединенных Штатов Америки.
— Вы шутник, месье Сен-Симон, — ответил бы он мне.
— О нет, месье, уверяю вас, все это так и есть.
— А как же вы оказались в теперешнем положении? — спросил бы он. — Если бы вы потеряли имущество в революцию или при Бонапарте, то теперь король вернул бы вам все с избытком.
— Что вы, месье! Я отнюдь не являюсь жертвой революции. Я сам в ней участвовал.
— Тогда все понятно, — сказал бы он со вздохом. — Вы проигрались в карты или промотали свое состояние с женщинами!
— Нет, нет, месье, — возразил бы я. — Вам это покажется странным, но я сам, совершенно добровольно отказался от титулов и от богатства… Я выбрал судьбу труженика, чтобы свободно и независимо заниматься наукой… Я изучал прошлое человечества, чтобы заглянуть в его будущее… И я нашел ключ к истории человечества, всеобщую причину, объясняющую ее движение…
— Что же это за причина такая? — спросил бы он с некоторым недоверием.
— Борьба классов, месье. Вечная борьба между теми, кто производит, и теми, кто присваивает чужой труд… Это открытие касается прошлого. Но я открыл также формулу, основной принцип, по которому будет жить общество будущего…
— Неужели?! — воскликнул бы он.
— Эта формула проста и неоспорима: от каждого по способностям, каждому по его делам…
— Месье Сен-Симон, — прервал бы он меня наконец, — все это мне совершенно неинтересно… Рассказали бы лучше что-нибудь забавное про индейцев… А то, если хотите, давайте сыграем в кости… Наконец, можно было бы пойти пропустить по стаканчику… А вы мне — классовая борьба, будущее процветание… Прощайте, месье Сен-Симон, пустой вы человек!»
Тут он ушел бы, хлопнув дверью, а я бы остался один. Один. Вот так, как сейчас. Как обычно. Один на один со своими мыслями… Они кажутся мне такими важными, такими необходимыми для людей. Но их не замечают. Они не нужны… Люди живут так же, как жили до меня… Неужели все зря? Неужели пропала жизнь? (Садится опять за конторку, берет счеты и щелкает.) Принесли в залог шарманку. Старый хриплый ящик. Не иначе, проделал поход из Парижа в Москву и обратно… Выдано пятнадцать франков…
В дверь входит человек в длинной блузе, в потертых штанах. На голове у него картуз с прямым козырьком. Ноги — босые. Это фабричный рабочий Проспер.
П р о с п е р. Добрый день, месье Сен-Симон.
С е н - С и м о н. А, Проспер, здравствуйте! Вы снова здесь…
П р о с п е р. Месье Сен-Симон, вот десять франков, которые вы мне вчера дали. По счастью, я не успел их потратить… Верните мне мои башмаки.
С е н - С и м о н. Как? Вы ведь взяли деньги, чтобы вызвать врача… Ах, я понял, вашей жене стало легче. Она поправляется…
П р о с п е р. Да не стало ей легче… Наоборот, хуже ей…
С е н - С и м о н. Так почему же вы хотите вернуть ломбарду деньги, Проспер? Идите за врачом.
П р о с п е р. Там… на улице Мортье наши строят баррикаду…
С е н - С и м о н. Что? Баррикаду?
П р о с п е р. Ну да. Я тоже иду. А босиком много не навоюешь… Вот и нужны башмаки, месье Сен-Симон.
С е н - С и м о н (в волнении выходит из-за конторки). Опять кровь? Разве мало ее было пролито? А что от этого получили вы, рабочие? Много ли выиграла ваша семья, Проспер, от того, что ваш отец сложил голову в годы революции? Не надо новой крови, Проспер… Вспомните о своей жене, о детях…
П р о с п е р. Я потому, и иду на баррикаду, что помню о них.
С е н - С и м о н. Я знаю, пролетарии живут тяжело… Но сейчас ведь не старые варварские времена, когда все споры решались кровью… Мы живем в девятнадцатом веке! Сейчас и пролетарии и предприниматели достаточно просвещены, чтобы понять простую истину: надо создавать, а не разрушать…
П р о с п е р. Мы бы и рады поверить вам, месье Сен-Симон… Только вот удастся ли вам убедить наших хозяев, чтобы они добровольно выполнили наши требования…
С е н - С и м о н. Я долгие годы верил в то, что удастся… Я еще не теряю надежды…
П р о с п е р. А мы ее уже потеряли, месье Сен-Симон. Умирать никому из нас не хочется. Убивать тоже.
С е н - С и м о н. Тем более, Проспер. Не надо больше крови. Не ходите на баррикаду.
П р о с п е р. Там мои товарищи…
С е н - С и м о н. Понимаю. Я не учу вас быть трусом. Поверьте, Проспер, я сам не трус. Я с семнадцати лет воевал… Во Франции, в Голландии, в Америке… Был много раз ранен, награжден за смелость. (Открывает ящик конторки и вынимает пистолет.) Этот пистолет — свидетель сражения при Йорктауне… Я первый вскочил тогда на бруствер, обороняемый англичанами, и увлек за собой американцев, сражавшихся за свободу…
П р о с п е р. Как жаль, что вы не с нами, месье Сен-Симон. У нас мало умелых военачальников.
С е н - С и м о н. Не с вами?! Вы не правы, Проспер!.. Я с вами всей душой. Я потратил жизнь, чтобы разработать принципы справедливого общества. Но я убежден, что путь к этому лежит через взаимопонимание. Я не боюсь смерти, Проспер. Но пойти против своих убеждений — страшнее.
П р о с п е р. Это верно, месье Сен-Симон… Вот и я не могу не пойти на баррикаду… Так что верните мне мои башмаки…
Сен-Симон достает башмаки и протягивает их Просперу. Тот надевает их.
…Вот теперь можно идти.
С е н - С и м о н. Желаю вам удачи, Проспер.
П р о с п е р. Спасибо, месье Сен-Симон… Жаль, что вы не с нами… (Уходит.)
С е н - С и м о н. «Жаль, что вы не с нами…» Ну почему?.. Почему меня никто не хочет понять?! Пропала жизнь. (Берет в руки пистолет, взводит курок и подносит пистолет к виску.) Дрожит рука… Нет, я не трус… Рука дрожит от слабости… Пропала жизнь.
Выстрел.
Возникает Николай I с теми же двумя генералами. Каждый из них докладывает, глядя в свой реестр.
П е р в ы й г е н е р а л. Подполковник Михаил Лунин — один из зачинщиков декабрьского мятежа на Сенатской площади. Свободомыслия набрался еще в Париже, где имел личные сношения с возмутителем умов Сен-Симоном.
Н и к о л а й. В каторгу. Бессрочно.
В т о р о й г е н е р а л. Полковник Пестель. Один из главарей всего бунта… Сочинил республиканскую конституцию для России. Находится под влиянием идей того же Сен-Симона.
Н и к о л а й. Повесить!
П е р в ы й г е н е р а л. Чаадаев, Петр, дворянин… Впал в философические умствования. Проповедует взгляды Сен-Симона и такого же подстрекателя — Фурье.
Н и к о л а й. Объявить сумасшедшим.
В т о р о й г е н е р а л. Шевченко, Тарас Григорьев, малоросс. Поэт и художник. Образ мыслей вольнодумный, в духе того же бунтовщика Фурье.
Н и к о л а й. Сдать в солдаты, рядовым. Писать и рисовать запретить!
П е р в ы й г е н е р а л. Дворянин Петрашевский, а с ним и другие лица — в том числе военный инженер в отставке Достоевский Федор, а кроме того, канцелярист военного министерства Салтыков — исповедуют и распространяют идеи того же Фурье.
Н и к о л а й. Петрашевского и иже с ним к смертной казни… с заменой в каторгу. Салтыкова — в ссылку.
В т о р о й г е н е р а л. Литератор Белинский, Виссарион. Из разночинцев. В своих статьях проповедует идеи и взгляды того же Фурье и закоренелого врага порядка англичанина Роберта Оуэна.
Н и к о л а й. В тюрьму!
П е р в ы й г е н е р а л. Два московских студента из дворян — господа Герцен и Огарев — поклялись в вечной верности социализму… Оба являются последователями вышеназванных возмутителей — Сен-Симона, Фурье и Оуэна.
Н и к о л а й. В ссылку их! В ссылку!.. Мальчишки!..
Свет меркнет, но некоторое время еще виден Николай с его генералами и слышится: «Лишить жизни! В тюрьму! В ссылку! В солдаты!.. В каторгу! В ссылку!»
Мы видим взволнованное лицо человека в крылатке, но без шляпы. Это — Герцен. Он идет, с ужасом глядя на зарево, полыхающее над Парижем.
Г е р ц е н. Тишина. Говорят, что победил «порядок». А в ушах еще звучат выстрелы, удары пушек… Бойня. Режут… Колют… Везде умирают… Каменные раны домов дымятся, раскрывая внутренности комнат… Местами улицы уже посыпали песком… Но кровь все-таки проступает… Тишина… Но что это? Опять? Правильные залпы с небольшими расстановками… Это расстреливают. Да, «порядок» победил!.. Я, русский эмигрант Александр Герцен, бежавший от преследований царских сатрапов, свидетельствую: николаевские жандармы — это кроткие дети в сравнении с осерчалыми лавочниками, с буржуа, которые здесь, в Париже, в эти страшные июньские дни сорок восьмого года расправляются с рабочими… Правильные залпы. Это расстреливают безоружных… Прямо на улицах. Возле домов. Без суда. Какой уж тут суд! Убийство в эти жуткие дни сделалось обязанностью. Человек, не омывший себе рук в пролетарской крови, становится подозрительным… Вчерашних бродяг и воров, составивших вместе с лавочниками «национальную гвардию», теперь осыпают деньгами и наградами за то, что они не задумываясь стреляют в рабочих. Горе тем, кто прощает такие минуты! Досадно, что человек не может перечислиться в другой род зверей… Быть собакой приятнее, честнее и благороднее, нежели человеком девятнадцатого века. Прощай, отходящий мир. Прощай, Европа… Я пойду нравственным нищим по белу свету, но с корнем вон детские надежды, отроческие иллюзии… «Все, все под суд неподкупного разума!!» Прекрасные слова! Прекрасная мысль Руссо. Но ведь так и замыкается круг… Все это уже было, было, было!! Ученики Руссо двинулись в бой за царство разума… Они шли грудью против всего, что мешало их идее. Они победили. Победивши, думали: вот теперь-то!.. Но теперь-то их самих