повели на гильотину. И это было лучшее, что могло с ними случиться. Они умерли с полной верой, их унесла бурная волна среди битвы, труда, опьянения. Они были уверены: когда возвратится тишина, их идеалы осуществятся… Какое счастье, что все эти энтузиасты давно схоронены! Им бы пришлось увидеть, что дело их не подвинулось ни на вершок, что их идеалы остались идеалами, что недостаточно разобрать по камешку Бастилию, чтобы сделать людей свободными.
Мы знаем события, прошедшие после их смерти… Упования теоретических умов были осмеяны. История вдоволь нахохоталась над их наукой, мыслью, теорией… Сначала она из республики сделала Наполеона… А теперь окончательно победил «порядок»… Все это бесит, сердит небольшую кучку думающих людей… Но мещане довольны. Они сыты. Их собственность защищена. Им не свобода нужна. Напротив, они хотят сильной власти… А человеку больно. Он с тоскливым беспокойством смотрит перед собой на бесконечный путь и видит, что так же далек от цели, после всех усилий, как за тысячу лет, как за две тысячи лет… О потомство! Какая участь ожидает тебя?!
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Лондон. 26 июня 1859 года. Гостиная в квартире Герцена. Хозяина дожидается посетитель, человек лет 30-ти, среднего роста, с длинными каштановыми волосами и небольшой бородкой. Он носит очки в железной оправе… При виде Герцена, спускающегося в гостиную, посетитель встает и почтительно кланяется.
П о с е т и т е л ь. В сорок восьмом году, Александр Иванович, вы спрашивали, молодых — какая участь ожидает нас. Нынче, в пятьдесят девятом, я приехал сказать вам — нас ожидает борьба. Борьба не на живот, а на смерть.
Г е р ц е н. Спасибо. Наилучшие слова вы нашли для первого привета от родной земли… Спасибо, что так добро и открыто пришли ко мне. Давно ли приехали в Лондон?
П о с е т и т е л ь. Прямиком к вам из Петербурга, пароходом…
Г е р ц е н. Душевно рад… Душевно рад, как родному, каждому, кто ко мне с добрым словом из России… А сами откуда родом, молодой человек? Москвич? Петербуржец? Или из провинции?
П о с е т и т е л ь. Я родился в Саратове.
Г е р ц е н. На Волге! На Волге…
П о с е т и т е л ь. Нынче живу в Петербурге.
Г е р ц е н. А чем изволите заниматься, если не тайна?
П о с е т и т е л ь. Я литератор… Пишу по философии и по эстетике… А больше по политической экономии и истории.
Г е р ц е н. Так я знать вас должен… Читаю все, что печатается в России… Как же звать вас? Как имя ваше? Как по батюшке величать? Фамилию скорей назовите. Давайте как следует быть и познакомимся. (Широким жестом протягивает гостю руки.)
П о с е т и т е л ь. Зовут меня Николаем Гавриловичем Чернышевским.
Г е р ц е н (отступает назад). Чернышевский? Вы — Чернышевский?
Ч е р н ы ш е в с к и й. Да, это я, Александр Иванович.
Г е р ц е н. Удивлен несказанно! Вы здесь, у меня, после того как редактируемый вами «Современник» позволил себе на мой счет выпады?!.
Ч е р н ы ш е в с к и й. Выпады против нас были и в вашем «Колоколе»… Но я не с тем приехал… Отставим мелочи, Александр Иванович. Позвольте мне вернуться к тому, с чего начал я разговор. Нас ожидает борьба, борьба не на живот, а на смерть. И нам надобно знать: с нами ли Герцен? Вместе мы или порознь?
Г е р ц е н. Я начал посильную борьбу за свободу, когда вы были еще младенцем, Николай Гаврилович… Я и ныне не покладая рук в этой борьбе. Мой «Колокол» с первых номеров непримиримо обличает врагов свободы.
Ч е р н ы ш е в с к и й. Вы взяли на себя важную роль, Александр Иванович. Ваш «Колокол» — единственный свободный русский журнал. Все, что есть в России живого и честного, встретило «Колокол» с восторгом и радостью. Но в том-то и дело, что между первыми номерами и теперешними — большая разница…
Г е р ц е н. Она и должна быть. Первые номера «Колокола» выходили до пятьдесят шестого года, в эпоху Николая Палкина, в эпоху кровавую и безнадежную… Сейчас другое время…
Ч е р н ы ш е в с к и й. Теперь надежды появились? На что же? Новый царь немного распустил ошейник, и мы чуть-чуть не подумали, что уже свободны?!. Новый царь прогнал нескольких папашиных министров, и мы решили, что наступает обновление?! Николай ведь также прогнал в свое время Аракчеева, что же из этого? Неужели на эту удочку вечно будут попадаться?! И вы теперь нападаете не на царя, а лишь на его наиболее пакостных подручных, на окружающую царя камарилью. В ней, оказывается, беда. Она мешает Александру. Бедный Александр Второй! Он желает России добра, но злодеи, столпившиеся у трона, мешают ему! Вы поете теперь ту же песню, которая сотни лет губит Россию.
Г е р ц е н. Поздравляю вас! Вы, значит, против обличения чиновников-взяточников, генералов-мордобойц, помещиков, насильничающих крестьянских девочек… Теперь понятно, почему ваш журнал выступал против моих обличений!
Ч е р н ы ш е в с к и й. Сначала надо выставить программу республиканскую. Тогда каждое обличение будет ударять в цель, в царский строй. А без этого отдельные обличения только помогают правительству смывать грязь с поверхности… Будь наше правительство чуточку поумнее — оно поблагодарило бы вас за ваши обличения!
Г е р ц е н. Я понял, Николай Гаврилович, вы приехали сюда нарочно, чтобы в глаза мне нанести оскорбления…
Ч е р н ы ш е в с к и й. Нет, Александр Иванович, тысячу раз нет! Я же прямо и без обиняков сказал вам, зачем приехал. Надобно решить — вместе или врозь мы пойдем отныне… Дело ведь идет о судьбах народа нашего. Можно ли сходить здесь на мелочи, на личные оскорбления и попреки…
Г е р ц е н. Что ж, пора раз навсегда положить между нами либо мост, либо рубеж. Извольте — скажу вам о своих взглядах определенно. Я неисправимый социалист. Как был с юности — так и теперь. Впрочем, теперь все порядочные люди социалисты. Все — ученики Фурье, Оуэна, Сен-Симона.
Ч е р н ы ш е в с к и й. Я тоже почитаю их своими учителями.
Г е р ц е н. Выходит — учители у нас одни… Так вот, эти учители наши неизменно искали мирных путей к установлению справедливого строя.
Ч е р н ы ш е в с к и й. Вы правы. Они искали мирных путей. Но ведь не нашли. Не нашли, потому что их и нет! Только силою можно вырвать человеческие права. Только те права будут прочны, которые будут завоеваны. Только революция может избавить нас от рабства.
Г е р ц е н. Если солнце над нашей Родиной взойдет без кровавых туч — тем лучше… Я надеюсь, что дело освобождения крестьян обойдется без революции.
Ч е р н ы ш е в с к и й. Если без революции освободят крестьян — значит, без земли, значит, на пользу только помещикам, значит, с крестьянскими бунтами значит, со шпицрутенами, значит, с расстрелами и виселицами… Ну что ж, царские выстрелы, наверное, быстрее разбудят Русь, чем мерные удары вашего «Колокола».
Г е р ц е н. Не забывайте — призвавши к топору, надо иметь силы и готовность не только лечь костьми, взявши за рукоятку, но и схватить за лезвие, когда топор слишком разойдется… Вспомните слова Пушкина — не приведи, господь, видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный… Надо проповедовать народу не Бабефа. Костюм Бабефа на русской площади негож… Надо хорошо, очень хорошо знать народ… Без знания народа его можно притеснять, можно даже завоевывать… Но освобождать — нельзя. Вот вам моя линия. Мое кредо.
Ч е р н ы ш е в с к и й. Вы очень правы, говоря, что народ надо знать. Но ведь, живя в России, среди народа, узнать его можно лучше, чем находясь от него вдали.
Г е р ц е н. Вы ударили по самому больному месту… Да, я вынужден жить вдали от своего народа.
Ч е р н ы ш е в с к и й. Пройдет время, Александр Иванович, вы пожалеете о своем снисхождении к царскому роду. Александр Второй скоро покажет николаевские зубы… Не обманывайте себя надеждами и не вводите в заблуждение других, не отнимайте энергии, когда она многим пригодилась бы… Вы делаете все, чтобы содействовать мирному решению дела… Перемените же тон. Пусть ваш «Колокол» не благовестит к молебну, а звонит в набат!
Г е р ц е н. Вот и поговорили… Лично вас я уважал и прежде, Николай Гаврилович. Человек вы прямой и честный… Да, видать, и несгибаемый. Но ведь спор наш не личный.
Ч е р н ы ш е в с к и й. Не личный, вот именно. Кто прав, покажет будущее… Я верю: будущее светло и прекрасно… Надо работать для него, надо приближать будущее.
Г е р ц е н. В юности мне тоже казалось — цель близка… Но позднее на смену энтузиазму пришел сосущий душу скептицизм… Хочу верить — ваше поколение пойдет дальше, добьется большего… Мы проклинали, обличали, грозили… А вы собирайте полки… Надо быть наготове, если и в самом деле будет буря… Вам, молодым, быть штурманами в этой будущей буре. А пока — будем каждый по-своему приближать будущее… Это вы хорошо сказали.
Ч е р н ы ш е в с к и й. До свидания, Александр Иванович. От души желаю вам всего доброго…
Г е р ц е н. Прощайте… Передайте мой привет родной земле… Привет с того берега.
Домашний кабинет начальника Третьего отделения его императорского величества канцелярии. Присутствуют: начальник отделения — шеф жандармов и начальник секретного отдела — генерал.
Действие происходит в 1870—1875 годы.
Г е н е р а л. Доброе утро, ваше высокопревосходительство. Сообщение по состоянию на январь сего одна тысяча восемьсот семидесятого года.
Ш е ф. Прошу садиться. (Садится, генерал остается на ногах.) Отчего же вы…
Г е н е р а л. Двадцать первого января сего года в Париже скончался Александр Герцен.
Ш е ф (встает, крестится). Царствие ему небесное… (Задумчиво.) Год одна тысяча восемьсот семидесятый… Идет новое десятилетие… Что-то принесет оно с собой…
Г е н е р а л. Шестидесятые годы, слава богу, окончились, ваше высокопревосходительство… Чернышевский в Сибири. Герцен умер…
Ш е ф. Да. Этот «Колокол» умолк… Озаботьтесь не допустить в печать обширных поминаний… Краткие извещения о кончине, и только… Вы свободны.