Гете, в которой его поразило одно детское воспоминание. В сопровождении нескольких товарищей маленький Гете собрал на кухне семейного дома всю посуду и стал швырять ее из окна, получая удовольствие от того, как бились тарелки и миски.
Большинство людей увидели бы в этой проделке маленького мальчика всего лишь неприятную шалость избалованного ребенка. Фрейд же увидел в этом детском воспоминании важную информацию о функционировании человеческого мозга. Он считал, что в сознательном уничтожении чашек и тарелок имелся некий тайный, символический смысл:
«До появления психоанализа фрагмент этот не дал бы повода к раздумьям и не удивил бы, однако позднее уже невозможно было оставить его без внимания. В отношении воспоминаний раннего детства сформировались определенные точки зрения и концепции, охотно использующие обобщенные идеи. Нельзя проявлять безразличие или равнодушие к тому, какие детали детских лет избежали забытья. Более того, возможным стало предположить, что удержавшееся в памяти и есть самое значительное в жизни, либо уже в период младенчества, либо под влиянием более поздних переживаний.
Однако особая ценность таких воспоминаний была очевидной лишь в редких случаях. Чаще всего это были малозначительные, даже незначительные эпизоды, и сначала было вообще непонятно, почему им и удалось избежать амнезии. Ни те, кто в течение долгих лет сохраняли их в своей памяти, ни те, кому о них рассказывали, не видели в них ничего особенного. Осознание их значимости требует определенных усилий анализа. Такой анализ либо докажет, что их содержание следует заменить другим, либо откроет связь с другими, по-настоящему значимыми переживаниями, для которых они являются так называемыми «воспоминаниями-прикрытиями».
«Одно детское воспоминание из «Поэзии и правды», 1917
Другими словами, Фрейд задумался над тем, почему Гете не забыл этот случай на кухне, тогда как многие другие впечатления детства изгладились из его памяти. Почему же этот эпизод сохранился так ярко? Фрейд решил, что память Гете использовала его в качестве «прикрытия» чего-то более глубокого.
Фрейд был старшим из восьми детей в семье, и он многое знал об общении с братьями и сестрами. В Гете, родившемся в 1749 году, он увидел родственную душу: великий германский писатель тоже был первенцем в семье, которому пришлось мириться с целой чередой назойливых сестер и братьев. В 1750 году родилась Корнелия Фредерика Христиана, в 1752-м – Герман Якоб, в 1754-м – Катарина Элизабета, в 1757-м – Иоганна Мария, а в 1760-м – Георг Адольф. Фрейд заподозрил, что юный Иоганн Вольфганг фон Гете выбрасывал посуду из окна бессознательно – в действительности ему хотелось вышвырнуть своих братьев и сестер. Но вряд ли можно было основывать теорию соперничества братьев и сестер на одном лишь литературном произведении.
К радости Фрейда, к нему обратился двадцатисемилетний юноша, который в детстве тоже переживал острое родственное соперничество:
«Когда он обратился ко мне за помощью – в немалой степени благодаря тому, что религиозно-фанатичная мать испытывала ужас перед психоанализом, – ревность к младшему брату (которая однажды проявилась через нападение на спящего в колыбели младенца) давно была забыта. Он относился к младшему брату очень внимательно и любовно; лишь странное, немотивированное поведение, жертвами которого становились обожаемые им животные, например любимая охотничья собака или тщательно оберегаемые им птички, по-видимому, являлось отголосками враждебных импульсов по отношению к младшему брату».
«Одно детское воспоминание из «Поэзии и правды», 1917
Этот пациент очень напоминал Гете. У Иоганна Вольфганга был брат, Герман Якоб, появившийся на свет спустя три года после его рождения. У пациента Фрейда тоже был брат на три года младше его. Гете выбросил из окна всю посуду матери. И пациент Фрейда в детстве тоже выбрасывал тарелки из окна. Как выяснил Фрейд, этот юноша пытался убить своего младшего брата, но, к счастью, безуспешно. И тогда он стал вымещать ненависть к брату на беззащитных животных. Взрослые, несомненно, останавливали его, и он нашел другой способ проявления агрессии. Как и Гете, он обратил свой гнев на шкаф для посуды:
«Можно прийти к мнению, что выбрасывание посуды из окна было символическим или, выражаясь точнее, магическим действием, с помощью которого ребенок (и Гете, и мой пациент) реализовал свое желание избавиться от неприятного гостя. Не будем оспаривать то, что разрушение предметов само по себе уже доставляет ребенку удовольствие; если действие само по себе доставляет удовольствие, то повтор его с другими намерениями не будет препятствием, это скорее соблазн. Однако маловероятно, что именно удовольствие от разбивания посуды обеспечило этому событию столь заметное место в воспоминаниях взрослого».
«Одно детское воспоминание из «Поэзии и правды», 1917
Фрейд продолжил свой анализ, предположив следующее:
«Однако испытать удовольствие от разбитых хрупких предметов можно было, и если бы ребенок просто бросал их на пол. Выбрасывание же из окна по-прежнему осталось бы необъяснимым. Именно это «из» и представляется сущностью магического действия, в нем-то и заключен его скрытый смысл. От родившегося ребенка нужно избавиться – выбросить из окна, скорее всего, потому что из окна он и появился. Таким образом, действие становится эквивалентом уже известной нам вербальной реакции ребенка, которому сказали, что маленького братца принес аист. «Пусть аист заберет его назад!»
«Одно детское воспоминание из «Поэзии и правды», 1917
Спустя какое-то время Фрейд консультировал еще одного пациента, который тоже выбрасывал предметы:
«Однажды у меня был пациент, который начал свой анализ со слов, приведенных ниже с абсолютной точностью: «Из восьми или девяти братьев и сестер я самый старший. Одним из самых ранних моих воспоминаний является то, как отец, сидя на постели в пижаме, со смехом рассказывает, что у меня появился брат. Было мне тогда три года и девять месяцев; такова разница в возрасте между мной и ближайшим по возрасту братом. Вспоминаю, что вскоре после этого (а может быть, за год до этого?) я часто выбрасывал из окна на улицу разные предметы: щетки, – или только одну щетку? – ботинки и другие вещи. Когда мне было два года, мы с родителями провели ночь в отеле в Линце на пути в Зальцкаммергут. Ночью я был в таком беспокойстве и так громко кричал, что отец вынужден был побить меня».
«Одно детское воспоминание из «Поэзии и правды», 1917
Поразительное биографическое сходство, замеченное Фрейдом у нескольких пациентов и в воспоминаниях Гете, дало ему пищу для размышлений. Он выдвинул теорию о характерности родственного соперничества и о том, как люди справляются с этим чувством путем символических, симптоматичных действий.
Фрейду были знакомы подобные настроения. Вскоре после первого дня рождения Сигизмунда Шломо его мать родила мальчика, Юлиуса Фрейда. Но Юлиус умер от дизентерии ровно через шесть месяцев. В возрасте четырнадцати лет юный Сигизмунд исполнял роль Брута в постановке трагедии Фридриха Шиллера. Ему предстояло убить Юлия Цезаря. Спустя много лет Фрейд так вспоминал об этом опыте:
«Для моей эмоциональной жизни было необходимо иметь близкого друга и ненавистного врага. Я всегда умел найти себе их, и детский идеал нередко воспроизводился настолько полно, что друг и враг сливались в одном лице – хотя, конечно, не одновременно, как в период моего раннего детства».
«Толкование сновидений», 1900
Другими словами, Фрейд знал, что он мог одновременно быть и Брутом – другом Юлия (брата), и Брутом – убийцей Цезаря (императора). Всем нам свойственна ужасающая двойственность в отношении к близким, особенно в младенчестве и детстве.
Насколько нам известно, Фрейд никогда не пытался справляться с чувством родственного соперничества, выбрасывая чашки и тарелки Амалии Фрейд из окна венской квартиры, как сделал в середине XVIII века Иоганн Вольфганг фон Гете и двадцатисемилетний пациент. Но он совершил по меньшей мере один акт символического выбрасывания из окна старшей из пяти своих сестер. Анна Фрейд (не путайте с дочерью Зигмунда, носившей то же имя) играла на рояле, и звуки музыки настолько раздражали будущего гения психоанализа, что он потребовал, чтобы инструмент убрали из квартиры. Зигмунд уже тогда был вундеркиндом и, конечно же, любимцем матери. Ему удалось настоять на своем – и рояль исчез.
Но Фрейд слишком хорошо знал, что наша ненависть не ограничивается одними лишь сестрами и братьями. Во многих трудах он уделял большое внимание враждебности, которую мы испытываем по отношению к родителю своего пола, который мешает нам удовлетворить тайное детское желание вступить в брак с матерью или отцом. Когда к Фрейду привели венского мальчика «Маленького Ганса», страдавшего фобией лошадей, психолог сразу понял, что страшное животное замещает в воображении ребенка крупного усатого отца – и Маленький Ганс хочет любой ценой от отца избавиться. Опершись на древний миф об Эдипе, убившем своего отца Лая и женившемся на своей матери Иокасте, Фрейд назвал Маленького Ганса «маленьким Эдипом» («Анализ фобии пятилетнего мальчика», 1909), а мотив Эдипа – «поэтической обработкой» («Фрагмент анализа истерии», 1905), символизирующей значительную часть нашей внутренней жизни в раннем детстве.
Со временем Фрейд по-новому осмыслил образ Эдипа и предложил термин «эдипов комплекс». Так он назвал трагическую констелляцию, которая окрашивает наши семейные отношения. Он заметил, что у маленького мальчика пробудились: