— Там ваша зверица…
«Зверица» — это кошка. Шани. Возможно, теперь пора начинать волноваться и мне:
— Что с ней?
Малой распахнул было рот, как вытащенная из воды рыба, тут же снова захлопнул, махнул рукой и предложил:
— Да вы сами гляньте!
Старик, чей рассказ, разумеется, оказался бесцеремонно прерван, смерил внука недовольным взглядом и вернулся к перебиранию снастей: видно, заранее счёл, что парнишка испугался собственной тени. Я не обладал спокойствием и умудрённостью главы семейства речников, поэтому с сожалением покинул налёжанное убежище и отправился за взволнованным вестником на нос шекки.
Неподалёку от носового трюмного люка напряжённой пепельной статуэткой застыла Шани, не сводя внимательных глаз с серо-чёрного, время от времени тяжело вздрагивающего комка перьев. Я как раз успел увидеть предсмертную судорогу во всей красе, после чего существо, ещё несколько вдохов назад бывшее вольной птицей, окончательно затихло и утратило признаки жизни.
— Граха, — пояснил Малой, выглянув из-за моего плеча. — Речная ворона. Когти у неё больно острые, я и думал: вдруг зверицу вашу заденет…
— Птица напала на Шани? С чего бы?
Пусть это и ворона, но совсем крохотная, меньше, чем моя кошка.
— Да нет, — мотнул головой парнишка. — Её никто из наших и не видел, когда она между тюками пробиралась, а зверица заметила, да как прыгнет… Прижала, та забарахталась, ну я к вам и побежал.
Дальнейшего объяснения не последовало: видимо, всё полагалось предельно ясным. Хотя ума не приложу, чем бы я мог помочь. Размозжить вороне голову? Если они с Шани клубком катались бы по палубе, у меня было бы куда больше шансов задеть собственную питомицу. К тому же лезть под когти кошке, на которую напал охотничий азарт, — опасное дело. Конечно, «лунное серебро» меня защитит, но незачем лишний раз открывать случайным свидетелям сокровенные секреты.
И всё же что-то меня смущает во всей этой истории…
Понял! Я не слышал звуков борьбы. И никто не слышал, поскольку ни капитан, ни рулевой, ни двоюродные братья, занимавшиеся парусом, не покинули своих мест. А ор должен был стоять знатный. Если я хоть что-то понимаю в звериных драках… Впрочем, не помешает уточнить:
— Послушай, а граха эта… Она громко кричит?
Малой удивлённо расширил глаза:
— Громко и так жутко, что уши заткнуть хочется!
— И сейчас кричала?
Парнишка осёкся, поражённый внезапным осознанием неправильности происходящего.
— Н-нет вроде бы…
— Так нет или да?
— Тихо было, dana. Совсем тихо.
Безголосая птица? Наверное, и так бывает, но намёки Мантии на опасность не прошли бесследно, заставив меня насторожиться от первого же попавшегося под ноги камешка сомнения.
Я присел на корточки рядом с убитой птицей и, убедившись, что последние искры жизни угасли, осторожно раздвинул длинный тонкий клюв пошире. Так и есть, что-то застряло в горле. Маленькая палочка или веточка… Нет, косточка. Жёлто-серая, почти прозрачная, запачканная тёмно-вишнёвой кровью, несколько капель которой пролилось на палубу ещё до того, как я начал изучать содержимое птичьего горла.
Похоже, ворона клевала какую-то падаль, захватила слишком большой кусок и не смогла ни пропихнуть внутрь, ни выплюнуть. А перелететь через реку с одного захода не рискнула, потому и присела передохнуть на палубу шекки, где мигом попалась на глаза и в лапы Шани, чьи охотничьи инстинкты только усилились надвигающимся материнством. Да, наверное, так всё и случилось.
Я поднял обмякшую тушку, брезгливо сжав пальцами тощий птичий хвост, и швырнул за борт, подальше в речные струи.
— Радость моя, что ж ты безобразничаешь?
Кошка недоумённо подняла голову и посмотрела на меня, явно не соглашаясь с тем, что её поступок осуждается.
— Вон парня напугала чуть ли не до смерти… Больше так не поступай, хорошо? Тебе ещё детей надо выносить, родить и выкормить, а ты словно забыла… Нет, радость моя пушистая, ты теперь остепенилась и не должна вести себя неосмотрительно.
Шани фыркнула, выражая пренебрежение к наставлениям, но сразу же ткнулась мне под левую коленку выгнувшейся спиной. Я взял кошку на руки, без лишнего напоминания начиная привычно почёсывать довольно заурчавшее пушистое горло.
— И всё же больше так не делай, хорошо? Кто знает, чем всё могло закончиться.
Дымчато-зелёные глаза округлились, снова блаженно сощурились, но мне почудился в них лукавый вопрос: «А ты уверен, что всё УЖЕ закончилось?»
— Вам, dana, как лить — погуще, пожиже?
Черпак в жилистой руке Рябого, одного из капитанских кузенов, обычно занимающегося парусами, а сегодня приставленного к кухне, завис над котелком, в котором отходила от кипения рыбная похлёбка. Надо сказать, кроме неё, на шекке ничем другим и не кормили, разве что пару ломтей солонины на хлеб кинут, а рыбы вокруг много, только и закидывай с кормы леску с наживкой да подсекай. Курей и прочей птицы, коз или овец речники, разумеется, с собой не возили: и для груза места маловато, не до провизии. Но в каждом порту добросовестно пополняли припасы. Беда только, что эти самые порты встречались на берегах левого притока Лавуолы нечасто. Собственно, за трое суток пути мы проплыли мимо всего одного, притом не настолько приветливого, чтобы капитан решил швартоваться у местного причала. А дальше простирались только леса — границы Горьких земель, щедро превращённые эльфами в непроходимые дебри. Сами же лэрры торговлей не занимаются, потому трудно было в скором времени ожидать появления сколько-нибудь крупной пристани, примыкающей к поселению, где удастся поживиться съестным.
Очередной рыбный день? Что ж, согласен. Только бы вечером мне снова не пришлось запивать элем вяленые спинки краснохвостки: вкусная рыбка, ничего не скажешь, но просолена так сильно, что на один укус не хватает для запивки и целой кружки. А от эля, который пьют речники, светлого и по первому ощущению вовсе не крепкого, утром нещадно болит голова, в связи с чем…
— Мне лучше пожиже.
Рябой понимающе ухмыльнулся и плеснул в мою миску прозрачного наваристого бульона.
Самым благодарным из едоков на кораблике оказалась Шани, с наслаждением поглощавшая свежевыловленную рыбу, которую без устали таскал для кошки Малой, я принимал пищу без возражений, команда шекки уж точно не мыслила себе другого наполнения стола, а вот путешественницы… воротили носы.
Могу предположить, госпожа попросту чувствовала себя нелучшим образом, потому и не садилась за общий стол: хоть и невелики волны на реке, но качка есть качка. Служанка же каждый раз заявляла во всеуслышание, что «негоже благородным дамам хлебать из одного котла с речными бродягами, пропахшими рыбой». Разумеется, отношений с командой подобные речи не улучшали, но капитан не обращал внимания на ворчливые оскорбления, делая вид, будто женщин на судне для него не существует, чем вызывал ещё больше негодования со стороны Валы. Остальные же корабельщики только посмеивались: похоже, крикливо-кичливая служанка их только развлекала, внося в размеренное и привычное течение жизни хоть какое-то разнообразие.
— А мне погуще! — бодро заявил капитан, спустившийся с кормы и ставший третьим в обеденной трапезе.
Брат Рябого, Угорь, уже проглотил свою порцию и понёс обед рулевому, не любившему оставлять орудие своего труда без присмотра. Старый дремал на солнышке, а Малой на носу шекки играл с кошкой в прятки между бухтами якорных канатов.
Наржак, командовавший «Соньей», примостился на тюке напротив меня и, помешивая похлёбку, как бы невзначай осведомился:
— У вас, dana, с животом всё хорошо?
С животом? Откуда такой интерес? Я немного растерялся, но всё же сообразил, что моя просьба налить одной жижи могла намекать и на ухудшение здоровья.
— Вашими заботами не жалуюсь. Просто люблю есть всё по отдельности. Вот закончу с отваром, попрошу ещё пару кусков.
— И то ладно.
Невнятное замечание могло означать и похвалу, и осуждение; во всяком случае, по тону голоса было совершенно непонятно, попал ли мой ответ в точку или вызвал ещё большее недоумение и тревогу. Но, словно развеивая оставшиеся сомнения, капитан добавил:
— Мне dana Советник велел за вами присматривать. Чтобы, мол, отказа не знали, да и вообще… Только не думайте, я нос в чужие дела не сую: что велено, то и делаю, и вы вольны вовсе не оправдываться, а отправить меня со всеми моими расспросами в…
— Уж я точно вас отправлю, да куда подалее! — гневно взвизгнула над нашими головами Вала.
Мы с капитаном досадливо переглянулись и, без слов поняв друг друга, вернулись к поглощению пищи. Служанку такой поворот событий не порадовал, о чём мы узнали ровно через вдох, понадобившийся крикунье, дабы набрать в грудь побольше воздуха:
— И вас, и бездельников ваших, и всю вашу посудину! Это что ж вы удумали? Раз женщины без мужей, так можно под бок подваливать?! Только на берег сойти дайте, я вас на весь Шем ославлю, так и знайте! Развратники!
Капитан молча, в полнейшем спокойствии выслушал обвинение, проглотил пережёванную рыбу, неторопливо отставил миску в сторону и поднялся, медленно поворачиваясь лицом к женщине, едва не топающей ногами, настолько её переполняли не самые лучшие чувства.
— Развратники?
— Да ещё и бесстыдники! Вон все заголились, даже пень трухлявый, которому уже о Пороге думать нужно, а и он туда же!
Это правда, днём корабельщики ходили в одних только штанах, благо погода стояла тёплая и солнечная, и грех было напяливать на себя несколько одёжек сразу. Но, честно говоря, мало какая женщина разделила бы недовольство Валы: Наржаки вполне могли позволить себе появиться на публике без рубашек. Не слишком высокие, плотно сбитые, загорелые почти до черноты, с мышцами не слабее корабельных канатов, разве только Малой не успел набрать много мяса на костях, а Старый уже начал усыхать. Похожие друг на друга, с выбеленными солнцем волосами и вечно прищуренными глазами, от уголков которых разбегались к вискам у кого морщинки, а у кого пока только упругие складочки, с упрямо выдающимися вперёд подбородками и скупыми движениями, речники, уверен, пользовались женским благоволением во многих городках, на рейде которых бросала якоря «Сонья». И уж тем более ни один из Наржаков не выглядел клятвопреступником, готовым покуситься на честь женщин, с которыми заключил договор о перевозке. Служанке невзначай напекло голову? Брала бы пример с госпожи: та стоит у борта и спокойно смотрит на воду… Вернее, смотрит куда-то, потому что, по своему обыкновению, прячет лицо под кружевом накидки.