Итак, следует обобщить вышесказанное и сделать некоторые выводы.
1. Концепция реалистического позитивизма предполагает, что правом регулятивно-охранительная система будет являться в том случае, если нормы, из которых данная система состоит, являются общезначимыми и оказывают результативное воздействие на общественные отношения. При этом в качестве целей правового воздействия следует рассматривать обеспечение социальной стабильности, безопасности, развития. Критерием результативности правового регулирования является опыт.
2. Восприятие права предполагает выделение абстрактного и реального права. Абстрактное право представляет собой совокупность норм, в основу систематизации которых положено деление права на публичное позитивное, публичное негативное и частное. Реальное право представлено правом в формально-юридическом и функциональном смысле. Право в формально-юридическом смысле представляет совокупность формальных источников включающих в себя первичные и основные (законодательные акты); производные (нормативные интерпретационные акты); вторичные (международные акты, нормативные договоры, юридические обычаи). Право в функциональном смысле складывается из правовых норм, общественных отношений, на урегулирование которых нормы направлены, гарантий реализации и достигаемых посредством правового воздействия результатов.
3. Действие реального права включает в себя действие права в формальном смысле, определяемое моментами вступления и утраты юридической силы правовыми актами и действие права в функциональном смысле определяемое результативностью правового воздействия. Для обеспечения результативного правового воздействия используются стимулы: страх и выгода.
4. Национальное и международное право соотносятся как самостоятельные правовые системы. При этом национальное право выступает в качестве первичного, по отношению к международному. В основу национального права положены властеотношения государства и общества, предполагающие сосредоточение полноты властных полномочий на государственном уровне и обеспечение результативности правового воздействия за счет механизма государственного принуждения. В качестве элементов национального законодательства следует рассматривать материальное, процессуальное, комплексное законодательство; отраслевое и межотраслевое законодательство; федеральное и региональное законодательство; текущее и чрезвычайное законодательство. Международное право представляет собой формирующуюся систему, основанную на добровольности и равенстве отношений государств-участников. В качестве элементов системы международного права выступают право договора, право обычая, право войны.
1.4. Правовой реализм
1.4.1. Компаративный анализ вариантов правового реализма
Правовой реализм – философско-правовая концепция, основанная на актуализации правоприменительных процедур, психологическом восприятии фактичности права, отрицанию избыточной метафизики, вступающей в противоречие с эмпирическими наблюдениями исследователя.
Обращаясь к историческим предпосылкам возникновения правового реализма в североамериканском, скандинавском и советском обществах, следует отметить, что правовой реализм стал популярным в первой половине XX века. Можно выявить некоторые сходные черты развития правовых культур Северной Америки, скандинавских стран и Советского Союза в период между первой и второй мировыми войнами. Действовали как минимум три общих принципа: доминирующее значение правовой доктрины (в неодинаковых вариантах), сильная зависимость юриспруденции от неюристов, прагматизм юридических методов. Авторы правовых доктрин в названных территориях не совпадали: в США доктрину формировали высшие судебные инстанции и университетские теоретики, в Скандинавии – философские школы, в постреволюционной России – организованные группы лиц, удерживающие публичную власть в своих руках: В.И. Ульянов с сотоварищами, затем – И. Джугашвили и лидеры Коммунистической партии. Правоприменители «на земле» были связаны доктринальными установками сверху в не меньшей степени, чем текстами нормативных актов. Это оказывало особенное воздействие на занятых в судебной индустрии людей, не имеющих фундаментального юридического образования.
В американской юриспруденции зависимость от неюристов проявилась через развитие судов присяжных, где обычные граждане принимали практически значимые решения о виновности или невиновности подсудимых на основании психологической интуиции и обывательского мнения. Скандинавское право оказалось подвержено влиянию неюристов через нижестоящие суды, в которых со средних веков активно действовал институт «nämnd», состоящий из группы местных жителей, имеющих право коллективно голосовать вопреки мнению судьи по всем фактическим и правовым обстоятельствам дела[44].
Дополнительным основания для доминирования неюристов в Швеции стала нищета государства на протяжении многих веков. Швеция являлась страной слабого феодализма, управление было сконцентрированно в одном месте, централизованная судебная структура (сохранившаяся с XVII в.) корреспондировала с такой же простой административной структурой. Местные власти либо отсутствовали, либо были чрезвычайно бесправны; для сравнения: в это же время в некоторых французских регионах насчитывалось восемь судебных инстанций, включая феодальные и королевские суды[45].
Шведские апелляционные инстанции требовали значительного числа юристов, государство с трудом могло справиться с такой потребностью. Правовое обучение появилось в Швеции в XVII в., однако преобладание неюристов среди преподавателей приводило к ограниченному выбору отечественной правовой литературы. Шведское юридическое обучение отражало идею права как прагматичной деятельности, большинство произведений шведской правовой литературы XVII–XVIII вв. составлялось в форме руководства для судей. Право было упаковано в упрощенные формы, поскольку не хватало ресурсов для глубоких исследований, юридическая литература издавалась для читателей с неглубоким или вообще отсутствующим правовым образованием. Авторы юридических пособий не всегда могли в полной мере разобраться со сложными правовыми концепциями и доктринами[46]. В этом заключалось существенное отличие Швеции от южной Европы и сходство как с системой общего права, так и с новым правом Советской России.
Прагматичные, политико-ориентированные решения, которые стимулировал правовой реализм, попали на плодородную почву в Швеции, где право никогда не теряло своей связи с жизнью обычных людей, где юристы-профессионалы не монополизировали сферу своей деятельности, как это было в южных областях Европы.
Американские, скандинавские и советские юристы первой половины XX в. имели разные национальные истории, но они разделяли общее понимание своей роли как посредника между правом и обычным человеком в суде, между книжным правом и практическими проблемами общества. Первая мировая война переросла в длительный экономический кризис, многие политически значимые решения приводились в действие посредством инструментов позитивного права. Американские, скандинавские и советские правоведы намного сильнее, чем их коллеги в других обществах, разделяли общую предпосылку о том, что право существует в виде практического инструмента. В таком смысле в период между двумя мировыми войнами американское, скандинавское и советское право становилось в большей степени опытом, нежели логикой и аргументативной концепцией.
Если американские и скандинавские юристы являлись прагматиками благодаря вековой традиции, то советские юристы были вынуждены восходить от революционной практики к правовой теории. Следует помнить, что победившие в ходе Октябрьской революции 1917 г. (государственного переворота, свержения легитимной власти насильственным путем) политические силы вначале старый юридический мир «разрушили до основанья», и только после этого на поле Tabula rasa начали строить «наш новый» социалистический (коммунистический) мир.
Послевоенные голодные годы, растущий мировой кризис, революция и гражданская война в России требовали от правовой сферы ежедневных практических решений. Начиналась грандиозная эпоха, в которой источником права для судебных инстанций становились в первую очередь социалистическое правосознание и революционная целесообразность. «В условиях, когда делались лишь первые шаги по организации социалистического государственного управления, когда у советского законодателя еще отсутствовали необходимые данные и достаточный опыт для детального декретирования тех или иных преобразований, когда буржуазная правовая система была в основном сметена, а новое законодательство имело еще фрагментарный характер, – в этих условиях революционная целесообразность воплощалась не только в советском праве, но и в самостоятельном, не регламентированном декретами революционном творчестве местных советских органов. В тот период соображения революционной целесообразности выступали зачастую критерием правильности, законности действий органов и должностных лиц Советской власти, ибо далеко не все вопросы были урегулированы в новом законодательстве»[47].
Сформировавшиеся в революционную эпоху реалистические подходы к решению конкретных юридических задач укоренились в социалистическом праве на многие десятилетия и едва ли можно утверждать, что в современном российском праве они перестали использоваться. Отечественные критические правовые исследователи ссылаются на «заказные», политически мотивированные уголовные дела, посредством которых действующая публичная власть расправляется с лидерами оппозиции. Разве в XXI в. не остаются актуальными слова выдающегося реалиста своей эпохи М.И. Калинина: «война и гражданская борьба создали громадный кадр людей, у которых единственным законом является целесообразное распоряжение властью. Управлять для них значит распоряжаться вполне самостоятельно, не подчиняясь регламентирующим статьям закона»[48]. Концепция правового реализма оказалась удобным инструментом для правящих кругов не только в Советской России, но и в Северной Америке, и в Скандинавии. Во всех трех правовых культурах в этот период конкретное судебное разбирательство с определенными результатами стояло впереди научной теории, а не наоборот.
1.4.2. Соотношение права и политики
Подход правовых реалистов к соотношению права и политики может быть рассмотрен как альтернатива традиционному двухвариантному видению «права как политики» в естественно-правовых концепциях versus «либо право, либо политика» в правовом позитивизме. Понимание правовых реалистов может быть обозначено как «перекрестное», т. к. американский и скандинавский правовые реализмы считали право и политику «пересекающимися» феноменами. Правовые реалисты осознавали наличие нормативного ядра с деятелями права и методами обоснования, отличными и независимыми от политических идей, что способствовало устойчивости права. Тем не менее реалисты также признавали, что правовой и политический миры в действительности имеют размытые границы и до определенной степени пересекаются друг с другом, поэтому можно говорить лишь о частичной устойчивости права от политики.
В противоположность естественно-правовым теориям нероссийские реалисты рассматривали право как только частично сталкивающийся с политикой, а не полностью встроенный в неё феномен. Нормативное ядро состоит из видения права как механизма принуждения, передающегося от одного поколения другому вне зависимости от его ценностного содержания и политических доктрин. Со временем право приобрело определенный уровень легитимности, основанной скорее на нормативных элементах, выраженных в методах принятия и вступления в силу конкретной нормы, нежели на политических действиях[49]. Например, даже если решения судей зависят от политики, но в то же время эти решения должны разумно согласовываться с юридическим образованием и ограничениями, возложенными существующими методами правового доказывания[50].
Реалисты открывают дверь эмпирическим аспектам правового феномена как конститутивным элементам природы права, в смысле конкретного поведения людей и их социально-психологических оснований. «Наша (реалистов) цель обозначения концепции права не в развенчивании нормативных идей, а в том, чтобы дать им отличающуюся интерпретацию, понимая их такими, какие они есть: выражением конкретных своеобразных психофизических практик, являющихся фундаментальным элементом правового феномена»[51]. Эта двухэлементная природа права, отстаиваемая реалистами, была поддержана Энрике Паттаро, когда он говорил о двух видах правового реализма, выделяя альтернативный и традиционный правовой реализм. Согласно Паттаро, правовой реализм может быть разделен на нормативный реализм (например, Росс в качестве представителя этого направления) и ненормативный реализм (с Лундштедтом и Франком)[52].
Важное отличие правовых реалистов от позитивистов в том, что последние считают, будто бы политические ценности трансформируются в правовые категории до того, как эти категории входят в правовой мир. Перекрестный же подход реалистов, с другой стороны, заявляет о том, что политические ценности иногда напрямую входят в правовой мир и напрямую влияют на формирование правовых концепций[53]. Правовые реалисты постоянно подчеркивают, что право является чем-то большим, чем просто логическая и закрытая система норм, закрепленных на бумаге (law in books), т. е. реалисты заявляют, что право представляет собой эмпиричный феномен, состоящий из комбинации человеческого поведения и превалирующих идей о сущности права (law in action)[54].
Правовой реализм в Америке и Скандинавии представил свое видение соотношения права и политики: реалисты понимали право как механизм властного воздействия на человеческое поведение, но отличное от политического «убеждения» или пропаганды. Однако данный механизм должен основываться на существующих в обществе ценностях, чтобы его считали обязательным. Правовые реалисты США и Скандинавии в исследовании концепции влияния политики на право подчеркивали частичную устойчивость права к воздействию мира политических ценностей.
Российский правовой реализм первой половины XX в. ставил право в полную зависимость от политических действий лидеров революции и коммунистической партии. Под правом в революционной действительности рассматривались не столько нормативные акты, сколько воля правящего субъекта, которым мог оказаться комиссар, коммунист, избранный народом судья или просто авантюрист, эксплуатирующий революционную риторику. Правом можно обозначить совокупность результатов и способов возникновения и реализации субъективных прав и обязанностей. К источникам права, наряду с нормативными актами, следует относить и юридическую практику. Под юридической практикой принято понимать деятельность уполномоченных органов по созданию и применению нормативных предписаний в совокупности с правоприменительными актами. Правосознание и правоотношение являются также важными элементами права, на которых базируется законопослушное поведение. В определенные периоды эволюции российского правопорядка революционное правосознание становилось единственным источников права и основанием принятия как судебных решений, так и внесудебных актов (например, расстрел, изъятие собственности и т. п.).
Права одного субъекта корреспондируют с обязанностями другого, их взаимодействие может быть основано как на разуме и справедливости, так и на произволе и насилии. Закон есть всего лишь один из источников права, подавляющее большинство населения не изучает нормативные акты, получая информацию о них из средств массовой информации и от других лиц. В обыденной жизни человек руководствуется здравой житейской логикой, традициями, деловыми обыкновениями, религиозными установками. Независимо от наличия тех или иных законодательных установлений, их реализация на практике зависит от свойств личности правоприменителя (например, судьи) и качеств объекта правоприменения. Судья интерпретирует норму и оценивает юридические факты по собственному усмотрению, руководствуясь знаниями, опытом, субъективными симпатиями и антипатиями. Профессиональные деформации юристов (обвинительный уклон судьи, оправдательный уклон защитника) подчас имеют большее значение при принятии решения, нежели текст закона. Сознание правоприменителя опосредует его действия, детерминирует существо и детали принимаемого решения.
На формирование российского правового реализма оказали значительное влияние социо-психологические подходы к праву. Таинственная русская душа всегда требовала справедливости, но в ее особом, индивидуальном понимании. Американский профессор Альберто Хавьер Тревиньо проводит параллель в идеях американского профессора Роско Паунда, австро-немецкого правоведа Ойгена Эрлиха и профессора Санкт-Петербургского университета Льва Петражицкого: «Хотя все три упомянутых юриста были «реалистами» в том смысле, что их представление о праве основывалось на наблюдении и умозаключении, а не на априорных размышлениях, природа правовой реальности для каждого из них определяется тем, что они рассматривали в качестве главного объекта своего анализа. Для Паунда объектом анализа является правовой порядок политически организованного общества, для Эрлиха – юридические факты социальных групп, а для Петражицкого – индивидуальное восприятие индивидом своих прав и обязанностей… Наиболее неортодоксальной является индивидуально-субъективная ориентация Петражицкого, учитывая то, что его взгляды на право не были материалистическими. Или, говоря иными словами, право приобретает внешнюю форму только после того, как оно было спроецировано на людей и предметы из внутреннего опыта индивида. Для Петражицкого правовая реальность существует только в субъективном сознании индивида, который атрибутирует права и обязанности другим, а не в какой-то объективной реальности «где-то там»[55].
1.4.3. Американский правовой реализм
Американский реализм, развиваемый Оливером Венделлом Холмсом, Джеромом Франком, Карлом Ллевеллином, Джоном Грэем и др., основывался на философии прагматизма. Недоверие к схоластическому теоретизированию, оторванному от юридической практики, породило стремление обратить философию права к реальным правоотношениям, выявить действительные закономерности развития социумов. Не только для российской теории права характерен разрыв с эмпирическими реалиями юридической действительности, американские исследователи также утверждали, что для понимания сущности права нужно от абстрактным формулировок перейти к закономерностям реальных судебных процессов.
Авторы концепции манифестировали то, что судьи на самом деле решают дела не так, как это описывается в учебниках. Заявление О. Холмса о праве как предсказании того, что в реальности будут делать судьи, и не более того, – вполне понятны практикующим российским юристам. Действительно, в реальной жизни на решение суда влияют много факторов, в том числе – психология судей, их система ценностей, неосознаваемые предпочтения и предрассудки. Тексты законов занимают здесь далеко не первые места. Как утверждал Холмс, жизнь права не подчиняется логике, а решения судей по существу непредсказуемы. Юридические нормы существуют и влияют на принятие решений, но нормы – всего лишь один из факторов, формирующих поведение судей. Если реальность такова, что внеправовые детерминанты неизбежно влияют на решения суда, мы должны обязательно учитывать это.
Давно пора открыто провозгласить, что при вынесении судебных решений некоторые экстралегальные обстоятельства обязательно должны приниматься во внимание. Эти актуализированные интенции могут свести к нулю действие текстуальной нормы, что усложняет для непосвященных в «судебное колдовство» лиц прогноз предстоящего решения судьи. А предсказуемость судебного решения – важный принцип стабильности правопорядка. Согласно взглядам реалистов действующее право создается не законодателем путем установления абстрактных норм, а судебными и административными органами в ходе разрешения конкретных споров, возникающих между людьми. Основная функция реалистической философии и теории права – предсказание возможных действий органов, осуществляющих применение права, практическая способность «расколдовать» судебное таинство, сделать процедуру судопроизводства более прозрачной, понятной обычному человеку, сформировать критерии предсказуемости будущего решения.
Отвергая представление о праве как идеальной сущности, в которой воплощены правовые ценности и принципы, познаваемые логическими рассуждениями и абстрактными аргументами, О.В. Холмс заявляет, что только фактические действия суда составляют право как оно есть (сущее в праве). По его словам, жизнь права не подчинена логике, а соответствует опыту. Это значит, что первым требованием к юридической теории становится соответствие эмпирическим данным. Право прежде всего должно отвечать реальным потребностям общества (большинства населения). Второе требование к юридической теории – разграничение права и морали. Порядок в обществе основан на том, что человек – смертное существо, поэтому нужно избегать моральных оценок в спорах о праве[56].
Движение правового реализма рассматривалось как альтернатива взглядам позитивистов и теории естественного права. Идея устойчивости (rigidity) права по отношению к политике и гибкая «перекрестная» (intersecting) модель[57], где вокруг нормативного ядра права располагался мир политики, соединяла основные американские и скандинавские идеи взаимодействия правового феномена с политическим. Американские реалисты понимали феномен права как сочетание нормативных элементов (решения судов) и социопсихологических элементов (судейское поведение). Устойчивость права по отношению к политике существует в исходной посылке, поскольку право состоит не только из одних бумажных норм (paper rules)[58], а является результатом работы судов и их решений по конкретным делам.
Устойчивость права также обеспечивается тем, что правовые нормы и концепции являются продуктом поведения особенных деятелей (судей)[59], их «особенность» заключается в процессах отбора, обучения и практики, которые в совокупности позволяют им в большей степени абстрагироваться от политических и моральных оценок.
Именно через субъективное воление судей в общество внедряются противоположные ценности, что и определяет одну из главных черт права: лингвистическую неоднозначность. Причина полисемантической природы правового языка заключается в том, что используемые судьями правовые концепции и категории могут проявляться в неопределенном количестве прецедентов, в неодинаковых методиках оценки фактов и в конфликтующих интерпретациях норм. Лучшая из версий правового реализма предполагает, что точное значение правового высказывания – условие, при котором юрист посчитает высказывание верным – зависит от контекста[60]. Право имеет тенденцию к устойчивой позиции по отношению к миру ценностей в том случае, если оно основывается на возможности судьи выбирать между разными нормативными категориями, а не разными ценностями.
Одной из центральных задач американского правового реализма является улучшение предсказуемости судебных решений. Нормы, методики и должностные лица – те конститутивные элементы реального права, которые принадлежат главным образом правовому, а не политическому миру. Карл Ллевеллин подчеркивал, что задачей правового реализма является «не уничтожение норм, а грамотная расстановка слов и бумаги на перспективу»[61].
Судьи зависят от ценностного окружения, в котором они учились, живут и работают. В этом и заключается идея продуцируемого судьями права (не книжного), которая отражает степень влияния социальной и политической среды на рассмотрение дела. Только через призму среды можно понять, как и почему какая-либо норма, концепция или категория стали правом и были использованы или созданы в судебном решении. Как отмечал Феликс Коген «задача предсказывания включает в себя не суждение об этической оценке… Фактами являются суждения о представлении судей о ценностях жизни и идеалах общества»[62], что дает возможность узнать содержание права, созданного судьями.
В традиции американского правового реализма право рассматривается как довольно устойчивое по отношению к политике явление, потому что право определяют судьи, которые допускают применение в праве ценностей политического мира только в том случае, если эти ценности принимают форму правовых концепций и категорий. Тем не менее, данная устойчивоть является частичной в силу неопределенности правового языка и большого количества противоречивых прецедентов. По этой причине право должно пониматься как совокупность всех его элементов, включая ценностную среду и политику в перечне его конститутивных элементов. Реалист не отрицает нормативный характер правовых норм, но он заявляет, что эти нормы не дают полного объяснения действительного поведения судов, должностных лиц или других лиц, вовлеченных в правовые операции[63].
1.4.4. Скандинавский правовой реализм
Скандинавская школа правового реализма (Аксель Хагерстрем, Карл Оливекрона, Вильгельм Лунштедт, Алф Росс и др.) отрицает принципы метафизического обоснования права и правовой позитивизм. Основная идея А. Хагерстрема состоит в трактовке права как психологической реальности – «волевого импульса». Он рассматривает правовую норму как императив, содержащий требование конкретного действия, приказная форма выражения нормы выполняет функцию подавления противоположных приказу волевых импульсов и побуждает поступать согласно содержанию данной нормы. В отличие от подавляющего большинства теоретиков права А. Хагерстрем считал, что правовые нормы не имеют ничего общего с ценностями и регламентируют поведение людей просто воздействием волевого импульса, самой императивной формой, в которую облечено приказание. Аналогичную позицию занимал и К. Оливекрона. Согласно его представлениям, правовой императив, который моделирует воображаемую ситуацию и воображаемое действие, представляют собой явления одного порядка. Разница между моралью и правом для него состоит в том, что специфика правовых императивов – в их связи с применением силы. И не потому, что выполнение правовых норм гарантируется и защищается при помощи силовых механизмов, а потому, что само их содержание относится преимущественно к проблемам применения силы, регламентирует человеческое поведение в тех аспектах, которые связаны с применением силы.
По мнению В. Лунштедта и А. Росса право выполняет необходимые социальные функции и служит самосохранению общества, социальная организация детерминирует процесс правотворчества. Право порождается в процессе формирования социальной организации: именно благодаря наличию организованных групп в обществе возникает потребность в сотрудничестве и кооперации, направленных на социальные цели, а не просто на биологическое выживание и воспроизводство жизни. То, что полезно с точки зрения укрепления социальной организации и достижения поставленных обществом целей, – и составляет социальное благосостояние для данного общества, определяя содержание права. Социальное благосостояние включает в себя ощущение гражданами безопасности, психологического и материального комфорта, развитие индивидуальных способностей и качеств, свободу предпринимательства и т. п. Согласно концепции действенности права, правовые нормы являются ключом к интерпретации и прогнозированию социальных действий. Эффективность права заключается в том, что оно обеспечивает постоянное следование большинства людей требуемому правовыми нормами образу действий, а также в том, что этот образ действий ощущается большинством людей как нечто общеобязательное[64]. Скандинавская школа правового реализма рассматривает право таким, каково оно есть в правовой реальности, право – это факт и окружающая нас юридическая реальность[65].
Скандинавские правовые реалисты провозглашали идею частичной устойчивости правовой природы и структуры права по отношению к политике, однако для них частичная устойчивость права не производна от исследования центральной роли правовых деятелей (в частности, судей) в феномене права (как для американских реалистов). Скандинавские исследователи избрали другой, более традиционный путь концептуального анализа, – они сконцентрировались на различных концепциях и категориях, конституирующих сущность права, субъективные права, обязанности, собственность, вред и т. д. Причины этого у скандинавских реалистов не совпадают: если для В. Лундштедта и К. Оливекроны причина выведена из следования философской концепции пути, сформулированной Хагерстремом, анализ А. Росса берет начало из следования некоторым примерам позитивизма[66]. Тем не менее, независимо от этих различий, все скандинавские правовые реалисты сходились во взглядах на две конкурирующие идеи о сущности права.
Во-первых, правовые концепции и категории per se отделены от какой-либо системы моральных, религиозных или политических ценностей. Право является комплексом лингвистических или символических сигналов, установленных с целью провоцирования определенного поведения, или «директивами», указывающими обществу и судьям пути следования[67]. Правовые нормы характеризуются не соответствием ценностным задачам, а своей функцией. Направление права (к цели А или противоположной цели Б) не влияет на метод его действия. Скандинавские реалисты рассматривали внутреннюю природу права как относительно независимую от окружающей ценностной среды.
Доказывая идею относительной ценностной нейтральности права, исследователи часто использовали правовую историю. Эта традиция идет напрямую от Хагерстрема и его «раскрытия» современных правовых концепций через исследование древних категорий и концепций Римского права[68]. Они показывали, что еще с древнего Римского права правовой феномен был механизмом, хотя и проходящим через разные экономические, социальные и политические среды, всегда работающим одинаково. Право всегда было комплексом норм, регулирующим использование силы. Скандинавские реалисты отрицают идею подвижности права и того, что необходимо делать отсылку к ценностным элементам моральной природы (таким как справедливость и доброта), политической природы (демократия, воля парламента) или экономической природы (эффективность).
Норма законна и поэтому обязательна для общества, даже если она крайне несправедлива или экономически неэффективна. Важно то, что норма работает в реальности как стимул, заставляющий людей следовать конкретным образцам поведения. Этот момент предваряет вторую идею сущности права по мнению скандинавских правовых реалистов: правовой феномен только частично устойчив к политическому миру (так считали и американские правовые реалисты).
Право имеет свойство обязывать конкретное общество (или конкретных правовых деятелей, например таких как судьи) к определенному поведению до тех пор, пока оно действительно. Правовая норма или концепция считается действующей с момента, когда она практически вступила в силу, т. е. когда большинство населения признали и начали соблюдать данную норму или концепцию и считать её социально обязывающей. Согласно А. Россу, внедрение в понятие действительности права этих двух компонентов (эффективность вступления в силу и обязательный характер как социальное чувство) сводится к одной из классических антиномий философии права: факт того, что право считается «в одно и то же время чем-то фактическим в мире реальности (эффективность) и чем-то действительным в мире идей (обязательная сила)»[69].
Таким образом скандинавские правовые реалисты восприняли интерпретацию права как комплекса норм и категорий с устойчивой природой по отношению к миру ценностей; норм и категорий как обязательного права, вне зависимости от типа имплементированной в общество идеологии. Право всегда действует одинаково автономно от политики. Однако устойчивость права только частична, т. к. существует необходимость открывать право окружающей политической и социальной среде, что происходит через централизацию правовых концепций и категорий на их «действительности». «Действительность» означает, что они «в силе», соблюдаются и, что наиболее важно, воспринимаются как обязательные большинством населения или его компетентной частью (т. е. судьями).
Несмотря на различия вариантов правового реализма и в основных теоретических предпосылках (прагматизм в Соединенных Штатах Америки, мистическая философия в Скандинавии, партийная идеология в Советском Союзе), и в областях исследования (работа судов в Америке, нормативные тексты в Скандинавии, диктатура пролетариата, революционный террор, финансово-политическая олигархия в России), все эти течения были направлены на преодоление препятствующего общественному развитию юридического формализма и утверждению понимания права как социо-психологического феномена.
1.4.5. Российский правовой реализм
Движение правового реализма стремилось, в том числе, уменьшить влияние формализма в судопроизводстве, актуализировать значение судейского субъективизма, сделать процесс принятия решений более предсказуемым. Наиболее радикально формализм в праве был преодолен в ходе октябрьской (1917 г.) революции в России. Декретом о суде № 1[70] была упразднена вся существовавшая ранее система юстиции и предусмотрено создание новых судов и революционных трибуналов. Новое право создавалось в парадигме «жесткого» правового реализма, частными принципами которого в Советской России становились диктатура пролетариата, народность судов, революционная целесообразность, военный коммунизм, произвольное и насильственное перераспределение собственности и др. Юридическое образование для занятия места судьи или следователя перестало быть обязательным. Движение социалистического правового реализма не было оформлено доктринально, но оно имплицитно содержалось и развивалось в рамках культурологической концепции социалистического реализма.
Российский правовой реализм – сложившаяся в постреволюционной России и продолжающая действовать по настоящее время законодательная и правоприменительная доктрины, согласно которым декларативные нормы справедливого порядка не обязательно совпадают с юридической практикой. К наиболее распространенным признакам доктрины российского правового реализма можно
отнести: вождизм при назначении руководителей судебных и правоприменительных подразделений, правовой нигилизм (правоприменителям дозволено почти все), культивирование преданности начальству в ущерб профессиональному долгу, трансформация понимания профессионального долга в направлении цеховой солидарности правоохранительно-судебного блока, избирательность правосудия, существование касты неприкасаемых из числа субъектов публичной власти, зависимость законодательного и судейского корпуса от исполнительной власти (на всех уровнях), отсутствие действительной ответственности следователей, прокуроров, судей за правоприменительные нарушения, торжество обвинительного уклона, укоренившаяся практика технической фальсификации материалов уголовных дел, формирование судейского корпуса преимущественно из бывших следователей, прокуроров, судейских работников, непредсказуемость (непоследовательность) судебных решений, необоснованное затягивание расследования и судебного рассмотрения уголовных дел, доминирование меры пресечения в виде заключения под стражу, порочные юридические технологии, исключающие контроль за формированием доказательств стороной обвинения, волюнтаризм и необоснованность решений следователей, использование арестов по преступлениям экономической направленности для решения коммерческих задач, игнорирование принципа экономии правовых сил и средств.
Среди источников дальнейшего развития российского правового реализма следует отметить:
1) Преемственность абсолютизма в различных исторических формах. Известные формы абсолютизма (неограниченный, просвещенный, партийный, советский, постсоветский и т. д.) обеспечивали несменяемость типа политического режима. Смена формы правления изменила иерархию нормативных систем, но монистический дух империи и поныне можно рассматривать как онтологическую особенность российской правовой доктрины. Реформы Петра I, изменения законодательства во второй половине XIX в., Октябрьская революция 1917 г., корректировки политического курса в связи со сменами вождей и трансформацией правящей партии – суть «настройки» правящего режима государства, обеспечивающие максимальную продолжительность удержания государственной власти в руках одного клана финансово-политических олигархов.
Под именем законного государственного принуждения легализуется насилие субъектов публичной власти по отношению к экономическим и политическим конкурентам. Российские особенности коммерческой деятельности вынуждают многих предпринимателей подчиняться комплексу коррупционных требований субъектов публичной власти. Органы законодательной и исполнительной власти состоят преимущественно из коммерсантов либо лиц, представляющих их интересы. Включенность субъектов в политический процесс позволяет использовать ресурсы власти для личного и корпоративного обогащения.
2) Единство трех ветвей власти, подчиненных руководителю исполнительного органа. Допустимо рассматривать все методы управления, практикуемые публичной властью, как единую административную деятельность. Идеи ее реформирования, активно развиваемые в XIX – начале XX вв., были пресечены Октябрьской революцией 1917 г. Диктатура пролетариата укрепила фундаментальную базу единства исполнительной, законодательной и судебной властей. Длительный период функционирования советских органов власти выработал практику подчинения правоохранительных и судебных органов партийным руководителям. Современная исполнительная власть, объединившись с правящей партией и ее сателлитами, заручившись поддержкой руководителей религиозных конфессий, обеспечивает неукоснительное подчинение своим интересам корпуса законодателей и судей.
3) Управление всеми ветвями власти осуществляется из единого центра ручным методом. Состояние правопорядка находится под прямым воздействием руководителей исполнительной власти соответствующего уровня. Высочайшая техническая оснащенность, мировой уровень профессионального мастерства и неограниченное финансирование спецслужб способствуют своевременному исключению любых возможностей смены устоявшейся практики управления государством.
4) Развитие идеи доброго царя. Право на этой территории есть воление руководителя исполнительной власти этой территории при одобрении верховного правителя. Если американский правовой реализм можно редуцировать к формуле «право есть то, что говорит о нем судья», то в российском правовом реализме толкование закона правоприменителем сводится к подтверждению позиции руководителя исполнительной власти рассматриваемой территории в контексте идей главы государства. В период формирования социалистического реализма функции доброго царя исполнял Иосиф Джугашвили, в дальнейшем ролевая функция «отца народов» трансформировалась, но по настоящее время большинство населения России верит в единственного милостивого, милосердного правителя, альтернативы которому не может быть. Так уж повелось издревле на Руси, что правитель приходит и не уходит, пока его не прогонят, – но чаще всего правит до скончания жизни, независимо от итогов своей (в западноевропейском понимании) менеджерской деятельности. А законодатели и судьи становятся всего лишь проводниками, реализаторами воли верховного правителя и его вассалов. Юридико-техническая возможность оспорить незаконное или необоснованное действие субъекта исполнительной власти создает иллюзию возможности утверждения варианта толкования нормы, отличного от официального. Однако принципы государственного управления не меняются в случае выявления отдельных ошибок его служащих. Российскому правовому реализму при его этатистских корнях свойственна разветвленная морально-этическая риторика об особой российской демократии, о справедливых принципах государственного распределения, о честности избирательной процедуры, об отсутствии альтернатив действующему руководителю и т. д. и т. п.
В досоветский период исполнительная власть промоутировала веру в доброго царя-батюшку, после Октябрьской революции 1917 г. пропагандистские кампании публичной власти развивали веру в конкретных вождей, возглавлявших партийную (политическую) и исполнительную власть в государстве. Поскольку партийная власть совпадала с исполнительной и практически формировала законодательную и судебную ветви, а также воздействовала на религиозные конфессии, именно ее воля доминировала в правовом пространстве. Вера в царя, в лидера нации, отца народов и т. п. поддерживалась пропагандистскими институтами государства, навязывая населению идею безальтернативного вождя. Российская история свидетельствует о больших возможностях массовой пропаганды и легкой внушаемости российского населения в условиях информационной ограниченности.
5) Патернализм и социальное рабство. Работники, получающие деньги из государственного бюджета, составляют большую часть населения государства. Образование, медицина, культура, спорт и другие социально-значимые институты финансируются из бюджета. Пенсионное обеспечение, оплата нетрудоспособности по болезни и инвалидности, поддержка малоимущих лиц, родителей малолетних детей также осуществляются централизованно. В некоторых регионах бюджетные деньги являются единственным способом для получения пищи и крова. Поскольку патерналист в той или иной степени исполняет свои социальные обязательства, он требует от подчиненных отдавать свои голоса за него и представленных им лиц, делегируя часть своих полномочий иерархическим структурам на местах.
Российский патернализм имеет насыщенную историю: заботливые образы царя-батюшки, вождя пролетариата, отца народов, умудренного десятилетиями правления президента – внедряют идею зависимости всех людей от «главного начальника». Обожествление персонифицированного суверена корреспондирует с бесправием и раболепством подданных, отрицанием свободы и несменяемостью, абсолютистской парадигмой власти. У подчинённых вырабатывается комплекс неполноценности, поскольку они не имеют возможности без помощи царя, вождя, отца и т. д. изменить к лучшему свои жизни. Патерналист последовательно препятствует институализации гражданского общества, интенсивно манипулирует избирательными процедурами, замыкая все рычаги управления государством и обществом на себя. Более половины трудоспособного населения не имеет самостоятельного дохода, независимого от государственных дотаций, что упрощает манипулирование волеизъявлением кормильцев и членов их семей.
Патерналист, распоряжающийся бюджетом государства, «исключительно в силу своей доброты и мудрости» одаряет граждан вспомоществлениями. Распоряжаясь общенародными деньгами, как своими, он полагает, что граждане не в состоянии принимать политически значимые решения самостоятельно, поэтому обязаны выполнять его команды, либо указания делегированных им лиц. Отдельные «ошибки и просчеты» в действиях конкретных исполнителей демонстративно исправляются верховным правителем, что должно упрочивать веру народа в незаменимость патерналиста.
6) Доминирование двух государственных индустрий: сырьевой (включающей энергетическую субиндустрию) и тюремной. Сырьевая индустрия включает в себя разведку, добычу полезных ископаемых, их транспортировку, переработку и продажу. В нее также входит создание, транспортировка и продажа всех видов энергии, получаемой как из природных (сырьевых) запасов, так и из использования особенностей территории (гидроэлектростанции, солнечные, ветровые, прибойные электростанции). Имущественные и неимущественные права на объекты сырьевой и энергетической индустрий принадлежат узкому кругу лиц, в том числе государству. Управленческие, логистические и финансовые операции от имени государства в этих индустриях осуществляют лица, прямо либо опосредованно подконтрольные исполнительной власти.
Тюремная индустрия в широком значении включает в себя не только Федеральную службу исполнения наказаний, но и весь правоохранительный, фискальный и карательный комплекс государства: уголовную и административную юстицию, ФССП, МВД, СК, ФСКН, ФСБ, ФТС, ФНС и т. д. В тюремную индустрию частично включены законодательные органы, поскольку в их компетенцию входит криминализация деяний, ужесточение уголовных санкций. К тюремной индустрии можно отнести часть оборонного комплекса, так как в нем существуют институты дознания, ограничения свободы, спецслужбы; военные следственные органы и военные судьи не свободны в принятии решений от своего военного руководства. Военный комплекс в мирное и военное время выполняет не только функцию защиты от внешнего врага, но и обеспечивает стабильность реализации решений исполнительной власти на обширной территории государства.
За несколько последних десятилетий изменились подходы и методы работы спецслужб, диктатура перестала быть пролетарской, но историческая память народа содержит воспитательный опыт Архипелага ГУЛАГа[71]. Удачная стратегия управления сырьевой (включая энергетическую) и тюремной индустриями позволяет публичной власти находить достаточное количество средств для исполнения социальных обязательств перед населением, а также планомерно ликвидировать социально-политическую и экономическую активность лиц, препятствующих реализации воли суверена.
7) Доктрина «минного поля». Законодательный орган, реализуя установку исполнительной власти, наращивает карательные нормы административного и уголовного законодательства. Катализация санкций направлена в отношении неопределенного количества лиц: задачей является сделать виновными и наказанными максимальное количество людей. Стигматизация населения имеет существенные экономические и политические эффекты: граждане платят штрафы и поражаются в правах; государство в лице уполномоченных органов лишает их возможности заниматься определенными видами предпринимательской деятельности, полноценно реализовывать политические права, управлять транспортными средствами, выезжать за границу и т. д. Запуганное политическим, экономическим и юридическим прессингом население России больше не желает критиковать публичную власть, выходить на митинги, – многие от политического и экономического бессилия снова прячутся на кухнях и шепотом рассказывают политические анекдоты. Изощренные методы стигматизации придумывают налоговые службы и государственные фонды, например, меняя формы отчетности за короткий период до окончания сроков сдачи этой отчетности, чтобы спровоцировать массовые нарушения и наложить взыскания. Службы организации дорожного движения совместно с ГИБДД непредсказуемо меняют направления движения транспорта на улицах, регулярно в незаметных местах располагают новые запрещающие знаки, целенаправленно организовывают и эксплуатируют так называемые «ловушки для водителей» и т. д.
Именно зарождение доктрины «минного поля» характеризует Н. С. Таганцев: «Реформаторская деятельность Петра Великого, охватывавшая все стороны государственной жизни, конечно, выразилась и в столь же обширной законодательной деятельности, и, в частности, в законодательстве уголовном: беспрестанно являлись указы, установлявшие наказания случайные, ad hoc, нередко противоречивые и по отношению к Уложению, и между собой; в судебную практику вносились хаос и безурядица. Как говорили сами законодатели, «после старого много раз указы изданы и в разное время выдавались, и затем одни с другими несогласны, через что случается поддержка бессовестным судьям, которые, подбирая указы, на которую сторону хотят, решают»[72].
Ужесточение уголовного законодательства о защите чувств верующих[73], легитимирующего уголовное наказание в виде лишения свободы за «оскорбление религиозных убеждений и чувств граждан» делает уязвимыми любые рассуждения на религиозные темы. После введения этой нормы вся территория Российской Федерации становится большим «минным полем», где каждое неудобное публичной власти высказывание о религиозных убеждениях и чувствах (например, заявление агностического, атеистического либо иного аксиологического характера) может повлечь оскорбление экзальтированных чувств отдельных верующих граждан, за что автор высказывания может быть осужден к лишению свободы на срок до трех лет с дополнительным ограничением свободы до одного года.
Введенная летом 2014 г. статья 212.1. УК РФ «Неоднократное нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования» предусматривает уголовную ответственность вплоть до лишения свободы на срок до пяти лет за… «нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования, если это деяние совершено неоднократно». Законодатель непосредственно в уголовном законе аутентично разъясняет, что «нарушением установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования, совершенным лицом неоднократно, признается нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования, если это лицо ранее привлекалось к административной ответственности за совершение административных правонарушений, предусмотренных статьей 20.2 Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях, более двух раз в течение ста восьмидесяти дней».
Статья 20.2 КоАП РФ, запрещающая нарушать установленный порядок организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования, практически запрещает вообще какие-либо собрания, митинги, демонстрации, шествия, не одобренные субъектами публичной власти. Из сопоставления ст. 20.2 КоАП РФ, ст. 212.1. УК РФ и ст. 140 УПК РФ прямо следует, что возбудить уголовное дело за такое преступление и осудить на пять лет лишения свободы в современной России можно любого человека при наличии желания публичной власти и рапортов нескольких полицейских.
Критики действующего политического режима, к коим я не отношусь, приводят большой перечень категорий “минного поля”, в том числе законодательство об «иностранных агентах», приговоры по политически мотивированным уголовным делам и т. п., но методы минирования и типы закладываемых мин для теории права имеют второстепенное значение. В теоретическом плане следует учитывать воздействие доктрины «минного поля» на реальную правоприменительную практику.
8) Формирование судейского корпуса из людей, поддерживающих интересы «вертикали» исполнительной власти, готовых к реализации обвинительного уклона в административном и уголовном судопроизводстве. В целях обеспечения реализации воли исполнительной власти с 1917 г. по настоящее время на судейские должности назначаются лица, подтвердившие свою лояльность к правящей политической партии. В современной России уголовные дела рассматривают судьи, более 90 % которых в прошлом являлись сотрудниками правоохранительных органов или работниками судов. В российских судах первой инстанции подавляющее большинство судей уголовной юрисдикции имеют опыт следственной или прокурорской деятельности. Почти все они рассматривают в качестве своей должностной обязанности всяческое содействие стороне обвинения в исправлении недостатков предварительного расследования. Так называемый «обвинительный уклон» судей уголовной юрисдикции можно рассматривать в качестве сформировавшейся «презумпции вины». Упомянутая в ст. 14 УПК РФ презумпция невиновности почти не применяется на практике.
В законодательно закрепленной Концепции судебной реформы отмечается: «Гласность, приоткрыв завесу «служебных тайн», выставила напоказ язвы судопроизводства: коррупцию, сокрытие преступлений от учета, дутые показатели раскрываемости, почти полное отсутствие оправданий, отработанную технологию добывания лжепризнаний и осуждения невиновных. Пресловутый обвинительный уклон был наглядно зафиксирован в результате изучения 343 уголовных дел, осужденные по которым были в конечном итоге реабилитированы вышестоящими судебными инстанциями: хотя адвокаты в 98 % случаев просили оправдать подзащитных, суды вопреки материалам дел постановляли обвинительные приговоры»[74].
Если в Великобритании на оплачиваемые должности судей могут претендовать только юристы с длительным адвокатским стажем (требования к стажу адвокатской деятельности возрастают в зависимости от статуса суда), то в России опыт адвокатской деятельности имеет менее 1 % судей уголовной юрисдикции. Этот фактор оказывает существенное влияние на характер толкования норм административного, уголовного и уголовно-процессуального права. По причине неразвитости административной ветви судов общей юрисдикции большую часть административных дел рассматривают судьи уголовной юрисдикции, экстраполируя «презумпцию вины» на толкование закона применительно и к административно-правовым отношениям.
9) Избирательность и релятивизм правоприменителей. Избыточная аксиологичность и вариабельность российской нормативной системы позволяет правоприменителям быть избирательными как в выборе субъектов ответственности, так и в виде и размере наказания. Действующее материальное и процессуальное законодательство в сфере уголовных и административных правоотношений содержит большое количество оценочных категорий, позволяющих, в зависимости от их толкования исполнительной и судебной властью, возбуждать или не возбуждать уголовное / административное производство, арестовывать или не арестовывать человека, прекращать или не прекращать производство по делу. Эти свойства используются правоприменителями в корпоративных целях: в правовой действительности возможно возбуждение уголовного и административного преследования в отношении лиц, оспаривающих точку зрения субъектов исполнительной власти (так называемых оппозиционеров), в отношении лиц, не желающих по требованию руководства добровольно освободить должность, в отношении политических и экономических конкурентов.
Избыточная вариативность санкций уголовного законодательства и обширные уголовно-процессуальные возможности правоприменителей сформировали релятивистский подход к принятию решений. Отсутствие стандартных требований к достаточному обоснованию выносимых решений, необходимому описанию аргументативных последовательностей – позволяет правоприменителям сокращать мотивировочную часть актов применения до полного отсутствия обоснований выносимого решения. В схожих обстоятельствах правоприменители могут принять диаметрально противоположные решения: мотивировка, характерная для резолютивной части одного вида решения, необоснованно может закончиться контрастирующим итогом. Непредсказуемость интерпретативной аргументации толкователя, необъясняемая разница в решениях по аналогичным делам демонстрируют обществу экстралегальные, в том числе социально-психологические, политические и экономические зависимости правоприменителя.
Действующая в современном судопроизводстве доктрина толкования закона позволяет наполнять абстрактные аксиологические категории материальных и процессуальных кодексов любым содержанием. Активно пропагандируется судейское мнение о том, что любое решение суда, вступившее в законную силу, является справедливым. Исследования, приводимые в Концепции судебной реформы, выявили, что «более четырех пятых опрошенных судей связывают резкое изменение судебной практики с изменением политической ситуации и установок, исходящих от вышестоящих инстанций. Сохраняется опасность, что вместо «телефонного права» заступит «право мегафонное» или любое другое беззастенчивое «право», что колеблющаяся юстиция, не осознавшая своего истинного предназначения, станет, как то и было, рупором завоевавшей господство политической силы. Ни судьи, ни работники правоохранительных органов не воспринимают себя как часть корпорации, призванной, несмотря ни на что, утверждать право и закон, что делает подобные опасения обоснованными»[75].
Современный правовой релятивизм, по мнению И.Л. Честнова, – это отсутствие универсальных объективных критериев оценки социальных явлений и процессов, включая правовые. Оценка зависит от позиции наблюдателя (принцип дополнительности) и ограниченной возможности предвидеть отдаленные последствия (которые зачастую являются латентными) более или менее сложного социального действия[76].
Двойная мораль российского общества стала общепринятой нормой. Способность читать между строк в начале XXI в. вновь актуализируется как важное качество для россиянина. Запрет на критику религиозных деятелей, использующих государственное финансирование, демонстративные уголовные преследования лиц, критикующих публичную власть, стигматизация правозащитной деятельности, маркирование независимых от патерналиста некоммерческих организаций как «иностранных агентов» – эти и многие другие тенденции способствуют утверждению двойных стандартов интерпретации правовой реальности. Проблематичность законодательного закрепления расслоения общества и неравенства прав компенсируется практически неограниченными возможностями толкования закона. «В российском обществе аксиологический статус права отличается двойственностью. С одной стороны, официальная правовая идеология, выраженная в различных источниках, начиная с Конституции РФ и заканчивая авторитетными доктринальными текстами, исходит из высокой социальной ценности права, которое не сводится к воле государства, а представляет собой самостоятельное, необходимое и незаменимое начало общественной жизни. С другой стороны, сама общественная жизнь полна примеров, свидетельствующих о том, что ценность права для многих оказывается по меньшей мере неочевидной – когда правовые императивы игнорируются, отодвигаются в сторону для решения тех или иных текущих задач различной степени важности. Складывается впечатление, что расхождение между декларируемой ценностью права и фактическим отношением к нему в обществе стало вполне привычным и чуть ли не естественным явлением»[77].
10) Независимость публичной власти от населения, их взаимная неприязнь и недоверие друг к другу. Благополучие и процветание правоприменителей и официальных интерпретаторов не зависит от их позитивного вклада в улучшение жизни населения. В постсоветский период наблюдается устойчивая закономерность, – чем больше средств субъект публичной власти смог извлечь из преимуществ своего положения, тем качественнее можно оценить условия его жизни. Отдельные показательные демонстрации наказаний конкретных должностных лиц могут быть основаны на личных противоречиях с ними и необходимости освобождения искомой должности для нового лица. Высокомерие части правоприменителей корреспондирует с подобострастием граждан, не имеющих возможности повлиять на судьбу оценки и толкования своего правоотношения иным способом. Большая часть гражданского общества рассматривает публичную власть как узкую группу лиц, занятую своим экономическим обогащением через политические институты. В таком дискурсе затрудняется процесс признания населением законов и вариантов официального толкования этих законов, принятых конкретными лицами в своих экономических и политических интересах. В каждом новом официальном толковании гражданин ожидает очередное ограничение его прав, расширение полномочий субъектов публичной власти, усиление «минного поля».
Утраченное доверие большой части населения не беспокоит публичную власть, поскольку прямо не отражается на благосостоянии ее субъектов. Лукавость и двойные стандарты правителей способствуют формированию институтов гражданского одобрения обмана публичной власти и игнорирования ее декретов. Уклонения от уплаты налогов и хищения у государства многими гражданами не осуждаются (поскольку государство – это «они», а «они» и так «берут сколько хотят»), возникает тенденция рассматривать хищение у государства как восстановление социальной справедливости, растет солидарность водителей в выявлении сотрудников ГИБДД с радарами, критикуются действия полиции по разгону митингов и решения судей по массовых арестам и т. п.
Противостояние населения и публичной власти подтверждают и ее руководители, – по мнению Председателя Правительства Российской Федерации Д. А. Медведева «в самой сути государственной службы заведомо заложено неприятие со стороны граждан». «Вариант того, что на госслужбе можно быть аполитичным», премьер-министр даже не рассматривает. “Кто так говорит, лукавит, – отметил он. – Если ты пришел служить определенному государству, которое управляется определенным набором политических сил, ты все равно так или иначе будешь иметь собственную позицию”»[78].
11) Неспособность гражданского общества к реальной политической конкуренции. С 1917 г. правящая в государстве партия объединяет почти всю публичную власть, практическая несменяемость руководителей государства делает невозможным системный контроль гражданского общества за группой лиц, управляющих государством. Правовой нигилизм официальных интерпретаторов закона превратился из отклонения от нормы правосознания в вариант его нормы. В среде субъектов публичной власти сформировалась особая корпоративная солидарность, способствующая сокрытию нарушений от внешней среды (населения). Цеховая взаимовыручка сплачивает исполнительную, законодательную и судебную власти на горизонтальном и вертикальном уровнях, способствуя отстаиванию групповых интересов. Сосредоточение в руках одной группы лиц всех инструментов контроля корректности избирательных процедур делают практически невозможным для обычного гражданина доказательно убедиться в достоверности результатов голосования.
Обобщая краткое исследование американского, скандинавского и российского дискурсов правового реализма следует отметить потенциальную возможность рассматривать эту концепцию в качестве альтернативы вековым спорам между теорией естественного права и правовым позитивизмом. Правовые реалисты стремились создать обновленную, практически реализуемую правовую теорию для объяснения существующего правопорядка. Именно правовой реализм позволяет трезво оценить не только ваш действительный правовой статус, но и реально предположить пути его изменения. Ни юснатурализм, схоластирующий по поводу ваших естественных прав, ни позитивизм, перечисляющий нормы бумажных законов, не в состоянии объяснить, почему при всех законных и справедливых аргументах решение суда не удовлетворило ваши притязания и как следует действовать, чтобы добиться искомого результата.