…Не могло же ее так порезать осколками, — наверное, от страха губу прикусила, думала Альфия, слизывая с уголка рта выступавшие капельки крови.
Здесь был не город и даже не знакомый пустырь с вывороченными комьями глины, россыпью мусора и металлоломом, а берег залива Залив расходился, будто ладони, сложенные чашечкой, и у горизонта было уже только море. Сухая галька продавливалась под ногами, небольшие птицы вроде чаек, почему-то коричневые, сновали над водой, а невдалеке, слева от Альфии и Дана, во множестве белели дома.
Пахло свежестью и бесконечностью, мир распахивался, не боясь ничего.
— Ну ты даешь, — сказал Дан, запрокидывая голову. Он умел удивляться, не удивляясь.
Альфия хотела вымыть руки — из некоторых порезов кровь еще текла, и вообще они выглядели ужасно, — но усомнилась: в морской воде много соли, как бы не сделать хуже. Всерьез беспокоиться не получалось, как и бояться. Самым страшным оказалось увидеть собственное призрачное лицо и по нему ударить, словно вырвать себя с корнем — откуда?
— Мы же не умерли? — на всякий случай спросила она.
— Вот еще, — откликнулся Дан. — Я себя покойником не чувствую!
Какое-то время они молчали. Альфия устроилась на гальке и слушала, как дышит море. Дан что-то соображал. Наконец он взъерошил волосы на затылке:
— Нет, знаешь, не сходится… Если бы разбить зеркало означало убить, нас бы теперь совесть мучила или вроде того — если мы на том свете. Это ж мы сколько людей угробили своими руками! Не чувствую себя злодеем, как ни верти… Я зато вспомнил сказку про щит, и праздник этот дурацкий, помнишь, Герка рассказывал… Я всегда делал то, во что верил. И сейчас верю, вот в чем засада.
— И я, — сказала девочка, натолкнувшись в груде разноцветных камешков на белоснежный, со сквозной дырочкой с краю. — А помнишь, ты говорил про личинок? А может, цыплята под скорлупой? И они тоже, те, что в зеркалах были. Мы им только чуть-чуть помогли выбраться. А они что-то другое, наверное, сделали.
— Философ, — откликнулся Дан и потянул ее за воротник, помотал, будто щенок найденную игрушку. — Или нет — философиня!
— Только мне бы тут ничего разбивать не хотелось, — произнесла девочка. — Надеюсь, нас сюда не для этого…
— Ну ты даешь, — снова сказал Дан, расшнуровывая кроссовку, — пока бегал от патрульных, набилась земля.
Мимо на лодке неторопливо проплыли мужчина средних лет и мальчик — его Альфия помнила, когда-то в особняке именно он смотрел неживыми глазами. А сейчас улыбнулся, рукой помахал.
Альфия подергала себя за косу, обрадовалась ощущению — больно, значит, все-таки не приснилось. Ей было немного жаль Соню и остальных, но они все-таки взрослые, разберутся так или иначе.
— Давай пока найдем дом, чтобы жить всем вместе, — сказала Альфия, и Дан хмыкнул, но не возразил.
СТАРЫЙ НОВЫЙ ГОД
Старый Новый год — новый год по юлианскому календарю (так называемому старому стилю), в XX и XXI веках приходится на полночь между 13 и 14 января.
Традиция отмечать старый новый год возникла в России после 1918 года, когда в стране было введено новое летосчисление. Да и Русская православная церковь продолжала отмечать все церковные праздники по юлианскому календарю. При этом современный новый год выпадал на рождественский сорокадневный пост.
В настоящее время старый новый год неофициально празднуют в бывших советских республиках, в Сербии, Черногории и в некоторых немецкоязычных кантонах Швейцарии.
Юлия Боровинская. Старый Новый год
Honey pie you are making me crazy
I'm in love but I'm lazy
So won't you please come home…
Я танцую слоу-фокс. Не то чтобы я хорошо умела танцевать, но именно слоу-фоксу меня учили, была у нас такая комическая сценка с Витькой в стиле черно-белого кино. Это ведь всегда смешно смотрится, когда маленький и худенький парень танцует с такой высокой и неуклюжей, как я, правда? И все просто, проще некуда; бросай влюбленные взгляды, наступай ему на ноги — и публика смеется, как же ее легко рассмешить-то — публику!
А учил меня Слава, наш режиссер, танцор великолепный, женщине рядом с ним действительно не нужно ничего уметь — только расслабиться и держать осанку, — а он уж сам проведет ее по любым сложным фигурам, будь то танго или рок-н-ролл. Танцевать со Славой все равно что влюбиться: несет тебя, кружит, и страшно, и сладко, и сделать ничего не можешь… Мне с ним всегда — так. Даже теперь.
Но Слава не танцует, он сидит на корточках возле Мартины, уютно устроившейся в старом кресле возле пыльного бархата занавеса, так что я переступаю в слоу-фоксе с Мартином, мы хорошая пара, он даже на полголовы выше и движется легко: длинный шаг, скольжение, длинный шаг…
Oh honey pie my position is tragic
Come and show me the magic
Of your Hollywood song…
Мы танцуем на сцене актового зала Политеха — по средам у нас всегда здесь репетиции, но сегодня был просмотр и мы показывали свое «Немое кино», которое вечно возим по погранзаставам и воинским частям, пафосную двадцатиминутку «Песни борьбы», где я — «Куба, омытая солнцем и морем, Soy Cuba!» в белой блузе с низким вырезом, широкой юбке и с алым бумажным розаном в волосах, и фрагменты из спектакля «Последняя любовь Дон Жуана», где роль у меня крохотная, а главную не дали, хотя она как раз по мне — роль для некрасивой женщины, а не для упоительно-хорошенькой юной Ритки. Ну, не дали, что же поделаешь, Слава так решил, а сейчас Ритка постукивает пальцами в такт по крышке рояля, глядя, как я танцую с Мартином, высоким симпатичным иностранцем, которому отчего-то приспичило из шести разнообразно прекрасных девиц выбрать именно меня. Вряд ли она завидует, скорее недоумевает, чуточку презрительно, и пьет чай, осторожно прихватывая свистнутый кем-то из автомата с газировкой стакан; впрочем, может, там у нее и не чай, а красное болгарское вино — праздник же, старый Новый год, потому мы и пригласили Мартина с сестрой остаться с нами после просмотра, и сопровождающий погрозил пальцем: «Только тихо!» — и ускакал куда-то в сторону комитета комсомола, где тоже невнятный шум, музыка и звяканье, ладно, он вернется попозже.
You became a legend of the silver screen
And now the thought of meeting you
Makes me weak in the knee…
Мартин и Мартина — двойняшки, но совершенно непохожие друг на друга, так бывает. Мартин — очень высокий и угловатый, светло-рыжий, с молочной кожей и белесыми бровями и ресницами, только гладкость щек, пожалуй, и роднит его с маленькой, крепко-округлой сестричкой, поминутно откидывающей со лба челку цвета темной меди. Сейчас она улыбается Славе теплой, слегка невнимательной улыбкой, черты ее лица смягчаются, и подбородок сразу же перестает казаться слишком крупным, но все это не имеет значения, ведь она новая, она другая, а только это, в конечном счете, Славу и интересует. А год назад новой была я.
— Но я так и не понял, что есть старый Новый год? — спрашивает Мартин.
Они с Мартиной отлично говорят по-русски, именно поэтому их и прислали к нам из ГДР — там свой союз молодежи типа нашего комсомола, и союз этот проводит международный фестиваль студенческих театров, может быть, и нас пригласят, но это зависит не совсем от них, они могут лишь порекомендовать. И они, конечно, порекомендуют, но мы вовсе не затем пьем с ними чай, болгарское красное и коньяк, который Слава наливает втихушку, не всем подряд, — нам просто интересно посмотреть друг на друга. Иностранцы… Кто из нас был за границей? Даже Слава не был, а ведь он режиссер, на пятнадцать лет старше остальных.
Yeah
I like it like that, oh ah
I like this kind of hot kind of music
Hot kind of music
Play it to me, play it to me, honey, the blues…
Я объясняю Мартину про григорианский и юлианский календари, и он улыбается, он говорит:
— Юлианский — это значит твой, да? — и держит мою руку нежно, для него это тоже экзотика, а танцует он хорошо, хоть и хуже Славы.
Слава. Длинный шаг, скольжение, поворот… Я кружусь и вспоминаю то, что лучше бы забыть: как год назад я была новой, год назад я была настолько глупой, что поверила, будто бы он действительно интересуется мною, хотя с чего бы? Ничего во мне нет, да и тогда ничего не было, Мишка только что бросил меня, и я мучилась от боли, от презрения к самой себе, ведь если можно так со мной, значит, стою, стою… А Слава был взрослым, он приучал меня к себе постепенно, заставляя забыть разницу между нами, он делал вид, что для него действительно важны и мои рассказы, и мои мысли, что я могу и буду играть не только в дешевых комических сценках, что я красива — пусть по-своему, так, что не всякому понять. И была тайна, горячие руки, поцелуи в углу за сценой, его комната с простыми белыми стенами без афиш и плакатов.
Witt the wind that blew her boat
Across the sea
Kindly send her sailing back to me…
— Но ты же атеист, — допытывается Мартин, — тебе же все равно, до Вайнахтэн Новый год или после?
Я атеист, да. А атеист — это такой человек, который верит не в общепризнанные глупости, а в свои собственные.
Я ведь знала эту историю, Слава мне сам рассказал — о самой красивой девушке на их курсе, как он любил ее с первого тура вступительных экзаменов и до выпускного спектакля, как ждал, что вот когда-нибудь она обратит на него внимание и непременно полюбит в ответ, и она переспала с ним тогда, после «Антония и Клеопатры», а через месяц, не сказав ни слова, уехала в Москву, потыкалась по театрам, но никуда ее так и не взяли, вышла замуж раз, другой… Сейчас она там тоже ведет какую-то студию, только для школьников, стараниями очередного мужа мелькнула в телефильме, и