— Иди сюда, — раздался сверху решительный шепот Раи, она уже победила замок.
На чердаке было темно, я боялся сделать шаг, чтобы не наткнуться на что-нибудь. Но через секунду вспыхнула спичка — Рая зажигала свечку. Тоненькую, желтую — такие ставят в церкви. Свечка разгорелась быстро и ярко, распространив по чердаку запах воска и дав мне возможность осмотреться.
Вокруг была масса старья, как и полагается чердачному жанру — этажерка, люстра, чемодан, еще один, и еще — этот прямо не чемодан, а целый шкаф с ручкой. Старые стулья. Широкая железная кровать. Прошлого века, наверное.
Я сразу заметил — вещи расставлены и, кажется, не так уж запылены. Совсем не запылены. А кровать заправлена пледом — явно не в прошлом веке.
— Здесь я прячусь, — сказала шепотом Рая. — Это моя секретная комната. Садись.
Рая уверенно присела на край кровати.
Я обалдел от всего происходящего и не знал — ни что говорить, ни тем более что делать.
— Не бойся, — сказала Рая.
На улице вовсю грохотала свадьба.
И все равно мне казалось, что вся улица и весь мир слышит, как скрипит эта проклятая кровать прошлого века.
А потом Рая плакала. А я целовал, целовал ее ноги — сколько хотел.
Нас никто не искал на этой свадьбе. До самого утра.
У Раи была специальная коробочка. Когда-то она была довольно претенциозной дамской шкатулкой. Лет сто назад. Теперь это была коробочка без всяких претензий. В ней лежали свечки — их было десятка два, может, больше. Когда Рая достала очередную свечку — сгорают они быстро, превращаясь в янтарно-желтые кляксы — она сказала мне:
— Когда в этой коробке кончатся свечки, ты меня забудешь.
* * *
Вторую неделю шли дожди. Дожди в этой местности затяжные — зарядит, и стоит стеной целый день, потом еще накрапывает неделю. Но дождь теплый. И ночи в октябре еще теплые. Вообще, в октябре хорошо. Ночами мы выпивали со Славиком, на его веранде.
По пьянке я показывал Славику фотографию, которую сам изготовил, взяв, с одной стороны, фотку, на которой был я со Славиком — мы снялись год назад на память, в ателье у одного правильного еврея. Я отделил ножницами себя от Славика. Отложил с уважением оставшегося в одиночестве Славика в сторону. Потом взял вторую фотку. На ней была Рая с Геной. Я выпросил эту фотку у Раи. Я с радостью отделил ножницами Раю от Гены. Склеил себя и Раю — так и получилась эта фотография.
А в стороне остались лежать отрезанные мной Славик и Гена.
На эту фотку я подолгу смотрел сам. Ее я показывал по пьянке Славику.
— По типу, ваша семейная карточка. Я щас заплачу от умиления! — язвил Славик.
— А по-моему, мы хорошо смотримся, — сказал я.
— Ну дура-ак! — только и сказал в ответ Славик.
Утром, пока Гена делал зарядку с двумя облупленными гирями и принимал холодный душ, Рая забиралась на чердак, в свою секретную комнату, и начинала меня ждать.
А я вставал рано утром, похмелье в этом возрасте — сущая ерунда, поболит и пройдет, садился на веранде с кувшинчиком вина и смотрел на дождь.
Потом появлялся Гена. Он бодро шел по лужам к выходу из двора, радостно со мной здоровался:
— Здарова, Вовка! Что встал так рано? Как петух! — ржал и уходил наконец.
Тогда я шел к Рае. И мы были вдвоем, на чердаке, иногда весь день. Поначалу мы всегда разговаривали шепотом в секретной комнате, передвигались по чердаку на цыпочках. Но потом осмелели. Мы смеялись до упаду, падали с кровати прошлого века и катались по полу.
Однажды мы вот так смеялись, смеялись. А потом я спросил:
— Кого ты больше любишь — меня или Гену?
— Дурацкий вопрос! — сразу перестав смеяться, ответила мне Рая.
— Почему дурацкий? По-моему, это серьезный вопрос. Ты, вообще, меня любишь?
— Если не люблю, что я тут делаю? — спросила Рая с насмешкой.
— Ну, а… его? — спросил я.
— И его люблю, — ответила Рая.
— Разве можно любить двоих? — удивился я.
— Можно любить всех, — сказала тихо Рая.
— Всех? Ну ты даешь! — я засмеялся. — Любить всех… Всех подряд, что ли…
— Дурак! Дурак! — закричала и вскочила на ноги Рая.
Я испугался. Первый раз, я очень испугался — поссориться с ней.
— Прости! — сказал тут же я. — Я не хотел… Я просто хотел…
— Что ты хотел?! — спросила Рая зло.
— Чтобы ты любила. Только меня, — сказал я.
— Дурак! — последний раз сказала Рая, с усмешкой.
Она не умела долго сердиться. Мы не поссорились. Мы вообще ни разу не поссорились.
Иногда мы засыпали рядом. А иногда я притворялся, что засыпаю, чтобы Рая тоже уснула. Тогда я тихонько вставал, и незаметно подбрасывал в Раину коробочку новые свечки. Тонкие желтые церковные свечки.
* * *
Славик знал все о нас с Раей. Он вставал рано утром, похмелье в его возрасте — уже не ерунда. Славик выходил на свою веранду, с полминуты вяло лупил грушу и присоединялся к моему кувшину с вином.
Вообще-то, не только Славик знал. Знал Мош Бордей. Я понял, что он знает, когда однажды клянчил у него, в очередной раз, кувшинчик вина, и он дал мне к вину еще тарелку всяких фруктов. Мош Бордей никогда, никому из пьющих его вино мужчин — не давал фруктов.
И Боря знал. Я сам рассказывал ему по пьянке. А Боря наверняка рассказывал Женечке-химику — у них было такое трогательное правило: не иметь секретов друг от друга.
Знали лабухи. К Мош Бордею заходили утром опохмелиться Аккордеон и скрипач дядя Петря. Оба — закоренелые синяки, по утрам на них давили — сверху небо, снизу — земля, и Мош Бордей милосердно наливал им выпить. Лабухи часто видели, как я иду к квартире Гены с кувшином вина. Они все понимали. Они много видели в жизни.
А однажды я сидел на веранде один, попивал вино. Во двор вышла Рая. Она развешивала белье. Я смотрел на нее во все глаза. Рая тянулась к веревке, и я смотрел на ее голые, напрягшиеся, оттого, что встала на цыпочки, смуглые ноги, выглядывающие из-под короткого платья.
— Райка! — в следующую же секунду на пороге своего дома появился вдруг Гена. — Ты где?
И Рая ушла к нему, в дом. Я решил, что напьюсь, как собака, сегодня. И в этот момент со мной рядом вдруг появился дядя Феликс. Отец Бори Каца.
— Деда нет, дядя Феликс, — сказал я. — Он в городе, внука тети Ани крестить будет…
— А я не к деду, — сказал дядя Феликс. — Я к тебе.
— Ко мне? — удивился я.
— Да, — сказал дядя Феликс.
— Да вы не волнуйтесь за Борю! — секунду подумав, сказал тогда я уверенно. — Тетя Доля думает, Славик на него плохо влияет? Совсем наоборот! Славик рад, что Боря учится на финансовый учет!
— Я, конечно, тебя понимаю, Владимир, — сказал в ответ дядя Феликс. — Я понимаю…
Я удивленно посмотрел на дядю Феликса.
— Доля — она же была замужем, когда мы с ней познакомились, — вдруг сказал дядя Феликс.
— Тетя Доля?! — я совсем растерялся.
— Да. Мы встречались тайком. Ее муж был намного старше ее. Ей — двадцать, ему — сорок семь. Он был профессор, уролог, союзной величины. Когда он узнал, что у Доли есть я, он закрыл ее в доме. У него была собака, доберман. У нее было много медалей. Очень злая. Но она любила компот. Доля сварила собаке компот. На спирту. — Дядя Феликс улыбнулся. — Компот был градусов тридцать. Ночью, пока доберман спал, она выпрыгнула в окно. И ушла ко мне — в одной ночной рубашке. С паспортом.
— Тетя Доля?! — переспросил я, не веря ушам своим. — Наша тетя Доля?!
— Да, — сказал дядя Феликс. — Мне было девятнадцать. Ей двадцать. Нам было очень хорошо. Очень хорошо…
Дядя Феликс какое-то время молчал, и я тоже молчал, и смотрел на дядю Феликса, пытаясь хоть как-то совместить то, что я всегда знал о тете Доле, с тем, что узнал только что. У меня не получалось.
— Она так верила в меня, — сказал потом дядя Феликс. — Бросила уролога, союзной величины. А я? Не оправдал. Мне должно быть стыдно. А мне почему-то не стыдно…
Я не знал, что ответить. Потом решил сказать так:
— Вы хороший человек, дядя Феликс!
Дядя Феликс посмотрел удивленно на меня. И спросил:
— Ты правда так думаешь?
— Правда! — подтвердил я.
— Спасибо, Вова, — сказал дядя Феликс.
Выпил кружку моего вина. И ушел.
Да, все знали о нас с Раей. Все, кроме Гены. Все-таки он был дурак.
Тогда, в тот день, был дождь. Славик с утра был как-то особенно похмелен и зол. Он пришел ко мне на веранду, сел, выпил с ходу почти все мое вино и сказал:
— Плохо все это кончится. Готовь табло к бою.
Вышел как раз из дождя Гена, с зонтиком. И спросил нас со Славиком, по своему обыкновению, остроумно:
— Что встали так рано? Как петухи!
— Слышь, Геннадий! — скривив губы, ответил своим гундосым наглым голосом Славик. — Петухи, чтоб ты знал, просыпаются раньше лосей!
— Почему лосей? — не понял Гена и заржал. — Ну ты как скажешь!
И Гена ушел на свою милицейскую службу.
— В натуре, лось… — сказал Славик, презрительно глядя вслед уходящему Гене.
Потом я оставил Славика наедине с его похмельем и пошел к Рае. Славик мне сказал на прощание:
— Дурак!
Я ничего не ответил.
Потом мы с Раей сидели на кровати прошлого века. Она заплела мне на голове десяток мелких тугих косичек. Смеялась и говорила, что я похож на индейца. И вдруг мы услышали громкий, требовательный стук — кто-то стучал в дверь Гениной квартиры. Я испугался. Рая тоже. Она стала быстро одеваться, и мне пришлось застегивать пуговицы на ее платье — они были на спине. Нет на свете более идиотского занятия, чем в спешке застегивать крошечные пуговицы на спине женщины. Меня трясло.
Потом мы с Раей посмотрели друг другу в глаза, и она быстро сжала мою руку своими ладонями. Мы подумали на двоих — одну мысль. Что сейчас что-то случится. Что-то давно должно было случиться, и вот сейчас оно случится, и будет очень плохо. Одна мысль, на двоих.