Потом Рая, едва не сломав себе ноги, спустилась по лестнице и пошла к двери. Я остался на чердаке. У меня просто не было другого выхода.
— Где он?! — услышал я в коридоре голос Славика, и сразу же камень упал с души.
Видимо, что-то такое почувствовала и Рая, потому что она хихикнула.
— Вовка тут? Пускай мотает отсюда! — угрожающе сказал Славик.
— Что случилось? — Рая нервно рассмеялась.
Вместо ответа послышался какой-то шум, щелкнул замок двери.
Славик зашел внутрь квартиры.
Через несколько секунд кто-то дернул дверь. Потом дернул еще раз — как-то удивленно.
Потом раздался низкий, взрослый голос Гены:
— Рай! Ра-ай!
Я боялся даже дышать. Послышались тихие шаги — это Рая со Славиком отошли от двери. Между ними произошла краткая перебранка шепотом. Потом секунда тишины. И вдруг — дверь открылась.
— О! Генацвале! — раздался наглый голос Славика. — Че ты так рано? Че-то забыл?
— Не понял юмора, — честно сказал Гена. — Ты что это… делаешь здесь?
— Да я в гости зашел, Ген, — спокойно заявил Славик. — Че, нельзя?
Я часто вспоминал потом эти секунды. Представлял себе наглую обаятельную морду Славика. Тупое и серьезное лицо Гены. Я не знаю, какой была в эти секунды Рая. Знаю только, что все это могло закончиться совсем не так, как закончилось.
Славик спасал меня. Плюс к этому его перло. Это было присущее Славику — прирожденному королю улицы — состояние. И видишь, и знаешь, что расклад не в твою пользу, но именно поэтому прет тебя, навстречу этому раскладу не в твою пользу. Прет так — удержать невозможно.
— Что значит «в гости зашел»? — медленно заводился на Славика Гена.
— Гена! — это сказала Рая.
— Ну-ка, — Гена, отстранил ее. — Что значит «в гости зашел»? Что это вы дверь закрыли?
— Ну, закрыли. И че? Моя милиция меня ж не бережет. А береженого бог бережет! — все, Славик перешел на «блёндер буду».
* * *
Здесь я сделаю небольшое отступление, посвященное двум типам речи и Славику, теоретику и практику обоих. Славик Петров, еще в ранней своей юности, разработал два типа речи, называемые им «блёндер буду» и «будьте любезны». Первый применялся для дворового общения, для оскорблений в ходе дворового общения, а также для распекания дворовой молодежи в рамках тренерской работы, описанной много выше. Второй тип также служил для оскорбления, но более закамуфлированного. Первый тип — «блёндер буду» — представлял собой, по сути, далекую копию блатной фени, но построен он был не столько на новых словах, сколько на непостижимых комбинациях старых. «Блёндер буду» роднила с феней иносказательность — это была смесь всех пословиц, поговорок и подколок, сказок, басен и побасенок, когда-либо слышанных Славиком. Наиболее характерные тирады из «блёндер буду» ясно выдавали хаос, царивший в Славикиной голове, что, впрочем, его самого нисколько не смущало. Например:
— Че ты убитый такой, как Юлий Цезарь? — или:
— Че ты мечешься, как Красная Шапочка, идти к бабушке, идти к дедушке? — или:
— Че вы смотрите на меня, как Змей Горыныч на свое яйцо? — это Славик говорит Вахту, чем ставит Вэйвэла Соломоновича в тупик.
Речь «будьте любезны», напротив, представляла собой набор подчеркнуто напыщенных, возвышенных фраз — призванных, правда, не возвысить, а унизить собеседника:
— Ну что вы, я ж не настолько пьян, чтоб верить в чистую любовь… — это за столом Славик говорит очередной подружке, та хихикает, дура;
— Товарищ, как вы могли подумать, что я могу ударить в лицо человека! — а это на пьяном застолье Славик заявляет какому-то мордовороту, с соседней улицы, при этом Славик уже вынул руки из карманов и явно выключит мордоворота, секунды через три, своим коронным крюком слева.
— Простите, милорд, я не поздоровался, я вас как-то не заметил… — это Славик говорит Вахту, чем снова ставит Вэйвэла Соломоновича в тупик — любит Славик ставить в тупик Вахта, ничего не поделаешь.
Конечно, Славик никогда раньше не разговаривал с Геной на «блёндер буду». Гена был мент, живущий в нашем дворе. Оскорблять мента-соседа — это уже крайняки. А Славик всегда был против крайняков. Но сейчас он спасал меня.
— Гена, — это Рая, она уже почти плачет.
— Уйди, — это Гена — Рае, уже грубо. — Что ты плетешь тут мне? — это опять Славику, тоже — уже грубо.
— Я че плету? — Славик, изумленно и дерзко. — Старуха у синего моря плетет! Сети для рыбки, понял?
— Чего-чего? — по нарастающей, Гена. — Какая рыбка?! Слышь, ты!
И Гена толкнул Славика в грудь.
Все, что случилось дальше, Славик пересказал бы мне, когда-нибудь потом — если бы успел — примерно так:
— А я ж тебе говорил. Подвязывай. Да, она ниче. Не спорю. Но у нее муж. В натуре, сука, лось. — На этих словах Славик крепко врезал бы по груше, на своей веранде. — Не моя весовая категория. А ты, так вообще… Мозги и кеды. Ну, и вот. Утречком выхожу со двора, продышаться, посмотреть, как вопросы решаются. Смотрю — о! Вахт! У него ж пенсия, вторник. Красный день календаря. Я ему говорю: Соломоныч, пенсию не отметить — очень плохая примета, в курсе? Он говорит — ну что ты, Славик, я только «за». Ну, договорились посидеть с ним, как люди, вечерком, когда солнце позолотит верхушки деревьев, ну ты понял. Вдруг! Смотрю — подъезжает ментовской жигуленок. Вернулся, лось. Забыл че-то дома. Рога. Ну, думаю, приплыл Вовочка. Че делать? Задержать? Как? А мент из машинки своей выползает, дворники снимает. Любит он вещи. Он и Райку так любит. Были б у Райки какие-то части, которые можно, когда припаркуешь, снять, чтоб не стырили — точно снимал бы. Ну, я — ноги в руки, и — к вам. Стучусь, колочусь — не пускают! Пока открыла мне любовь твоя, слышу: калиточка — хлоп! Дальше — как на ринге. Думать некогда. Пусть тренер думает. Прыгаю внутрь, закрываю собачку. Ну, думаю, ты и дура-а-ак, Вован! А мент уже дергает дверь. Ломится. А мне смешно — первый раз в жизни застукают с бабой — и то не с моей! За это забухать не грех, честное слово! Ну, открываю. А она… Стоит рядом, плачет, как умирающий лебедь. Ну че он мог подумать? «Прости, Геночка, мы согрешили». Да… Но и он был не прав! Да, не прав! Я ж его не пихал в грудак! Ну, раз пошел такой расклад — или я его, или — да кто он такой! А у меня же рефлексы, — тут Славик иллюстрирует свой рассказ преувеличенной злой пантомимой. — Левую ногу — в упор, доворот, и левый крюк. Как тренер мой говорил — «поставивший жирную точку в поединке». Ну, дальше че. Лосяра выбивает дверь своей тушей, и с копыт, вниз, по ступенькам! Я думал, дом развалится! Классика! Ну, и вот… Слышь! — тут Славик заразительно рассмеялся бы, не удержался бы. — Теперь на улице одна рожа осталась, по которой я не стучал! Твоя, Вовчик!
Славик пересказал бы мне, если бы успел, все это так.
Но он не успел.
* * *
Все видели. Так бывает в этой местности. Когда происходит что-то плохое, нехорошее, все это видят.
Это видел Вахт. Он шел домой. Чтобы донести домой пенсию. Конечно, не всю.
Это видел Мош Бордей — он выходил покурить трубку, на скамейке.
Это видели Боря и Женечка-химик.
Баба Саша видела даже, своими кривыми глазами.
Это видели все.
Славик ударил со всей дури. Гена вылетел во двор, упав с высоких ступенек. Попытался сразу же встать на ноги, но не смог, был в нокауте. На него было жалко смотреть — всем, кто смотрел. У него были порваны на колене брюки.
Гена встретился взглядом с Вахтом, открывшим от удивления седой рот. Потом грубо оттолкнул подбежавшую к нему, плачущую Раю. И вышел со двора.
Спустя целую вечность я слез с чердака. Раи в квартире не было. И Гены не было.
Я пошел домой. Озираясь, как вор.
По всему двору, в бесчисленных изъянах асфальта, блестели лужи, после дождя. Во дворе было сыро и неуютно. Первый раз в нашем дворе было так — неуютно.
На скамейке сидел Мош Бордей. Он смотрел на меня. Я хотел что-то сказать ему, но не смог. Дед не смотрел мне в глаза. Он смотрел на мои волосы. На моей голове так и остались заплетенные Раей тугие косички.
* * *
— Подлец, трус и подлец.
Я говорил так, потом, сам себе. Когда сидел в погребе и пил, чтобы не чувствовать холода. Чтобы не чувствовать вообще ничего. Кроме того, что я подлец.
Прошло три дня с тех пор, как все это случилось. Славик два дня был в бегах — скрывался у каких-то своих родственников, в городе. Он думал, и многие во дворе так думали — что Гена посадит его. Но Гена ничего не сделал.
— Да-а… Теперь во дворе нет покоя! — в те дни тревожно сообщал Вахт своим горбоносым приятелям.
Приятели Вахта, в стареньких пиджачках, кивали головами, разделяя, таким образом, тревогу Вахта на равные доли, и с печалью смотрели в стаканы.
Потом Славик вернулся во двор. Мы посидели даже один раз, у него на веранде. Коричневая старая боксерская груша Славика была мокрой, от дождя. Славик не бил по груше. Не пил. Молчал. Был на себя не похож.
Я, наоборот, каждый день напивался.
Если смотреть на лампочку в погребе деда долго, долго, а потом отвести взгляд — в глазах остается желтое пятно. В этом пятне я снова видел, как первый раз вбегает в наш двор Рая. Пролетает по двору. Бухается на диван. Смеется. Говорит, что хотела бы жить тут, в нашем дворе — всю жизнь. В то утро было так много солнца. А теперь осталась одна лампочка.
Так я думал, когда услышал: кто-то спускается по ступенькам вниз, в подвал. Быстро спускается. Значит, не Мош Бордей. Он не может так быстро, хромой. Если не дед, тогда все равно, кто это. Дед бы отругал — я ведь без спроса взял ключи от погреба. Украл, то есть. Но чего мне стесняться теперь, подлецу?
Это спускается Боря. Он кричит:
— Славика убили!