Этот мир обходи#м за неделю,
Все сюжеты зажаты в горсти.
Застели мне закатом постелю,
Удалая навзрыд травести.
И, ребенка поутру качая,
Провожая меня на войну,
Навяжи мне на грудь молочая
И прости, если можешь, вину,
Что укроют меня у дороги
Неродные мои ковыли,
Что в наследство оставлю тревоги
И щепоть защищенной земли.
Что еще возле самого края
Нашей будничной маеты
Показал я развалины рая,
Где могла быть счастливою ты.
Где б нам ветер играл на свирели,
Где бы волчья не правила сыть
И тяжелые губы алели,
Истекая желанием жить.
Бредят листья, облетая,
Тем, что было и прошло.
Как они в начале мая
Пили первое тепло.
Дятел глухо барабанит.
В зарешеченном окне
Лист летящий память ранит,
Что давно приснилась мне.
Вот собака пролетела,
Вслед за листьями спеша,
Провожает в небо тело
Птицу именем душа.
Ветер дунул, все пропало.
Только свет и облака.
Словно жизни не бывало
Никогда у дурака.
Были мысли и детали,
Буквы с бытом пополам.
Да железные медали,
Да забот ненужный хлам.
Жить хорошо – ничего не познаша,
Праздно смотреть в пожилое окно.
А на столе – оловянная чаша,
В чаше на дне – не мирское вино.
Выпьешь до дна, постоишь на пороге,
Спустишься в осень, туманом дыша,
Вдруг отразится в неведомом Боге
Чья-то, на миг прозревая, душа.
Дерево срубишь, сделаешь дудку.
В дудку подуешь, выдуешь свет
Тот или этот, в пику рассудку,
Только бы сроком в вечнодцать лет.
Снова подуешь, выдуешь лето,
Поле, а во поле – рожь да ковыль.
Песня не начата, песенка спета,
Вместо истории – смутная быль.
Слева направо – царства и лица,
Справа налево – версты да дни.
Нелюди, люди, звери и птицы —
Сколько еще нелюбимой родни.
За воротами дома – ни дорог, ни людей,
Пустыри, да трава, да туманные дали,
Лишь маячат вдали силуэты вождей
С повторением профилей их на медали.
Я окошки забил и замок на двери,
Как чугунную гирю, надежно повесил,
Я укрылся в своей рукотворной Твери,
Где когда-то с любимой был ловок и весел.
Черный чай на железном тяжелом столе,
И чугунная чашка на мраморном блюдце.
Два патрона в глухом вороненом стволе,
И часы, что упали и больше не бьются.
Как нелеп в этот час телефонный звонок.
Как нелеп этот голос, слезами омытый,
Я ж еще не спустил невзведенный курок,
А сижу еще, праздный и сытый.
Что ты плачешь знакомо, родимая тварь,
Что ты любишь так сильно и больно?
Я – не твой этой жизни наследник и царь,
И разрушен мой храм, и разбита моя колокольня.
Открыть глаза – нелепая затея,
Увидеть мир и молча умереть.
Забитый дом, заросшая аллея
И винограда высохшая плеть.
Неспешный день, декабрьская Ницца,
И пальцы нежно мерзнут на ветру.
Неужто мне когда-нибудь приснится,
Что я проснусь и медленно умру,
Машины потеряют части речи,
Исчезнет звук погашенной луны,
И море, опустив крутые плечи,
Лишится междометия волны.
И ветка больно прорастет сквозь кожу,
Кольцо на камни скатится, звеня,
И солнышко, кривя в ухмылке рожу,
Спокойно отвернется от меня.
Природа девственно глуха
К твоим печалям, брат,
Скрипит бессмысленно ольха,
Стучит по крыше град.
И плачет ветер день-деньской
Навзрыд и ни о чем.
А мне дано смотреть с тоской
На праздный окоем.
Скажи, зачем мне ведать страх,
Болеть чужой бедой,
И знать всегда, что данный прах
Развеют над водой?
Зачем мне вера в чох и жох,
Что в грудь мою стучит?
Об это знает только Бог,
Но знает и молчит.
Желты листья бересклета,
Клены жаркие красны.
Нет обратного билета
В недосмотренные сны,
Где ты глупости приспешник
Или Ирода слуга,
Где ты любишь, праздный грешник,
Друга меньше, чем врага.
Где свобода – лишь утрата
Чести, верности, стыда
И еще в придачу дата,
Дата Божьего суда.
Упруго сердце и прохладно,
Душа трезва и тяжела,
Живу нелепо и нескладно,
Верша убогие дела —
Кормленье белок и собаки,
Уборка листьев и дорог
И писем чтение с Итаки
На мой – больной – полувосток.
А жизнь прошла, вторая тоже,
И третья брезжит с трех сторон.
И да, еще, помилуй, Боже,
Долгов не отданных вагон —
Тепло, забота, вера, слово
И бег за тенью, аки все,
Чуть отдохнешь и дале снова,
Как белка в беглом колесе,
Дыша, болея, побеждая,
Надеясь, мучаясь, скорбя…
И хорошо, что дальше рая
Нет перспективы у тебя.
Опять война стучится в двери,
Коряво крутится кино.
Увы, но каждому по вере
Едва ли будет воздано.
Горит ночник, на окнах шторы,
И смерть скитается окрест
Под тары-бары разговоры,
Под на стене прибитый крест.
И в воздухе разлита рожа
Туманно, смутно и едва.
И надо жить, себя итожа
По всем законам естества.
В которых – смысла никакого,
Одна печаль и благодать,
Да веры медная основа —
Страшнее жить, чем умирать.
Большого облака заплата
На небо синее легла,
Из обезглавленного штата
Прислали утром полкрыла,
С печатью красной на картоне,
С корявым адресом, увы,
Что был написан в Вашингтоне
И вот доехал до Москвы.
Литые клавиши забросив,
Свечу на бронзе запалив,
Я для тебя, мой друг Иосиф,
Веду, скрипя пером, мотив.
В нем мало слов и мало веры,
Надежды тоже ни гроша,
Плохие жесты и манеры,
В которых теплится душа.
Судьба развеяна по свету
За сумму богоданных лет,
И прошлого в запасе нету,
И даже будущего нет.
И вывожу, насупив брови,
Про то, что било и несло.
Скрипит перо с помаркой крови
В руке, забывшей ремесло.
Есть исчерпанность сюжета —
Жизнь и смерть, зима и лето.
Войны, смерчи, наводненья,
Жалкий приступ вдохновенья.
Власть, чума, успех и слава,
Божий суд, мирское право.
Что ж так сердце резво бьется
У забытого колодца,
Возле жальника над речкой,
У иконы с желтой свечкой,
От слезы твоей любимой,
Всё никем не заменимой?
Только тронь – и отзовется,
Все никак не разобьется.
Огни мерцают еле-еле
Сквозь ветви голые сосны.
Который год уже Емеле
Не снятся праведные сны.
А только серая завеса
На фоне смуты и свинца,
Ни зелени живого леса,
Ни различимого лица,
Ни тени женщины, скользящей
Легко под зеркалом небес,
Такой родной и настоящей,
В любви живущей или без.
Но сон идет, но сон светает,
И даль приблизила черты,
И постепенно смута тает,
В которой различима ты.
И гаснет прошлое устало,
И явь разбужена близка.
И тело черного металла
Дрожит в ознобе у виска.
Кому-то тернии любви,