Кому-то сон и пересуды.
А мне горячее «Аи» —
Мирское средство от простуды.
Витая свечка на столе.
Камин живет, дымя и плача.
Да снег летит на помеле,
Для мысли ничего не знача.
Страниц старинных желтизна,
И ветхость кожи переплета.
Мала домашняя казна
Для – в край желанный – перелета.
И что я делаю, скажи,
В расхожий век в предместье Вены…
В полкилометре до межи,
И вечности, и перемены.
Устав от праздного труда,
От царства страха и неволи,
Дурак отправился туда,
Где нет забот земной юдоли.
Внизу оставив облака,
На горы лез, срываясь с кручи,
И узнавали дурака
В лицо нахмуренные тучи.
И так он жил, вотще стремясь
Сквозь селы, версты и недели.
И исчезала с миром связь,
Что держит жизнь на самом деле.
И наконец финал дорог,
Граница государства рая.
Усталый странник изнемог
И задремал изнемогая.
И жалок был бродяги вид,
И жалок был образчик входа —
Земной расколотый гранит,
И скудная вокруг природа.
И стражники, намяв бока
И оголив худое тело,
Подняв, швырнули дурака
Туда, где плакало и пело.
Где вяз качался и скрипел,
Где всадник мчался по равнине,
И коростель коряво пел
В мирской и сумрачной пустыне,
Где шла привычная война,
Дымилось утлое жилище,
Плыла ущербная луна,
Лия свой свет на пепелище.
Война на бешеном Востоке.
До мировой подать рукой…
Как люди странны и жестоки
В своей юдоли роковой.
А за окном в живом пейзаже
Церквушки тонкие кресты,
Зима, распутица и даже
До счастья к югу три версты,
До голубого небосвода,
До моря мертвого вдали.
Меня хранила несвобода
От края жизни и земли.
От малых бед и прочих буден,
От безразличия времен.
И оставался неподсуден
Любой мой бесконечный сон,
Где столько раз душа убита,
Где столько раз воскресла вновь,
Где вечно плачет «Рио-Рита»
Про ненасытную любовь.
Уплываю от вашей погоды,
Улетаю от зябкого дня,
И вдогонку мелькнувшие годы
Осеняют надеждой меня.
Я у моря тяжелого встану
И оглохну от шума волны.
И, лицо подставляя туману,
Я дотронусь до мокрой луны.
Вытру слезы небесной подруги
И утешу, чем только могу.
Хорошо на Нероновом юге
Вспоминать безмятежно пургу,
Забывать о несбывшейся встрече,
О судьбе, превратившейся в быт,
И, конечно, что правнук Предтечи
Будет мертвым осколком убит.
Все равно, чем кончается это кино —
Кровью, свадьбой иль прочей забавой,
Я допью наконец не мирское вино
За какой-нибудь дальней заставой.
Без меня достреляют, доспят, допоют,
Без меня разберутся в небесной задаче,
Без меня дожуют и успех, и уют
Под штандартом греха и удачи.
Все равно мы с тобою в одном тупике
И с судьбою прижизненно квиты,
Словно туши мясные на ржавом крюке,
Будут души попарно прибиты.
Я давно заблудился в нездешнем лесу,
Раньше жизни, пустой и никчемной,
Так зачем и кому я упорно несу
Это бремя полуночью темной?
Чья-то гаснет звезда надо мной в небеси,
Тяжелее и ýже земная дорога.
И молитвы слова – «помоги и спаси» —
Не доходят, наверное, даже до Бога.
Молитва моя не доходит до Бога.
И вера моя истончилась давно,
Как будто до смерти осталось немного
В немом, и печальном, и странном кино.
В нем было начало, в нем были финалы,
Вина, дорожденье, заботы, дела,
Чего же, душа, ты так праздно устала,
Как будто напрасно чего-то ждала?
Поставим пластинку на диск граммофона —
Старинный романс о несчастной любви.
В нечаянном ритме церковного звона
И с дивным портретом твоим визави.
Колеблются свечи на фоне камина.
Голландского лика знакомый овал.
В окошке замерзшая в белом калина,
В хрустальном и красном – живой краснотал.
Как весело слезы ронять на страницу.
Как весело жить, умирая давно,
И жадно смотреть на судеб вереницу.
В немом и печальном, знакомом кино.
Как хочется среди ночи
Сесть наугад в машину
И вылететь черной птицей
Навстречу пустой Москве.
И вытащить из заноса
Ее на краю дороги,
У серых гранитных перил.
Внизу, под мостом, стрекочет
Последний трамвай московский.
Вверху, над мостом, луна.
Что делал я в этом веке,
Что делал я в этом царстве,
Царстве стыда и страха,
Царстве чужой судьбы?
А впрочем, кому вопросы…
Достаточно скользкой трассы,
Достаточно цепких шин.
Гудит, надрываясь, дизель,
Труба, надрываясь, плачет,
Молча лежит дорога.
И смотрит откуда-то сверху
Устало ангел-хранитель.
Бунтует кровь, гремит посуда,
А жизнь желанна и грешна,
И воля – дура и паскуда —
При свете разума смешна,
Всё суетится и хлопочет,
Скулит, любя и мельтеша.
Но, как по кругу важный кочет,
Гуляет по небу душа.
Она не здесь, она пропала,
Она исчезла, ако дым,
Как будто ей гулялось мало
По летам самым молодым.
И там, за волей и рассудком,
Такая удаль и жара.
И ты летишь в пространстве жутком,
В лихом безволии пера.
И все, что было, так далече,
Судьба живет наоборот.
И воздух расправляет плечи
Еще неведомых забот.
Свято место не бывает пусто.
Пустота заполнит пустоту.
Выпьем пива, почитаем Пруста
И впадем, как в ересь, в простоту.
Вот рояль, к нему, конечно, ноты,
Десять пальцев, музыки кусок.
Нам сыграют польку идиоты,
Всунув в звуки детский голосок.
Трали-вали – нé жили, как жили,
Через пень колоду, кое-как.
Или выживали. Чаще – или:
В руки – свечку, на глаза – пятак.
Кто остался, мается и ныне,
Еле жив, уставу вопреки.
Господи, за что в Твоей пустыне
Так редки и кратки родники?
Дует ветер, музыка сочится,
Булькает холодная вода.
Неужели больше не случится
Ничего на свете никогда?
А день помедлил и погас,
И свет растаял понемногу.
И часть – необратимо – нас
Перетекла печально к Богу.
А в небе дальнем облака
Во тьме прозрачной голубели,
И клином по небу века,
Как гуси-лебеди, летели.
Ночник светился не спеша,
Ночная музыка звучала.
И задремавшая душа
Моих забот не замечала.
А где-то плыли поезда,
И где-то мчались пароходы,
И гасла медленно звезда,
Звезда покоя и свободы.
И клавиш бережный разбег
Мне рисовал черты и лица.
И медлила из-под закрытых век
Слеза скатиться…
У каждой вещи есть душа —
У стула, двери и оврага.
И даже у карандаша
Есть мимолетная отвага.
Над каждым телом – легкий дым,
Над каждой просекой – сиянье.
И клен, шумевший молодым,
Стал скрипкой, плачущей в изгнанье.
Корыто ржавое в углу,
Еще полезное отчасти,
Верблюд, прошедший сквозь иглу,
Источники всемирной страсти.
И в этом мире я живу
И вместе с ними умираю,
Во сне, равно как наяву,
К любому приближаясь краю.
И как же хрупок мысли луч,
Соединивший разум с верой,
Сквозь занавес небесных туч
На землю посланный химерой.
Стена и гроздья винограда.