Предатель. Чеченские рассказы — страница 9 из 35

выстрелы, я по приказу начальника штаба полка подполковника Козака выдвинулся к месту боя с одним отделением. Что группа сапёров подверглась нападению НВФ и под огнём превосходящих сил противника отходила на ВОП. Что огнём отделения я прикрыл отход сапёров и нанёс урон наседавшему противнику. Что в ходе этого боя был тяжело ранен один солдат из взвода Сорокина. И один солдат был ранен легко. Что сам я потерь не имею. Я пишу под диктовку Козака и два раза затушёвываю слово «блядь».

Я пишу на белом листе бумаги, купленном на большом рынке в Дышне-Ведено вместе с цветными гелевыми ручками и скотчем. Я помню, что день был особенно ясным. В тот день был виден снег на вершинах гор. Мне говорили, что эти горы уже в Дагестане, где нет войны…

Когда осенью 2001 года наш полк переформировали в отдельный батальон, меня вывели за штат. Я болтался по части под видом военного дознавателя, прикреплённого к прокуратуре. Планку я не носил.

Носить на полевой форме орденские планки, нашивки за ранения и все значки приказал командир полка, награждённый двумя орденами и медалью с мечами. Моя жена поехала в авиагородок и купила в военторге тёмнокрасный ромб.

Ромб оказался за окончание института милиции. Других в военторге не было. Я носил его, чтобы что-то было на форме. Чтоб на меня не орали и дали спокойно уволиться. Но Козак помнил. Он сам подписал наградной и сам вручал мне медаль на плацу перед строем. У Козака была цепкая память топографа.

Мы столкнулись с ним у ворот второго КПП. Я отдал ему честь и принял вид военного дознавателя с неотложной миссией. В руке у меня был внушительный файл с выписками из приказов. Файл не помог мне.

— Карасёв, где твоя медаль?

— Какая медаль?

— «За отвагу», блядь!

— Так она ж на парадку…

— Я грю, планка-бля!

— …Товарищ подполковник… вы же всё знаете.

Козак сдвинул повыше фуражку, огляделся, не желая свидетелей. И заговорил вдруг впервые с теплотой в голосе:

— Награды, Саша, на войне даются не за подвиги, а за время пребывания на передовой… Ты сколько там был?.. Растяжки в гор парке ищешь?

— …Ищу.

— Значит, достаточно… Всех нас нужно лечить… Голову… И знак участника носи. Ты не тыловая крыса — ты боевой офицер.

Он шёл к казармам через плац энергичной походкой коренного жеребца, тянувшего несдвигаемый воз, а во мне растекалось чувство радости.

Это было паскудное бабье чувство. Чувство задёрганной женщины, приласканной жёстким любовником… Я вышел за КИП, думая о том, что Козак неплохой, на самом деле, мужик… Что Козак — строгий, но справедливый офицер… Что Козак — храбрый офицер, больше всех ездивший в район и бесстрашно мотавшийся по всей Чечне с одним водителем в уазике… Когда Козак узнал о предстоящем назначении в Грозный (вместо спокойной должности здесь), он закрылся в кабинете и пил водку один. И это так душевно и по-человечески.

Я знакомился с девушками по дороге домой. Я стеснялся своей формы старлея, как клейма неудачника, но красивые девушки заливались смехом, легко оставляя мне номера телефонов.

Ильюшин и Невшупа

— Лёха! Куда ты пропал? — Невшупа выпалил это так, словно они виделись две недели назад.

Ильюшин поднял голову. Перед ним стоял неизменившийся однокурсник Невшупа, в камуфляже для старшего комсостава с короткими рукавами.

Ильюшин ожил вдруг и поднялся с банкетки здороваться. Невшупа был с майорскими звёздами и чуть только обрюзг щеками. А вообще такой же. Высокий, уверенный, невозмутимый. Настоящий офицер. Это Ильюшин знал ещё на первом курсе. Бог знает сколько лет назад.

— А ты здесь служишь?

— Ты', какими судьбами?! Звонил тебе. Не смог дозвониться. Есть сигареты? Пошли, покурим. Расскажешь. — Не замечая вопроса, резал Невшупа, увлекая Ильюшина за собой вниз с этажа.

Ильюшин приехал в военкомат Гагаринского района за личным делом. Он, наконец, добился по суду замены статьи увольнения с несоблюдения условий контракта с его стороны на оргштатные мероприятия. Теперь нужно было внести изменения в личное дело. А дело услали в Гагаринский военкомат, несмотря на то, что он призывался из Юго-Западного, а проживал сейчас в Приозёрном районе. (Хорошо ещё — не в другой город.)

Первое, что ему сказали здесь (женщина, заносчивая и занятая, вошедшая в приёмную с бумагами): «Дела вам на руки никто не даст». Потом ещё в кабинете (взвинченный майор в повседневной форме): «Приказ Министра обороны: все личные дела только секретной почтой».

А если почтой — это пол года. А Ильюшин хотел служить. Заново. В бригаде спецназа командовал ротой бывший сослуживец Фрязин. Там шёл день за полтора, выезды в «район», возможность нагнать выслугу. Или, на крайняк, в сорок вторую, в Чечню, — чего ему здесь ловить? И вот примерно всё это Ильюшин рассказывал Невшупе, матерясь больше обычного.

— Дело тебе на руки никто не даст, — сказал Невшупа.

— Это я уже слышал… А ты как вообще? Как ты здесь?

— Я-то?.. Закрыл контракт в Заполярье, в Горном потом устроился, в военкомат, теперь сюда вот перевёлся. Я уже, Лёша, пенсионер. Иду в ногу со временем! Закрою двадцать календарей, получаю квартиру и всё, — сладко потянулся Невшупа.

— И что, дают вам квартиры?

— Дают… — Невшупа поперхнулся и сплюнул. — В бригаду? Там ведь Чечня.

— Там день за три за непосредственное,[5] мне выслугу нагонять надо, да и двадцатка где-то в месяц… — Спешил оправдаться Ильюшин, он был смят полыхающим энергией Невшупой.

— А сколько у тебя?

— Да что у меня? Девять. Ни туда, ни сюда…

— Сертификат не получил?

— Да какое… Говорю — девять льготной. — Ильюшину снова наступили на «мозоль», но он тут же сдержал себя и натянуто улыбнулся.

— Правильно вообще-то. Тебе сейчас только Чечня. Пойдём, тут паренёк один, попробуем забрать дело.

Ильюшин вставая затянулся, бросил окурок мимо урны. Невшупа уже шагал к входу. — А ты был в Чечне? — спросил он на лестнице.

— Был.

Паренёк оказался подполковником, в тонких очках, холённым и седым.

— Однокурсник мой, — бойко сказал Невшупа и изложил суть дела.

Неразговорчивый подполковник снял трубку, и через десять минут Ильюшину выдавала личное дело заносчивая, занятая женщина, которая заявляла: «Дела вам на руки никто не даст», и вот сама же его давала. Женщина оказалась Тамарой Андреевной. Она ухмыльнулась, качнув немолодым бедром, и потребовала у Ильюшина паспорт в залог. Паспорт имелся.

— Ты куда сейчас? — спросил Невшупа.

— Да я… не знаю… В часть уже не успею, никуда, в общем… Ты свободен? Давай пивка попьем? — Ильюшин был оживлён.

— Пиво, Лёша, в другой раз. Не могу сегодня. Подожди меня, подброшу, кабинет закрою…

Говорят: пост — большое дело. Не только с религиозной точки зрения. У Невшупы пост вышел случайно. Он расстался с девушкой. Это была женщина двадцати девяти лет. В нашем инсрантильном мире такие женщины называются девушками, даже если они замужем. Оксана не была замужем. Раньше бы сказали, что она девица, но конечно она имела сексуальный опыт. Невшупа поссорился и расстался с Оксаной, из постели которой не вылезал с тех пор как перевёлся в город. Любовница? Нет, опять же, — девушка.

Невшупа не стал пить, потому что в пьяном состоянии главным образом и требовалась Оксана. Помог ещё основной собутыльник Щёголев — он ушёл в отпуск и уехал к родителям на Украину. Невшупе стало не с кем выпивать, а потом ему понравилось. Заодно он и курить бросил.

Дней через сорок всяческого воздержания (нет, о посте у него сравнение возникло мимоходом, не время было для поста, и в мясных блюдах он угрозы не видел) Невшупа сначала закурил, потом выпил, потом позвонил Оксане. Жизнь вошла в своё русло. Но выпивать Невшупа стал теперь осторожней, курить реже. Для этого он тянул с покупкой пачки, предпочитая стрелять у сослуживцев.

Самое главное, он перестал ежедневно пить пиво. Эту рекламную заразу, к которой появилась и пугала тяга. Дрожь, буквально, в руках появилась. Алкоголик он что ли?

Одному и не хотелось ни пива, ни водки, а вот с компанией — сложнее. Сейчас Невшупа сделал над собой усилие, чтобы отказаться от пива. Они не дружили на курсе, но в отношении к Ильюшину у Невшупы установился какой-то лёгкий отеческий тон. Виделись они последний раз через год или, скорее, два после выпуска, случайно, в городе. Невшупа был в отпуске, а Ильюшин уже уволился в Йошкар-Оле. Сейчас навскидку трудно определить — сколько это было лет назад. Срабатывал рефлекс встречи — питьевой. Но Ильюшин не настаивал, он был подавлен неожиданностью и кавалерийскими манерами однокурсника: с этими его «закрыл контракт» и «в ногу со временем».

Они вышли из военкомата и сели в белую «Волгу». Невшупа в кабинете переоделся и в светлой футболке, голубоватых джинсах и босоножках ещё больше походил на былого курсанта. Он сказал, что ему на Воронежскую, напротив нового памятника, а Ильюшин — что это ему подходит, он сядет там на троллейбус.

Обернувшись назад, Невшупа аккуратно вывернул из плотного ряда машин и пошёл по Соколова в сторону элеватора. Ильюшин, положив на колени почтовый пакет с личным делом, не заклеенный, но с печатью, ощутил простор автомобиля. Всем водителям «Волг» он задавал одни и те же вопросы. Это наверное было вежливо, а главное — поддерживался разговор. Ответы Невшупы не отличались от ответов других любителей этого классического автомобиля. Машина была как раз для Невшупы. Он перебирал её достоинства и особенности. — Нет, не новая… (Это Ильюшин спросил тоже из природной, не отбитой армией, вежливости, — он видел, конечно, что не новая, а просто ухоженная.)

— У Алькевича взял.

Алькевич — однокурсник. Уволился после первого контракта, как большинство. Работал в супермаркете. — Хернёй занимается! — сказал Невшупа.

Стали перебирать однокурсников. Служило ещё человек пять. Двое в Новосибирске. Один на Камчатке. Невшупа здесь. Ламбада (Сотников) где-то тоже служил, но где неизвестно, как бы даже не в городе. Ещё, может, кто остался… Бабенко, дурак, уволился. У него был дядя в Генштабе, мощное продвижение и все места на выбор, служил в Москве, взял и уволился.