Голос парня ломался, от страха он вдруг сорвался на визг. Увидев, что вождь дал своему молодчику знак остановиться, парень перевел дух и заговорил на этот раз слишком громко:
— Я прошу тебя… пощади моего брата! Он еще мальчик, это я завлек его. Он ни в чем не повинен, я отвечу за двоих.
Вождь молчал, его холодное лицо было непроницаемо. Дирк поднял взгляд на мать: уж она-то должна помочь. Должна понять, что мальчик не виноват. Его завлекли, обманули… Этот его брат. Этот предатель…
— Посмотри на него, ведь он же не воин! — продолжал парень. — Он боится смерти. Ему всего двенадцать, это я обманул его. Я расплачусь и за обман, и за грех.
Глаза на бледном лице его брата были огромными — такими огромными, свинцово-серыми, что казалось, только на них и держится хрупкое тело.
— Ты прав, он не воин, — ни один мускул не дрогнул в лице вождя. — Еще не воин, но скверна уже коснулась его. Я дам вам честную смерть, вы предстанете перед богами. За это и благодарите…
Он развернулся и зашагал прочь. Шмыгая носом и слегка подвывая, старуха заплакала.
Дверь дома горцев тихонько скрипнула в ночи, быстрая тень скользнула за порог и шмыгнула за угол. Наверное, Дирку стоило поостеречься: гордость, достоинство… Но он не мог. Просто не мог больше…
За поселком до самой опушки простирался пустырь. Высокая — по пояс — лебеда шла волнами на ветру. Юноша сам не помнил, как добрался до леса. Сорвал с себя подбитую мехом куртку. Рванул с плеч рубаху. Упал навзничь в траву.
Боги, зачем искушаете? Небо — опрокинутая чаша, полная черной краски. Лебеда задумчиво качает кистями прямо над ним. Сырая земля прилипла к лопаткам, по руке, по плечу карабкается букашка, пытаясь забраться на грудь…
Если бы Дирк не боялся перебудить всех — он бы завыл на беззвездное, затянутое тучами небо. Как волк — запрокинул бы голову, зажмурил глаза — и издал протяжный вопль счастья. Вместо этого по виску скатилась единственная слеза: горячая, как вода в бане.
Он был пьян: и ночью, и небом, и сквозным широким простором равнин.
— Не уйду… — сорвалось с непослушных губ. — Не вернусь в горы!
На плечо ему упала первая капля дождя.
Женщина была в том возрасте, что Красный Бранд назвал бы ее лежалым товаром. Точнее Дирк не мог определить, в тринадцать лет он еще не очень хорошо разбирался в женщинах.
Когда ее нашли, она пыталась спрятаться за грудой камней. Нечесаная, в рваном отрепье, она выхватила из-за пояса костяной кинжал и смотрела на них загнанно и беспомощно. «Она изгой», — подумал тогда Дирк.
— Колдунья! — один из охотников сплюнул и коснулся лба в жесте защиты от скверны.
Женщина разразилась потоком ругани. Словно забыв о кинжале, она тоже коснулась лба, и теперь в ее взгляде были гнев и возмущение.
— Погоди, Карс… — Старший охотник позволил коню подойти к ней поближе и осторожно спросил: — Кто ты?
Она запустила руку за пазуху и выудила разорванную тесемку, которой перехватывают волосы. На тесемке крепился крошечный топорик из меди.
— Мегар из Велиры, — ответила она гордо.
«Велира… Еще хуже, чем колдуны», — услышал Дирк шепоток за спиной.
— Вели-ира! — протянул Карс, сально улыбаясь. Позади послышались смешки — воины готовились к легкой поживе.
— Мы доставим ее вождю, — твердо произнес старший охотник, и кто-то воскликнул:
— Какого беса! Это велирская шлюха и ее нашли мы! Вождь не позарится на…
— Карс, — старший охотник обернулся. То ли в его голосе было что-то такое, то ли покоящаяся на эфесе рука сделала свое дело, но Карс замолчал. — Она будет заложницей, — негромко произнес охотник, когда воцарилась полная тишина и, кивнув на ближайшего, спутника бросил: — Возьми ее в седло. Распустишь руки — сам отрублю!
Ее доставили в крепость на закате, и солнце, садясь за главную башню, придавало той зловещий и мрачный вид. Во всяком случае, такой она должна была казаться пленнице.
Ларнат, сын вождя, заболел в ту же ночь. Как брошенный в костер палый лист съеживается и темнеет — так и Ларнат, один из немногих приятелей Дирка, сгорел за считанные часы. Он словно бы ссохся и под медвежьими шкурами казался хрупким и немощным. По жарко натопленной горнице сновали люди, Дирк же сжался в углу вместе с сестрой Ларната, стараясь не попадаться на глаза.
— Я убью ее! — полушепот-полушипение.
Дирк бросил на девочку быстрый взгляд.
— Кого?
— Эту шлюху! Колдунью из Велиры… — огонь масляной плошки бросал на ее черты блеклый свет, в котором лицо девочки казалось перекошенным от ненависти.
Дирк приподнялся, чтобы лучше видеть приятеля. Белый лоб, мокрые слипшиеся от пота волосы. И глаза — огромные, как у того мальчишки в деревне колдунов. Испуганные распахнутые глаза, невидяще уставившиеся в потолок. Губы Ларната шевелились, словно он пытался что-то сказать, но не мог.
Потом Дирк бежал со всех ног. Подвернулся кому-то под ноги, вырвался из дома в снежную ночь и, спотыкаясь, бросился к матери — но той не было дома. В очаге догорали дрова, и мать даже не приперла дверь палкой. Она спешила. Так спешить можно лишь к постели больного.
К тому времени как вождь послал за «Мегар из Велиры», колдуньи в крепости уже не было. Странной болезнью были поражены около двух десятков воинов.
К постели Ларната мать пришла в последнюю очередь. Когда она вошла в горницу, лекарка еще крутилась около парня, но никаких перемен к лучшему не было. Дирк подавил вздох отчаяния — он-то знал, что сейчас должно произойти.
— Все вон, — скомандовала Видящая, едва переступив порог. Даже в желтом свете бросался в глаза контраст между бледным лицом и темными волосами. «Гордячка», — в который уже раз за свою жизнь подумал Дирк. Да, гордячка. Ее ожидало тяжелое дело, и она намеренно вела себя холодно и уверенно, словно не ей предстояло убить сына вождя.
— Пошлите кто-нибудь за отцом! — бросила она вдогонку, усаживаясь на край постели.
На некоторое время они остались одни.
— Ты бы хотел, чтобы он жил? — мать подняла на Дирка взгляд. Она взяла в руки ладонь Ларната, и мальчик заметил, что кисть приятеля стала такой же тонкой, как и холеные руки матери.
Дирк молча смотрел на нее. Потом кивнул.
— Если мы оставим хоть одного, мы погибнем. Это не обычная болезнь и даже не снежная лихорадка, — ее пальцы разжались, и рука Ларната безвольно упала. — Это как дух, поселившийся в теле. От этого нельзя вылечить. И я не знаю, как его изгнать.
— Но… — начал было Дирк, когда мать оборвала его:
— Никто не знает. Это магия колдунов, а не Видящих. Я хочу этого еще меньше, чем ты. Неужели ты думаешь, я могу убить сына вождя безнаказанно?
Он не ответил. Нечего было отвечать. Наконец, мать вздохнула и опустила взгляд.
— Это нужно сделать, пока он не пришел… Иначе он побоится убить своего сына.
Ладонь ее легла на рукоять ножа, но Дирк остановил ее. Молча протянул руку.
Глаза Ларната все так же невидяще смотрели в потолок, когда мальчик коснулся лезвием его шеи.
— Я предатель…
Ночь молчит. Капли воска на оплывшей свече отмеряют время.
Дирк всегда знал, что в кланах боятся магов — он боялся и ненавидел их вместе со всеми, с той беззаветностью, с какой ребенок верит родителям. А потом, лет в тринадцать, Дирк обнаружил силу в себе.
Сперва он не верил, все твердил себе, что одежда тлеет оттого, что ее плохо сушили над костром, а трут вспыхивает в его руках от неумелого обращения. Через год пришло понимание правды, и рука об руку с нею — страх. Он не мог понять, как его мать, его родичи — могут равнять его с теми, другими? Ведь он… никого не убивал, не стремился к власти. Как он может быть сродни тем, другим, что властвовали в его горах многие поколения?
Однако проверять понятливость клана отчего-то не хотелось.
Однажды он дал себе твердый зарок не колдовать — и свалился с тяжелым жаром. Его лихорадило, тело словно бы излучало тепло, пока он не нарушил обет. Ему вообще довелось преступить немало обетов.
Он клялся служить клану — и ненавидел своего вождя. Одевая цепь Видящего, клялся преследовать магов — и знал, что приведись ему оказаться меж двух огней, он будет убивать своих родичей. Наверное, желая протянуть его мучения, боги дали ему достаточно силы, чтобы скрывать свою магию.
Предатель…
Холодное, льдистое слово. Крошится на губах, едва выговоришь.
Это была война: унылая и бесконечная, как междоусобные свары меж кланами. Война, в которой маги убивали воинов, а воины — магов, и никто в этой схватке не был ни чист, ни прав. Обе стороны замарали себя.
Он не искал себе оправданий, не выискивал, кто правее. Судьба сама поставила его на одну из сторон. Он не мог не предать, потому что боролся за выживание.
Почему же тогда во рту этот горький и медный привкус? Вкус крови…
Темнота разразилось приступом пьяного смеха. Сегодняшний торг удался, от стены к стене по всему поселку отдавались громкие голоса вперемешку со звоном струн. Тихо было только в посольском доме. Так тихо, как после метели, когда все живое занесло снегом, и на долгие месяцы из-под него не покажется ни травинки.
— Понимаешь… — Дирк умолк на мгновение, подбирая слова. — Я пробовал не колдовать, но не могу. Будто что-то тянет, тянет внутри…
Они снова были вдвоем. Два мага: южанин и горец. Две маски. Каждый знал, что игра началась, и цена — не просто бегство одного из них. Дирк понимал, что за услугу придется платить. Сколько — одним богам ведомо.
— Один чародей: самый великий, самый уважаемый среди нас, — заговорил вдруг южанин, — как-то сказал, что магия подобна любви. Страстной влюбленности. Ей нельзя приказать: если она пробудилась, она угаснет сама или так и будет терзать человека. Ей можно сопротивляться, но приносит это только разрушения. Магия — естество чародея. Судить его за то, что он родился с силой можно. Но глупо.
Он умолк, не договорив. Спустя пару секунд маг закончил:
— Я понимаю тебя. Чего ты хочешь?