— Мне пора, — прошептала Идаан. — Отец ждет. В город приехал некий почетный гость, которому надо поулыбаться.
— О других что-нибудь слышно? О Кайине и Данате?
— Ничего. Оба исчезли. Залегли на дно.
— А что третий? Ота?
Идаан отстранилась и поправила рукава.
— Ота — старая легенда, которую рассказывают утхайемцы от скуки. Скорее всего он давно мертв. А если жив, то ему хватит ума сюда не соваться.
— Ты уверена?
— Нет, конечно. Но что мне еще ответить?
На этом они замолчали. Адра провел ее через сады Второго дворца до самой улицы. Идаан отправилась в свои покои и послала за мальчиком-рабом, чтобы освежить грим. Солнце не прошло и ширины двух сложенных ладоней, как Идаан поплыла по хайским чертогам с лицом невозмутимым и идеальным, как маска. Почтительные позы встречных слуг и утхайемцев ее успокаивали. Идет Идаан Мати, дочь хая и — хоть этого еще никто не знает — будущая жена его преемника. Она расправила плечи, зная, что со стороны выглядит уверенно. А раз выглядит, так оно и есть. Если печали и тьмы не видно, значит, они ненастоящие.
Она вошла в зал для аудиенций. Отец молча изобразил позу приветствия. Вид у него был нездоровый: кожа серая, губы поджаты от боли. Обитые деревом стены сияли под изящными фонарями из кованого железа и серебра; подушки на полу были большие и мягкие, как постельные. Мужчины, которые на них сидели — да, мужчины все до единого — почтительно склонились.
Отец поманил ее ближе. Она подошла и села, поджав под себя ноги.
— Хочу тебя познакомить, — сказал отец и жестом указал на какого-то увальня в бурой хламиде поэта. — Его прислал к нам дай-кво. Маати Ваупатай будет вести научные изыскания в нашей библиотеке.
От страха во рту Идаан появился привкус металла, но она притворно улыбнулась и изобразила приветствие, будто ничего особенного не услышала. Сама же принялась лихорадочно обдумывать, как дай-кво мог узнать о ней, об Адре, о гальтах… Поэт ответил на ее жест формальной позой благодарности, и Идаан воспользовалась этим, чтобы присмотреться к нему внимательнее. Изнеженное тело кабинетного ученого, рыхлое, как тесто, лицо, зато в глазах темнота, которую не объяснить ни их цветом, ни тем, как надает тень. Пожалуй, этого человека стоит опасаться.
— Библиотека? — переспросила она. — Как скучно! Уж наверняка в городе найдется много более интересного, чем чуланы пыльных свитков…
— У нас, ученых, странные интересы, — улыбнулся поэт. — Впрочем, вы правы, я первый раз в зимних городах. Надеюсь, библиотека будет отнимать не все мое время.
Не случайно дай-кво и гальты хотят одного и того же. Не случайно их так манит библиотека Мати…
— Вам понравился наш город, Маати-тя? Если вы успели хоть что-то увидеть.
— Он столь же прекрасен, сколь рассказы о нем, — ответил поэт.
— Маати пробыл здесь всего пару дней, — вмешался отец. — Раньше я бы поручил его твоим братьям, а теперь предоставляю тебе. Познакомь его со своими друзьями.
— Сочту за честь, — сказала Идаан, гадая, где подвох. — Завтра вечером можем устроить чаепитие в зимнем саду. Не сомневаюсь, что многие захотят к нам присоединиться.
— Надеюсь, не слишком многие, — заметил Маати. Странный тон, подумала Идаан. Будто его это все смешит. Будто он знает, что застал ее врасплох. Она сердито задрала подбородок. — Я уже забыл имена, которые надо помнить, — продолжал поэт. — Ужасно неловко.
— Буду рада напомнить вам свое, если потребуется, — улыбнулась Идаан.
Отец чуть шелохнулся; она заметила и опустила глаза. Да, пожалуй, она зашла слишком далеко. Однако в голосе поэта не слышалось обиды.
— Думаю, что ваше имя я запомню, Идаан-тя. Я все-таки не полный невежа. С нетерпением буду ждать знакомства с вашими друзьями и городом. Возможно, даже с большим нетерпением, чем часов взаперти с книгами.
Он знает. Знает! Только почему-то сюда не бежит охрана, не уводит ее в комнату для допросов. Он не знает, а лишь подозревает.
И пусть себе подозревает. Она все расскажет Адре и гальтам.
Уж они разберутся с этим Маати Ваупатаем. Если он опасен, то станет следующей целью. Биитра, Данат, Кайин, Ота, Маати. Люди, которых она уже убила или собирается убить.
Идаан ласково улыбнулась Маати, тот кивнул в ответ. Еще одно имя в перечне — какая теперь разница? К этому человеку она хотя бы равнодушна.
— Когда едешь? — спросила Киян и выплеснула воду из ведра. Серая жидкость потекла по кирпичам садовой дорожки. Чувствуя на себе вопросительный взгляд Киян, Ота сгреб воду шваброй к краям. Дорожка стала красной, заблестела на солнце. В саду на заднем дворе пахло разрытой землей и пряными травами. Через несколько недель здесь все снова зазеленеет: базилик, мята, тимьян. Ота представил, как будет мыть эти кирпичи неделю за неделей, год за годом, пока не умрет или пока они не изотрутся до гладкости, и ощутил непонятную симпатию к дорожке. Даже улыбнулся своим мыслям.
— Итани!
— Не знаю… В смысле, я знаю, что меня пошлют в Мати недели через две. Амиит Фосс направляет туда чуть ли не половину людей.
— Еще бы. С такими-то событиями.
— Но я пока не решил, еду ли.
Молчание стало тягостным, и он обернулся. Киян стояла в дверях своего дома, скрестив руки, сощурив глаза и нахмурив брови. Ота с улыбкой оперся о швабру.
— Нам нужно поговорить, милая! Принять… Принять одно решение.
В ответ Киян забрала у него швабру, приставила к стене и прошла в специальную комнату для встреч. Комната была небольшая, но хорошо обставленная — ее можно было сдавать иностранному гостю или посланнику за доплату, — с массивной деревянной дверью и окном во внутренний двор, чтобы труднее было подслушивать. Что ж, тем лучше.
Киян чинно села. Ее лицо, как у игрока в фишки, ничего не выражало. Ота сел напротив и намеренно не взял ее за руку. Он понимал, что Киян сдерживается, пока не услышала, о чем он хочет поговорить. Если вдруг он скажет совсем не то, разочарование не будет таким жестоким. На мгновение он вспомнил баню в Сарайкете и глаза другой женщины. Однажды он уже заводил подобный разговор. Третьего раза, пожалуй, не будет.
— Я не хочу ехать на север, — сказал Ота. — По нескольким причинам.
— Например?
— Милая, я не все тебе рассказал. О своей семье. О себе…
Ота медленно, осторожно начал свою историю. Он — сын хая Мати, правда, шестой. Семьи посылают таких в школу, где отпрыски знатных родов надеются стать поэтами и повелителями андатов. Его избрали в поэты, но он отказался. Итани Нойгу — имя, которое он взял себе сам, судьба, которую он предпочел. И все же он остался Отой Мати.
Ота подбирал слова как мог. Он почти ожидал, что Киян над ним посмеется. Или скажет, что он возомнил о себе невесть что. Или заключит в объятья и воскликнет, что знала, всегда знала, что он не простой посыльный. Однако Киян повела себя иначе. Она просто слушала, скрестив руки, отведя глаза к окну.
Поперечная морщинка меж бровями стала чуть резче, и только. Она не шевелилась, не задавала вопросов до тех пор, пока Ота не договорил. Ему оставалось лишь сказать, что он решил принять предложение и готов работать вместе с ней на постоялом дворе, но она догадалась и предостерегающе подняла руку.
— Итани… Любимый, если это неправда… Если ты меня разыграл, прошу тебя, скажи. Скажи сейчас.
— Это правда.
Киян глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Ее голос зазвучал очень спокойно, но Ота понял, как она разгневана. У него в груди все сжалось.
— Ты должен уехать. Сейчас же. Сегодня. Уезжай и больше никогда не возвращайся.
— Киян-кя…
— Нет. Никаких «кя». Никаких «милая». Никаких «любовь моя». Хватит. Ты должен покинуть мой дом. И не вздумай возвращаться. Не вздумай сказать хоть кому-то, кто ты, кто я и что мы когда-то были знакомы. Ты понял?
— Я понял, что ты на меня рассердилась. — Ота подался к ней. — Ты совершенно права. Но подумай, как долго я храню эту тайну.
Киян склонила голову набок, как лисичка, которая услышала непонятный звук, и коротко рассмеялась.
— Ты полагаешь, я обиделась, что ты мне не сказал? Что у тебя была тайна и ты не выложил ее после нашей первой ночи? Итани, тебя это, наверное, удивит, но у меня есть тайны в тысячу раз менее важные, чем твоя, а я храню их в сотню раз лучше.
— И ты хочешь, чтобы я уехал?
— Конечно, хочу! Ты ополоумел? Знаешь, что случилось с людьми, которые охраняли твоего старшего брата? Они погибли. Помнишь, что случилось шесть лет назад, когда сыновья хая Ялакета обратились друг против друга? Все закончилось дюжиной трупов, причем лишь двое были родней хаю. А теперь посмотри вокруг. Как я, по-твоему, смогу защитить свой дом? Как я уберегу Старого Мани? И прежде чем ответить, подумай хорошенько, потому что если ты начнешь убеждать меня, что ты сильный, смелый и не дашь меня в обиду, клянусь всеми богами, я сама про тебя расскажу!
— Никто не узнает…
Киян закрыла глаза. Из-под век выбежала слеза и оставила на щеке блестящую дорожку. Ота потянулся, чтобы стереть слезу, но Киян шлепнула его по руке.
— Я бы почти тебе поверила, если бы речь шла лишь обо мне. Не совсем, но почти, но все сложнее. Ты ставишь под угрозу моих близких и дело всей моей жизни.
— Киян-кя, вместе мы сможем…
— Ничего мы не сможем. Мы ничего не сможем «вместе», потому что сейчас ты уедешь. И, как ни странно это прозвучит, я все понимаю. Понимаю, почему ты скрыл от меня правду, почему рассказал сейчас. И пусть к тебе ночью прилетят призраки и выжрут тебе глаза! Пусть тебя проклянут все боги за то, что ты вселил в меня любовь, а потом так со мной обошелся! Теперь уходи. Если ты еще будешь здесь спустя пол-ладони, я позову охрану.
Шелест крыльев за окном, птичья трель, нежная, как флейта. Далекий шум реки. Душистый сосновый воздух.
— Ты мне веришь? — спросила она. — Что я позову охрану, если ты не уйдешь?
— Верю.
— Тогда уходи.
— Я люблю тебя.
— Я знаю, Тани-кя. Уходи.