Айра вздрогнула и поспешно отогнала непрошенное видение. А потом сообразила, что люди все еще ждут ответа, и, запинаясь, договорила:
- Готова помогать, чем смогу, чтобы хоть как-то отплатить за вашу доброту.
- Вот и славно, - облегченно вздохнул господин Териас, поднимаясь с поваленного бревна. - Ты приняла правильное решение, Айра. Работой тебя, конечно, нагружать никто не собирается - ты не рабыня и не служанка, но за любую помощь тебе будут безмерно благодарны. Брония уже стара и не всегда справляется, так что помощница ей весьма кстати. К тому же, это позволит тебе не мучить свою совесть тем, что ты якобы обременяешь нас своим присутствием, а мне с этого дня можно будет с чистой душой отпускать Любаву к реке.
Любава с нескрываемым обожанием посмотрела на отца, и тот, не выдержав, негромко рассмеялся.
- Да-да, непоседа. Мне почему-то кажется, что Айра не даст тебе сделать никакой глупости и присмотрит до тех пор, пока мы едем в Лир. Так что, в некотором роде, я даже рад, что так вышло и она согласилась терпеть твое шумное присутствие, избавив, тем самым, всех остальных от последствий твоего неуемного любопытства. Особенно тогда, когда Ила за тобой совершенно не поспевает.
- Спасибо, отец!
- Иди уж, егоза, - хмыкнул он, когда дочь с визгом повисла у него на шее и порывисто чмокнула в щеку. - И Айру, заодно прихвати. Покажи, что у нас тут да как, пусть привыкает. Но чтоб к темноте обе вернулись!
- Да, отец! Я все знаю! - Любава, звучно чмокнув батюшку во вторую щеку, немедленно бросилась прочь, по пути властно схватив новую подругу и уверенно потащив куда-то в лес. - Пойдем, Айра. Я нашла поблизости чудесную заводь. Тебе надо умыться, переодеться... и выбрось это дурацкое платье, оно мне давно не нравится! Потом еще придется обуться, привести себя в порядок... и пусть только парни потом скажут, что ты не красавица! Я им тогда у-у-ух, что устрою...
Айра смущенно улыбнулась, покачнувшись уже на втором шаге, но, кажется, ноги немного вспомнили, как надо ходить, и милостиво согласились не ронять хозяйку во второй раз. Даже окрепли, как ей почудилось, немного. Хотя, конечно, за такой короткий срок это было невозможно. Но она порадовалась уже тому, что смогла без особого труда добраться следом за шустрой Любавой до кромки леса. После чего обернулась, вопросительно посмотрев на господина Териаса (не возражает ли против такого отношения со стороны дочери?), с невероятным облегчением увидела его снисходительную улыбку и, сопровождаемая одобрительными взглядами караванщиков, довольно уверенно шагнула в темноту.
Навстречу неизвестности, которая начала, наконец, понемногу рассеиваться.
Обещанная неделя пролетела удивительно быстро. Айра даже не успела как следует запомнить имена своих попутчиков, как впереди уже показались долгожданные стены прославленного Лира, а сердце взволнованно заколотилось в преддверии перемен.
За эту неделю она заметно окрепла, слегка загорела, разрумянилась, научилась разжигать костер и варить такую же вкусную похлебку, какая получалась у Бронии. Нещадно исцарапала себе все ноги, пока лазала вместе с Любавой по окрестным кустам, сотни раз успела вымочить свое простенькое платьице, заработала жгучие мозоли на ладонях, когда впервые подносила воду из реки тяжелым ведром. Впервые, кажется, в жизни попробовала почистить лошадь. Вдоволь наслушалась грубоватых шуток у вечернего костра. Десятки раз розовела от многочисленных комплиментов. Неоднократно ловила на себе неодобрительные взгляды тетушки Илы, которая за все время не сказала и пары вежливых фраз. Научилась не замечать постоянной болтовни новой подруги. Познакомилась с дядькой Белогором, который, на удивление, вполне мирно отнесся к появлению во вверенном ему караване лишнего рта. И еще узнала много чего люкбопытного, о чем раньше... возможно... не имела никакого понятия.
И только при виде молодого рыжеволосого воина Айра неизменно прятала глаза и со стыдом опускала голову, вполне представляя, в каком именно виде ее обнаружил симпатичный лигериец. Более того, тот факт, что ужасно смущался он, только подтверждал ее тревожные догадки, а веселые подначки приятелей делали его присутствие совершенно невыносимым. Да еще Любава как-то раз не сдержалась и в подробностях описала, как это было... в общем, нетрудно понять, почему Айра при его приближении старалась поскорее сбежать. Днем сиднем сидела внутри одной из повозок, смиренно слушая нескончаемую болтовню подруги, а вечером поскорее заканчивала с делами и, огибая неловко мнущегося парня по максимально возможной дуге, спешила как можно скорее покинуть лагерь. На радость неугомонной подруге. И дело было даже не в том неудобстве, которое неизменно испытываешь, встречаясь глазами с людьми (мужчинами!), видевшими все или почти все твои прелести, а скорее в том, что в дружной и веселой компании караванщиков, где все друг друга хорошо знали, она постоянно чувствовала себя лишней.
К тому же, Айра неожиданно обнаружила, что ей нравится одиночество. Нравится, когда никто не стоит над душой, не заглушает собой звуки ночного леса, не поет нелепые песенки, не тревожит покой размеренно текущей реки, не перебивает птичье разноголосье. Поняла, что любит смотреть на медленно текущую воду, молча сидеть на берегу, подтянув ноги к груди, и слушать незнакомую лесную жизнь так, словно действительно ее понимала. А еще - чувствовать, как ласково ерошит твои волосы теплый ветерок, как по-матерински ласкает щеку свесившийся с осины листочек, как шуршит трава под сотнями маленьких лапок, самозабвенно стрекочет трудяга-сверчок, пиликает на невидимой струне крохотный кузнечик, и наблюдать за тем, как забавно сверкают из-за соседних кустов чьи-то любопытные желтые глазки...
"Может, я всегда была нелюдимой?" - задумалась как-то Айра, в очередной раз удивившись себе, и тут же об этом пожалела: упорное желание вспомнить моментально обернулось знакомым туманом в глазах и болезненным уколом под левой грудью. На это раз несильным, но таким, чтобы внятно предостеречь.
Айра привычно потерла грудину и со вздохом прогнала опасную мысль.
За эту неделю она уже научилась с собой бороться и хорошо запомнила, что можно делать, а чего не стоит даже пытаться. Осознала, что малейшие попытки вспомнить будут быстро и жестко пресекаться невидимым контролером. Ей не позволяли даже дотронуться до запретного. Молниеносно отваживали, пугали, заставляли с отчаянием отступать. Но, как скоро выяснилось, под запретом оказалось только прошлое и то, что с ним было связано, тогда как настоящее и будущее ей никто не мешал познавать. И это было единственное, что по-настоящему радовало душу.
А еще ей не давали покоя сны - странные сны о том, как она неподвижно стоит на краю огромного водопада и сквозь плотный туман смотрит прямо перед собой. Не слыша ни рева падающей воды, ни истошных криков чаек внизу, ни шелеста необычного вида деревьев, застывших, словно молчаливые стражи, вокруг. В этом сне она молчит, не чувствуя даже собственного дыхания. Просто стоит на мокрых камнях и медленно, невероятно медленно отпускает толстые зеленые лианы, обвившиеся вокруг ее рук, а потом ощущает, как охватывает ее ликующее чувство долгожданной свободы, и с победной улыбкой падает в бесконечную пропасть...
Каждый раз Айра просыпалась в поту и с громко колотящимся сердцем, но сон истаивал настолько быстро, что она не могла с уверенностью утверждать, что он действительно был. Непонятное ощущение реальности немедленно сменялось сомнениями и тревожным ожиданием вероятного наказания за этот кусочек возможного прошлого. И то, что никакого наказания ни разу не последовало, заставляло ее сомневаться еще больше и считать странный сон всего лишь сном, в котором, к тому же, она никогда не чувствовала себя человеком. Скорее, частью чего-то огромного, неизмеримо большого и несравненно более мудрого, чем ее слабый и испуганный разум. А иногда сквозь заволокший сознание туман очень слабо различала чужие голоса и обрывки фраз, как если бы стояла возле оживленной дороги и бездумно слушала, о чем говорят проезжающие мимо люди.
Господин Териас ни разу больше не спросил ее о случившемся. Только деликатно поинтересовался однажды, не прояснилась ли ее память, но получил вместо ответа лишь тоскливый взгляд и медленное покачивание головой. После чего перестал ее тревожить и позволял гулять там, где вздумается, помогать возницам с лошадьми, готовить вместе со старой Бронией и безвозбранно бродить по лесным тропкам рядом с любимой дочерью, которая тоже находила в этих блужданиях необъяснимое удовольствие.
Правда, в отличие от Айры, для Любавы это было сродни забавному приключению, о котором она вскоре позабудет и перестанет млеть от удивительного чувства единения с природой. Тогда как необычная гостья, кажется, по-настоящему наслаждалась каждой минутой, проведенной вдалеке от людского гомона и ежедневной суеты. Инстинктивно стремилась отойти подальше от костра, впитывала новые для себя образы, всем существом тянулась к лесной прохладе и с жадностью впервые познающего мир ребенка изучала все, что ее окружало. От оставленной чьими-то когтями ямки на звериной тропе до сладковатого вкуса прозрачнейшей воды в бьющем из-под земли ледяном ключе.
Конечно, ее не оставили без присмотра. Конечно, предусмотрительный купец заранее позаботился о том, чтобы рядом с девушками неизменно находился кто-то из воинов. Однако ни внимательный Трор, ни осторожный Берк, ни опытный следопыт Варс, ни умелый охотник Адис так и не нашли в поведении подобранной возле Охранного леса девушки никаких странностей. Кроме разве что того, что она очень любит ходить босиком по воде и совсем не боится лесного зверья. Да и оно, кажется, не слишком ее шугается: Белогор однажды подметил, как возле того места, где уснула Айра, едва заметно шелохнулась трава. А потом отыскал и мимолетную тень, шмыгнувшую в сторону, стоило ему только подбросить дровишек в костер. То ли заяц решил полюбопытствовать, то ли молодая лисица прибежала, надеясь на поживу - он не понял. Но когда поутру решил потихоньку осмотреть землю, то не нашел ни единого внятного следа. Так, пару царапин на одиноком сером камушке, да примятый прошлогодний листок. А еще он в какой-то день вдруг обратил внимание, что вокруг девчонки постоянно вьется какая-то мошкара, однако ни один комар, как ни странно, не решается сесть на ее бледную кожу, и ни одна муха не позволяет себе так