Еще одним обязательным условием моего условно-досрочного является двадцать пять часов общественно полезной работы в неделю. Меня определили сиделкой в «Дом Престарелых Гринвью», где я меняю обоссанные простыни и кормлю умирающих мороженым для диабетиков. На самом деле, это самые умиротворенные часы в моей жизни. Здесь меня никто не беспокоит, и я предпочитаю быть окруженной полумертвыми стариками, чем находиться в компании живых в групповом доме.
В «Гринвью» пять этажей: первый — для тех, кто все еще находится в мире живых, у них все еще есть их чувства, но они просто больше не хотят иметь ничего общего с окружающим миром. Учитывая, что стодолларовый счет за телефон мог бы вызвать у них инфаркт. Второй — для старых и беспомощных, их батарейки перегорают, и они превращаются в старые игрушки, с которыми больше никто не хочет играть. Третий этаж — богадельня для тех, кто уже постучался в небеса и ждет, пока кто-нибудь откроет дверку. Четвертый — чистилище, в которые попадают люди, уже забывшие, кто и что они, и пятый этаж — это ад. Иначе известный как палата слабоумия, в которой обитают демоны, вселившиеся в тела тех, кого вы однажды любили. Я предпочитаю четвертый и пятый. Чувствую себя как дома.
Пять часов. Пришло время встретиться с Тедом.
В местной столовой пахло так же, как в детской тюрьме: смесью залежавшейся столовской еды, мочи и плесени. Он сидит за нашим привычным столиком под системой вентиляции, покачивая головой в такт какой-то музыке. Вскакивает и, посмотрев по сторонам, дарит мне поцелуй. Его губы не хотят отпускать меня из своего плена, а я и не против. Падаю в его объятия, желая остаться там навсегда. В мире нет места лучше.
— Привет, — говорит он.
— Привет.
— Повеселилась сегодня на занятиях?
— Еще как!
Он ухмыляется, и мы садимся за стол. Запеканка из индейки, морковное пюре, куриный бульон и кексик. Таков наш обед.
— Детка, ты такое пропустила, — говорит он. — Дама из двести седьмой наехала на леди из сто первой за то, что та флиртовала с ее парнем.
— Под «наехала» ты подразумеваешь, что... она в прямом смысле наехала на нее на своей инвалидной коляске?
— Ага! Она бы накинулась на нее с кулаками, если бы мисс Лиджен не разняла их.
— А разве он не встречается с той, из четыреста двадцатой?
— Не-а, это было в прошлом месяце. Она увидела, как он щипает за задницы медсестер в комнате отдыха. Сейчас она и имени его не вспомнит. А сто двадцать первая таскает ему кексики с тех пор, как ему запретили поглощать столько сахара.
— Черт, двести одиннадцатый — настоящий Казанова.
Улыбка Теда блекнет, и он ставит мне на поднос пакет молока.
— Месячных все еще нет?
Я вздыхаю.
— Все еще.
У меня десятидневная задержка. Мы оба знали, что это может означать, но отказывались признавать это. Наша жизнь и без того слишком сложна.
Когда я впервые увидела Теда, он вез женщину на каталке со второго этажа в комнату для встреч. Первым делом в глаза мне кинулись костяшки его пальцев. Они были изрезаны и усыпаны шрамами, будто бы он всю жизнь пробивал кулаками кирпичные стены. Он напомнил мне конфеты «Hershey’s Kiss». Его кожа была цвета горького шоколада, а под розовой униформой виднелись пятна вазелина. Розовый цвет означал, что он такой же «доброволец» из детского дома, как и я. Нужно напрочь лишиться мозгов, чтобы выбрать это место для волонтерства. На мгновение, наши взгляды встретились. На очень долгое мгновение. Я тут же спрятала свое краснеющие лицо за книгой, потому что почувствовала это. Порхающих бабочек, о которых меня всегда предупреждала мама. Это пугало меня, но одновременно захватывало.
— Ладно, я принес тебе кое-что, — звук его голоса возвращает меня в реальность. Он копается в своем рюкзаке, достает оттуда черный пластиковый пакет и укладывает мне его на колени. В нем что-то квадратное, толстое и увесистое.
— Что это?
— То, о чем ты мечтала.
Я вытаскиваю то, что скрывается в пакете. Это книга. «ЕГЭ: теория, практика и анализ». На моем лице расцветает такая широкая улыбка, что она кажется мне почти неестественной. Я оглядываюсь по сторонам, а затем целую его.
— Спасибо.
Его грубые руки ласкают мое лицо, а взгляд его такой мягкий, такой пронзающий. Он всегда смотрит на меня так. Будто я самая удивительная находка в его жизни. Хотя, он сам не менее удивителен. Кто знал, что, среди ходячих мертвецов, смогу найти человека, который понимает меня без всяких слов.
— Ты понимаешь, что сейчас публично демонстрируешь свои чувства?
Он усмехается.
— Знаю. Точно. Виноват.
Я снова целую его, в воздухе нарастает напряжение, а его рука, под столом, опускается на мое бедро. Чувствую, что на его руках появляются новые пластыри, возможно, причиной тому учеба. Тед учится на электрика. Он отсидел в колонии шесть месяцев за преступление, о котором не хочет мне рассказывать. Он клянется, что не совершал его. Я не настаиваю. В конце концов, тоже не хочу, чтобы он знал, что я совершила.
— Итак, — говорит он, зарываясь носом в мои волосы. — Какого это быть худшей девчонкой в доме престарелых?
— Худшей?
Он смеется.
— Спокойнее, детка! Худшей в смысле «самой сексуальной». Самой красивой.
— Оу.
— Я просто не хочу драться с двести одиннадцатым за то, что принадлежит мне.
Я краснею и стыдливо прячу от него свой взгляд.
— Я уверена, ты бы победил.
Переворачиваю книгу, и вижу цену: тридцать девять долларов и девяносто пять центов.
— Ого, разве ты можешь себе это позволить?
Тед закатывает глаза.
— Об этом не волнуйся. Она же тебе нужна, так?
Еженедельное пособие Теда не больше моего. Если бы он потратил сорок долларов, то ему было бы просто не на что жить.
— Но, где ты достал деньги?
— Детка, просто...
— Ты ее украл?
Он вздыхает, играя с моими волосами.
— Ты правда хочешь знать ответ на этот вопрос?
В моей голове вырисовывались страшные картины, но я быстро оборвала их.
— Нет. Не особо.
Мы завершаем свой обед и направляемся к лифту, стоя бок о бок друг к другу, как две параллельные прямые. Он пододвигает руку чуть ближе ко мне, прижимаясь костяшками пальцев к моей руке. Я закрываю глаза: статическое электричество окутывает мои пальцы, согревая меня и лишая способности дышать. Дверь открывается. Мисс Лиджен, директор этого учреждения, выходит, и мы расходимся в разные стороны, подобно Красному морю.
Из Показаний Мисс Эллен Рю
Учительницы Мэри Эдиссон
Я могу описать Мэри лишь одним словом: «одаренная». Она самая лучшая, самая удивительная ученица на моей памяти. Читает на уровне восьмиклассников и неподражаема в математике. Однажды, я дала ей задачи, предназначенные для уровня шестого класса. Она решила их за тридцать минут, набрав девяносто баллов из ста возможных.
В книге по подготовке к ЕГЭ семьсот пятьдесят шесть страниц. Если я буду проходить по пятьдесят страниц в неделю, то к декабрю буду готова к сдаче.
Если только мыши не съедят ее к тому времени. Они уже успели погрызть края.
У нас с Тедом есть план. Поскольку он старше, то освободится раньше меня. Надеюсь, к тому времени он закончит школу, найдет работу и квартиру. Меня будут держать здесь до девятнадцати, а может и дольше. До тех пор я буду тратить только половину своего пособия, а остальное откладывать на колледж. Это по пятнадцать долларов в неделю на протяжении пятидесяти двух недель. Итого: семьсот восемьдесят долларов. Умножьте на четыре года. Получается, к началу учебного года у меня будет три тысячи сто двадцать долларов. Тед сможет позаботиться о нас, пока я буду изучать бизнес-управление. Затем, мы откроем собственный хозяйственный магазин, поженимся и забудем о нашем прошлом. Я детально изложила наш план в тетради по косметологии.
Чтобы колледжи закрыли глаза на мои грехи, я должна выполнить все с точностью в девяносто восемь процентов, на двести баллов меньше идеала. Устную часть я щелкаю, как орешки. Как-то раз прочитала словарь от корки до корки, потому что это была единственная стоящая книга. Математика будет сложнее. Конечно, я превосходно считаю в уме. Частенько пересчитывала деньги на аренду, которые мама хранила в жестяной банке над плитой. Мы всегда находились в состоянии кризиса и, если я ошибалась, мама жутко на меня орала. Правильный подсчет не выводил нас из этого состояния, но становилось чуть легче. Но в ЕГЭ есть всякие графики, фигуры и формулы, которых я в жизни не видела, а мой курс по подготовке к экзаменам включал в себя только основы. Остальное мне приходилось учить самой. Плюс ко всему, не хочу, чтобы девочки или мисс Штейн узнали над чем я тружусь. Они только все испортят. Так что, все должно остаться в секрете.
— Эу! Чем занимаешься?
Черт, я серьезно надеюсь, что Тара обращается не ко мне. В комнате повисло такое молчаливое напряжение, что можно было смело сказать: что-то грядет.
Я продолжаю сидеть спиной к ним, накрывшись простыней, будто скрываясь в палатке, и листать страницы. Может, если я просто проигнорирую ее, она уйдет.
— Эу! Психичка! Я спросила, чем занимаешься?
Она срывает с меня простыню, и книга вываливается из моих рук, с глухим стуком падая на деревянный пол. Я не успеваю достаточно быстро спрыгнуть со своей койки и схватить ее. Она меня опережает.
— Что тут у нас?
Каждая пара глаз в этой комнате прикована к нам, но я не могу думать ни о чем другом, кроме книги, подаренной Тедом, которую она держит в своих жирных руках. Сама мысль об этом заставляет каждый дюйм моего тела зудеть. Мой язык больше мне не повинуется.
— Верни, — бормочу я.
Вся комната затихает, а Тара роняет свою челюсть на пол. Они никогда прежде не слышали звук моего голоса. Кто-то бормочет: «Вот дерьмо», и Тара ухмыляется.
— А иначе? — П-Р-Р-Р! Она разрывает обложку.
— Верни, — говорю я, желая, чтобы мой голос звучал громче или, хотя бы, более угрожающе.