Теперь понятно, зачем Клемансо хотел провезти Вильсона вдоль фронта. На нервы действует ого-го как – Наташа предпочла закрыться в купе, чтобы не плакать у всех на виду.
Часа через четыре мы выгрузились на Gare du Nord в Париже и сразу встряли в еще один митинг – его нам устроила «Французская секция Рабочего интернационала», левая часть социалистов, всю дорогу выступавшая против войны. И снова, черт побери, пришлось говорить обтекаемо и уклончиво. И опять же приглашать желающих в Россию. Я так помню, что после Октябрьской революции приехали многие, были даже национальные коммуны американцев, немцев, французов… Правда, после поворота политики в 1929-м они либо разъехались, либо попали под раздачу семью годами позже.
Короткий бросок на авто и автобусах – и мы наконец-то на месте.
Костя Мельников, конечно, молодец, да еще какой!
Из относительно типовых щитов он спроектировал поселок таких необычных форм, что сразу поставил себя в ряд самых интересных европейских архитекторов. И ладно бы только формы: я прошел по домикам – все до мелочей продумано и удобно. Надо обязательно наградить, пусть сейчас не все такое творчество понимают и принимают, но забыть это невозможно. Новая страна, новая архитектура, новый путь.
Кстати, орденов-то своих нет, не царскими же награждать… Или выдать ему участок в центре Москвы для личного дома и посмотреть, построит ли он свои знаменитые цилиндры?
Пока я там разглядывал творения юного гения, закончились дневные заседания и набежали наши – Красин, Медведник, Лебедев, Муравский, Вельяминов. После приветствий и объятий остался Савинков и Красин, вводить меня в курс последних событий на конференции.
– У французов делегацию возглавляет Жорж Клемансо, – раскрыл папку Леонид, – семьдесят восемь лет, истинный галл, характер жесткий, прозвища «Тигр» и «Отец победы». Позиция на переговорах – политическое и экономическое ослабление Германии. В частности, демилитаризация Рейнской области, репарации и концессии на немецких угольных шахтах как компенсация материальных потерь Франции. В свете появляется редко, от обедов и прочего ловко уклоняется.
– Когда сильно нервничает, – добавил Борис, – на руках проступает экзема и начинаются головокружения. Сведения получены Вельяминовым от личного врача.
Ого, а ребята и тут не дремлют! Красин кивнул в подтверждение и продолжил:
– При этом вполне умеет договариваться и способен на компромиссы, но у него за спиной стоят Пуанкаре и Фош. Маршал вообще олицетворение идеи «боши заплатят за все».
– У англичан Ллойд-Джордж, опытный политический интриган. Ради власти пошел на раскол в собственной партии. Энергичен, обаятелен, с географией западнее Берлина знаком слабо, путает Мекку с Анкарой. Яркий парламентский оратор, причем способен сменить позицию по ходу речи.
Вошла Наташа с чайным подносом. Красин и Савинков кинулись помогать – Леонид как джентльмен, а Боря как друг детства. Я же позволил себе сидя полюбоваться, как жена неспешно наполнила стаканы и, потрепав Бориса по затылку, закрыла за собой дверь.
Мы разом отхлебнули чаю и вернулись к разговору. Красин рассказал и про Вильсона, и про Витторио Орландо, итальянского премьера. Наша стратегия аккуратно поддакивать американцам и ссорить англичан с французами вбросами со стороны вполне работала.
Участники тем временем сошлись на том, что с Германии причитается двести шестьдесят миллиардов золотых марок, из которых пятьдесят – доля России.
Столь большой процент мы выжали неустанными напоминаниями о том, что держали в три раза больший фронт, чем во Франции и Бельгии. И что бились против всех четырех Центральных держав одновременно. И что без наших войск обошелся только итальянский фронт (поклон в сторону храброй итальянской делегации). Ну и требованием части германских колоний. Отчего-то именно это вызвало невероятное удивление у союзников – видимо, никто даже и не предполагал, что Россия может возжелать в колониальные державы. Мы и не собирались, но как аргумент… А подать сюда Руанду-Бурунди или Камерун какой! Англичане сквозь зубы попытались урезонить нас тем, что России положены Проливы, на что Красин флегматично заметил: «Нас вполне устраивает международная оккупация Босфора и Дарданелл». Кое-кто среди британцев, особенно в морской форме, после такого облегченно выдохнул.
Еще мы замахивались на оккупацию Восточной Пруссии, требовали Мемельский край, часть немецких линкоров и подводных лодок. Прямо по старой солдатской схеме – проси вдвое, все равно урежут вполовину.
Одновременно мы в кулуарах говорили, что расчленение Германии на несколько государств невыгодно с точки зрения репараций. И что сумму в двести шестьдесят миллиардов мы считаем нереальной, ее нужно урезать хотя бы вдвое из соображений гуманности. И сами готовы удовлетвориться двадцатью миллиардами.
А в ходе рабочих встреч показали и французам, и англичанам условия мира, к которому в 1917 нас склоняли немцы. Текст сепаратного договора Германии с Румынией они и так знали, а вот этот документ оказался в новинку. И Красин под простачка спросил – а не опубликовать ли нам остальные секретные дипломатические документы? Англофранцузы поперхнулись и в один голос сказали, что пока не стоит. Но позицию нашу приняли как основу, тем более, что мы демонстрировали уступчивость в немецких вопросах, зато сразу сказали, что встанем насмерть, когда дело дойдет до Турции. Четыре века она портила нам кровь и Россия имеет естественное желание, чтобы никогда больше с этого направления угроза не исходила. Поэтому сильвупле мандат Лиги Наций на Великую Армению и Курдистан с Мосулом. И международные проливы. И другие мандаты: Франции – на Сирию, Англии – на Месопотамию, и так далее. И автономную еврейскую Палестину. И все требования Греции, включая Кипр, Смирну и острова Эгейского моря.
Встречи «большой пятерки» с моим приездом стали регулярными и, несмотря на опасения заклятых партнеров, вполне продуктивными. В приватной беседе с Вильсоном я не преминул вставить «только выбранные народом лидеры имеют право», чем явно завоевал его симпатии – у него на этот счет был пунктик. Дескать, вот он выбран, а остальные назначены. Ну так вот он я, тоже выбранный, а чтобы мистеру Вудро не было обидно за утраченную монополию, продолжил ему поддакивать.
Заседали в кабинете министра иностранных дел Франции, в здании на набережной Орсе: резное дерево панелей, старинные гобелены, тяжелые зеленые портьеры. Из забавных подробностей – мне и Вильсону поставили кресла чуть выше прочих, ибо главы государств. Вел наши посиделки Клемансо, как хозяин, остальные располагались полукругом от него, за небольшими такими столиками вроде парт. Места на них было мало, и я приволок свой органайзер, вызвавший даже больший интерес, чем «махновка», в которой щеголяла наша делегация. Особенно вокруг кожаной папки со сменными блоками вились советники и секретари американского президента, но безуспешно – все давно запатентовано.
В один из дней обсуждали военные и колониальные вопросы, ради такого случая меня сопровождали Лебедев и Медведник. В перерыве мы выбрались в коридоры, где на нас – вернее, на нашу форму – поглядывали с любопытством немало генералов и даже маршалов, а также прочего известного мне из учебников истории люда. Шли это мы с Егором и обсуждали возможные ограничения на численность вооруженных сил, а навстречу нам парочка британских генералов. Один – высокий, грузный, с тросточкой, второй – пониже, сухой, с бородкой клинышком. И тут Медведник как взревел:
– Май хенерол!
И бросился к сухому. Тот аж отпрянул поначалу, но через секунду возопил в свою очередь:
– Рюсис!
И давай обниматься с Егором, пока мы с грузным оторопело смотрели на эту мизансцену и недоуменно переглядывались. Охлопав друг друга по плечам, эти двое объяснили причину такой радости – Медведник встретил своего бурского командира Яна Смэтса – а затем взаимно представили нас с Луисом Ботой. Ну я и пригласил их отужинать у нас, на что они согласились, имея интерес посмотреть «берлогу» изнутри. Отлично провели время, даже выяснили, что по многим вопросам имеем близкие воззрения, и это несмотря на некоторый языковый барьер. Впрочем, почти все присутствующие владели немецким, а кто нет – изъяснялся на вавилонской смеси. Савинков с Красиным вообще щегольнули знаниями африкаанс, чем растрогали гостей до невозможности.
Объединила нас и любовь к голландской селедке, а водку пить мы буров научили. Расстались совершеннейшими друзьями, после обоюдных приглашений в гости. Будете у нас на Колыме… нет уж, лучше вы к нам!
Потихонечку мы набирали очки и среди других делегаций. Японцев, к примеру, мы подкупили полной поддержкой их позиции по расовому равенству. А также их желания прибрать бывшие немецкие колонии. И предложением совместных предприятий в Маньчжурии.
А вот поляков даже не пытались обаять, тут такие серьезные вещи на кону, как Кресы Всходны. И сколько бы мы ни голосовали за передачу Польше Померании, Силезии, Данцига и Позена, паны уже закусили удила и хищно посматривали на «границы 1772 года».
Мало-помалу мы добивались своих целей – требовали больше, позволяли себя уговорить на меньшее, поддерживали одних, соглашались с другими, подбрасывали яблочки раздора третьим и четвертым… В окончательной редакции на нашу долю пришлись восемнадцать миллиардов марок и мандат на Великую Армению. А нам больше и не надо. Сокольникову отбили шифрованную телеграмму – пусть срочно выкатывает кредиторам претензии по недопоставкам, задержкам, некондиции, пересортице, усушке и утруске. И вообще всячески ноет, что с нищей России взять нечего, и раньше, чем лет через сто, мы с долгами не рассчитаемся. Пусть требует отсрочек и реструктуризаций, и в то же время распубликует планы по расходованию немецкого золота, как можно более близкие к «выбросила в пропасть». Короче, готовит заимодавцев к предложению обменять долги крестьянской России на репарации с промышленной Германии. Выгорит – останется у нас только пять-семь миллиардов внутреннего долга, который все-таки придется лет на пятнадцать заморозить.