Во вторых, помимо саботажников, хватало и прошений по делам о хулиганстве. Вспышки случались в основном там, где местная власть с прохладцей относилась к принятому прошлой осенью постановлению Исполкома Союза Труда. Ничего особенно нового мы тогда не придумали – массовый спорт, вплоть до традиционных кулачных боев, молодежные отделения партий с их кружками и секциями, волонтерская работа, учебные программы, – главное, занять свободное время. Как там советские прапорщики формулировали, «солдат без дела – потенциальный преступник». Чеканно.
Я разве что внес предложение совместить это с возведением жилья и субботниками, чтобы в свободное время желающие могли помогать на стройках. Ну и бонусы за отработку – либо засчитывали в пай, как члену кооператива, либо двигали по очереди вперед. Но с очередями не очень получилось, работали ведь многие и вместо пользы выходили эдакие крысиные гонки, пришлось отменять. В целом худо-бедно досуг молодых рабочих заняли, а к тем, кто все-таки выходил хулиганить, никакой снисходительности, как к «социально близким», не проявляли. Хулиганишь? Значит – враг Советов, получай по полной. И вот тут народные суды и власти тоже увлекались и перегибали палку. Я же пытался вдолбить, что высшая мера – вещь экстраординарная, уникальная и не может применяться там, где не было жертв, тем более за преступления экономического характера. Пусть отрабатывают – НМВД разворачивал сеть исправительно-трудовых лагерей при строительстве заводов, каналов и прочей полезной инфраструктуры. И везде, где было возможно, после консультаций с Колей Муравским, удовлетворял апелляции о замене высшей меры. Нехрен пули тратить, пусть работают.
Но такая политика нравилась далеко не всем, росла, росла оппозиция по этому вопросу, даже Савинков пару раз высказался. Непублично, разумеется, в разговорах с глазу на глаз посетовал мне, что КБС ловит злодеев, а председатель ВЦИК их отпускает.
– Так уж и отпускает? Полных помилований, насколько я помню, всего два за год, да и то, не по твоим делам. А так – либо срок уменьшен, либо наказание изменено.
– Сотрудники обижаются.
– Ты сотрудникам скажи, чтобы они лучше работали и материалы тщательно готовили, тогда наказание будет соразмерно и оснований для помилования не останется. А то ишь, моду взяли, валить все на дедушку Скамова.
– Угу, а как прикажешь всю шушеру, что антисоветские разговоры ведет, в узде держать?
– Вести советские разговоры и пошире. Понимаешь, если мы, как власть, не можем противопоставить этим шепоткам массовой уверенности в нашем деле, то мы что-то делаем неправильно. Оппозиция будет всегда, но наша политика должна быть такой, чтобы за нее горой вставало большинство.
Савинков тогда восторга не выразил, и я его понимаю – всю жизнь ловил провокаторов, вел сложные игры с охранкой, сейчас рулит государственной безопасностью по факту. То есть заточен на комбинации и силовые решения, а массовую поддержку считать за необходимость не очень привык, у Красина с этим получше.
Едва слышно скрипнула дверь и у стола появилась Наташа с кофейником. Она так время от времени проверяла, не заснул ли я за работой – зайдет, принесет попить или перекусить, чмокнет в макушку и уйдет. Но сейчас не ушла:
– Ты помнишь, что у нас через час гости?
– Да, я уже заканчиваю.
Ровно через час в прихожей загудел волжский бас и зазвенел хрустальный смех и мы с Горьким принялись обнимать чужих жен – он Наташу, а я Машу Андрееву.
– Сколько лет, сколько зим!
– Ой, Наташенька!
– Алексей Максимыч, наше вам!
– А ваше, как водится, нам!
Немного горбясь, будто опасаясь задеть головой за притолоку, Горький прошел в гостинную, где все мы устроились на креслах вокруг небольшого стола.
– Всю Европу проехали, как и договаривались, – начала Маша. – Про Восточный блок, как нас называют, даже говорить не буду – принимали на «ура!». В Скандинавии очень хорошо, в Англии хорошо, а вот во Франции тяжело…
– Почему?
– Там Актион Франкиз… – окнул писатель, но его тут же поправила Андреева:
– Аксьон Франсез, иначе не поймут.
– Ничего, Машенька, как-нибудь разберемся.
– Так вот, во Франции эта самая Аксьон нам палки в колеса ставила – пытались срывать встречи, даже драки устраивали… – Горький говорил обстоятельно, неторопливо, будто проговаривая внутри себя и только потом выдавая вслух.
– А что полиция?
– Никого не смогли найти.
– И как же вы сумели все провести?
– Обратились в профсоюзы, к интернационалистам, они прислали охрану. И даже нашли тех, кого полиция не смогла.
За спиной Горького в щелке двери заблестели любопытные глаза, я махнул дочкам рукой. Алексей Максимович и Маша порадовались как те выросли, но тут в оставленную открытой дверь вбежал полуторогодовалый Мишка, за которым гнался Ванька. Мишка своим детским чутьем сразу определил самое безопасное место и полез на колени к Горькому. И вместо человека-глыбы, матерого человечища тут же появился просто большой и добрый дядя, который с удовольствием играл с ребенком. Маша Андреева едва успела подозвать к себе Машу Скамову, как заполошно появилась Ольга:
– Ой, простите, Мишка убежал, мешает вам…
Впечатление она производила на мужчин сногсшибательное, не стал исключением и пролетарский писатель. Пока детей сгребали в кучу и понемногу выставляли в сторону детской, Алексей Максимович не сводил с нее глаз и даже получил тычок локтем под ребра от Андреевой. А Ольга при виде живого классика, похоже, прониклась даже больше, чем когда осознала, кто Митин отец.
– Да-а, Михал Дмитрич, экий молодец у тебя вырос, такую жену сыскал! – подивился Горький, оглаживая усы.
Что да, то да. Что малая, скамовская семья, что большая, с Ивановыми и Жекулиными, со всеми, жившими вместе, никогда меня не огорчала. Может, это и есть наивысшее счастье…
– А на обратной дороге через Питер проехали. Так я скажу тебе, Миша, что отличная молодежь растет. Я там с одной писательской компанией пообщался – прекрасные ребята, надо бы их к хорошему делу пристроить, а то пока случайными заработками в газетах перебиваются.
– Давай фамилии, подумаем.
Маша тут же вытащила из сумочки блокнот, черкнула несколько строк, оторвала листок и передала мне. Валентин Каверин, Михаил Зощенко, Константин Федин, Всеволод Иванов… да, этим безусловно надо помочь.
– А что же сам не поддержишь?
– Я чем мог, посодействовал, теперь твоя очередь. Тем более, что я могу только поддержать в трудный момент, а ты – определить в место, где такие ребята нужны.
– Например?
– Дело писателя не только показывать, но и перестраивать мир! Мало ли у нас мест, про которые нужно рассказать всем – вот, смотрите, мы строим новое! Вот новый завод! Вот новый человек!
– Ладно-ладно, только руками не размахивай, – улыбнулся я и Маша взяла Горького за его лапищу.
– А из Англии к тебе просьба, Миша. Тамошний писатель, ты наверное знаешь, Херберт Уэлс…
Еще бы не знать. Машина времени, инопланетное вторжение, параллельные миры, разве что о попаданцах он не писал, этим у нас Марк Твен отметился.
– … так вот, он хотел бы приехать в Москву и поговорить с тобой.
– Так за чем дело стало? Пусть едет, у нас свободная страна.
– Побаивается. Но я передам, а ты уж прими его тогда, договорились?
– Договорились.
Уэллс появился у меня дома буквально через две недели, он был в поездке по Швеции и сразу, как получил сообщение от Горького, сел на пароход в Петроград, а оттуда на поезд в Москву. Чуть рыжеватые волосы на косой пробор, усы а-ля доктор Ватсон, хороший твидовый костюм… Я с удовольствием отметил, что носил он не крахмальный стоячий воротничок, а более привычную мне рубашку с отложным. И часы, наручные, а не луковицу на цепочке. Все-таки фантаст, устремлен в будущее.
После взаимных представлений и восторгов, Уэллс сразу перешел к делу:
– Мистер Скаммо, я несколько дней назад получил прелюбопытный документ, – с этими словами он подал мне пачку машинописных листов, – и просил бы, по возможности прокомментировать некоторые упомянутые пункты.
– Что это? Отчет из американского Сената?
– Это стенограмма выступления Катерины Брешковской перед комиссией Сената.
– О господи…
– Вы ее знаете?
– Еще бы! Екатерина Константиновна – мой самый непримиримый критик.
– То есть вы считаете, что она будет предвзята?
– Разумеется. Тем интереснее сравнить наши взгляды.
Ну что же, начнем. Комиссия, сенаторы Юмс, Овермен, Нельсон, Стерлинг.
– Скажите, функционируют ли сейчас школы в какой-либо части России?
– В прошлом году были школы, но теперь они пусты. Учителя были выгнаны большевцами, а оставшимся нечего было делать, ибо им не доставало ни пособий, ни материалов, чтобы обучать детей. Отсутствовали даже книги. Мои учителя просили меня отправиться в Америку и горячо умолять вас доставить несколько миллионов книг нашим крестьянским детям, ибо у нас не было книг.
Вот Бабушка жжот!
– Герберт, у нас действительно не хватает пособий, чернил, карандашей и бумаги, но совсем по другой причине. Сейчас мы ведем массовое обучение грамоте, больше девяти миллионов человек. Естественно, для такого числа у нас пока нет материалов. Но строятся фабрики канцелярских принадлежностей, работают библиотеки, создана Единая Школа… Да вы прямо сейчас можете встать и по внутреннему коридору, не выходя на улицу, оказаться в школе – она работает в соседнем здании! У нас при каждом институте открыты факультеты для подготовки рабочих к поступлению, они переполнены!
Герберт быстро выводил закорючки в толстой тетради. Надо же, стенографией владеет. Ну что же, дальше…
– Когда вы оставили Россию, работали ли ещё какие-нибудь фабрики?
– Вы, вероятно, читали в ваших газетах и, наверное, узнали от собственных граждан из Красного Креста и Христианской ассоциации в России, что там нет ни одежды, ни пищи, ни товаров. Даже наши кооперативы ничего не продают крестьянам, потому что у нас теперь нет никакой п